Жуана, а на дѣлѣ онъ боролся со всякимъ искушеніемъ, какъ св. Антоній. Поговаривали, что онъ таилъ въ душѣ глубокое горе, но что было причиною—недостатокъ-ли средствъ, или несчастная любовь? Этого никто навѣрное не зналъ, хотя онъ, казалось, и былъ со всѣми вполнѣ откровененъ, не могъ утаить въ себѣ ни одной мысли, словомъ, на видъ онъ былъ болтливое, простодушное дитя, а на дѣлѣ всетаки оставался для всѣхъ загадкой. Немудрено, что онъ очень интересовалъ меня, и встрѣча съ нимъ разогнала мрачныя облака, заволакивавшія мою душу.
— Да, такой вотъ голубой, волнующейся равнины нѣтъ у васъ, въ Римѣ!—сказалъ онъ, указывая на море.—Море—краса земли! Оно же и мать Венеры, и… неутѣшная вдова венеціанскихъ дожей!—прибавилъ онъ, улыбаясь.
— Венеціанецъ долженъ особенно любить море!—сказалъ я.—Смотрѣть на него, какъ на бабушку, которая баюкаетъ его и играетъ съ намъ ради своей прекрасной дочери—Венеціи.
— Она уже болѣе не прекрасна! Она склонила голову подъ ярмо!—возразилъ Поджіо.
— Но, вѣдь, она же счастлива подъ скипетромъ императора Франца?
— Почетнѣе быть королевою на морѣ, нежели каріатидой на сушѣ! Однако, венеціанцамъ, кажется, не на что жаловаться. Впрочемъ, я мало смыслю въ политикѣ; другое дѣло въ красотѣ! И если вы—въ чемъ я не сомнѣваюсь—такой же поклонникъ ея, какъ я, то полюбуйтесь вотъ на дочь моей хозяйки! Она идетъ просить васъ раздѣлить со мною мою скромную трапезу.—Мы вошли въ маленькій домикъ на берегу. Вино намъ подали хорошее, и самъ Поджіо былъ такъ милъ и непринужденно веселъ, что никто бы не повѣрилъ будто его сердце истекаетъ втайнѣ кровью. Я просидѣлъ у него часа два, пока не пришелъ мой гребецъ спросить меня, поѣду-ли я сейчасъ обратно,—на морѣ собиралась буря, и между Лидо и Венеціей уже ходили огромныя волны, которыя легко могли опрокинуть легкую гондолу.
— Буря!—воскликнулъ Поджіо.—Давненько я жажду полюбоваться бурею! И вамъ не слѣдуетъ упускать такого случая. А къ вечеру она уляжется. Если же нѣтъ, вы переночуете у меня, и пусть себѣ волны поютъ намъ колыбельныя пѣсни!
— Я безъ труда найду здѣсь себѣ другую гондолу!—сказалъ я гребцу и отпустилъ его. Буря громко застучала въ окно. Мы вышли. Заходящее солнце освѣщало темно-зеленое, взволнованное море; пѣнистые гребни волнъ то взлетали къ облакамъ, то опять ныряли въ бездну. Вдали, на горизонтѣ, гдѣ грозовыя облака громоздились, какъ вулканы, извергавшіе пламя, виднѣлись корабли; скоро, однако, они скрылись изъ виду. Волны стѣною лѣзли на высокій берегъ и обдавали насъ дождемъ соленыхъ брызгъ.
Жуана, а на деле он боролся со всяким искушением, как св. Антоний. Поговаривали, что он таил в душе глубокое горе, но что было причиною — недостаток ли средств, или несчастная любовь? Этого никто наверное не знал, хотя он, казалось, и был со всеми вполне откровенен, не мог утаить в себе ни одной мысли, словом, на вид он был болтливое, простодушное дитя, а на деле всё-таки оставался для всех загадкой. Немудрено, что он очень интересовал меня, и встреча с ним разогнала мрачные облака, заволакивавшие мою душу.
— Да, такой вот голубой, волнующейся равнины нет у вас, в Риме! — сказал он, указывая на море. — Море — краса земли! Оно же и мать Венеры, и… неутешная вдова венецианских дожей! — прибавил он, улыбаясь.
— Венецианец должен особенно любить море! — сказал я. — Смотреть на него, как на бабушку, которая баюкает его и играет с нам ради своей прекрасной дочери — Венеции.
— Она уже более не прекрасна! Она склонила голову под ярмо! — возразил Поджио.
— Но, ведь, она же счастлива под скипетром императора Франца?
— Почетнее быть королевою на море, нежели кариатидой на суше! Однако, венецианцам, кажется, не на что жаловаться. Впрочем, я мало смыслю в политике; другое дело в красоте! И если вы — в чём я не сомневаюсь — такой же поклонник её, как я, то полюбуйтесь вот на дочь моей хозяйки! Она идёт просить вас разделить со мною мою скромную трапезу. — Мы вошли в маленький домик на берегу. Вино нам подали хорошее, и сам Поджио был так мил и непринуждённо весел, что никто бы не поверил будто его сердце истекает втайне кровью. Я просидел у него часа два, пока не пришёл мой гребец спросить меня, поеду ли я сейчас обратно, — на море собиралась буря, и между Лидо и Венецией уже ходили огромные волны, которые легко могли опрокинуть лёгкую гондолу.
— Буря! — воскликнул Поджио. — Давненько я жажду полюбоваться бурею! И вам не следует упускать такого случая. А к вечеру она уляжется. Если же нет, вы переночуете у меня, и пусть себе волны поют нам колыбельные песни!
— Я без труда найду здесь себе другую гондолу! — сказал я гребцу и отпустил его. Буря громко застучала в окно. Мы вышли. Заходящее солнце освещало тёмно-зелёное, взволнованное море; пенистые гребни волн то взлетали к облакам, то опять ныряли в бездну. Вдали, на горизонте, где грозовые облака громоздились, как вулканы, извергавшие пламя, виднелись корабли; скоро, однако, они скрылись из виду. Волны стеною лезли на высокий берег и обдавали нас дождём солёных брызг.
