на это; значитъ—ея несчастье, ея беззащитность ободрили меня! И я могъ такъ строго осуждать Бернардо! Я такой же грѣшникъ, какъ и онъ, какъ и всѣ. Я готовъ былъ пасть передъ дѣвушкой на колѣни и просить у нея прощенія, но ея нигдѣ не было видно.
Мы сѣли въ коляску, чтобы вернуться въ Салерно; еще разъ окинулъ я взоромъ окрестность, ища слѣпую, но не посмѣлъ спросить о ней.
— А гдѣ же слѣпая красавица?—спросилъ вдругъ Дженаро.
— Лара?—сказалъ нашъ проводникъ.—Она, вѣрно, по обыкновенію, сидитъ въ храмѣ Нептуна!
— Bella divina!—воскликнулъ Дженаро, посылая по направленію къ храму воздушный поцѣлуй. Мы тронулись въ путь.
Итакъ, ее звали Ларой! Я сидѣлъ спиной къ кучеру и смотрѣлъ, какъ все больше и больше удаляются отъ насъ колонны храма, а сердце все мучилось воспоминаніемъ о крикѣ слѣпой. На дорогѣ расположился таборъ цыганъ; въ канавѣ пылалъ большой костеръ, на которомъ они варили себѣ пищу. Старая цыганка ударила въ тамбуринъ и предложила погадать намъ, но мы проѣхали мимо. Двѣ черноглазыя дѣвушки долго бѣжали за нами. Онѣ были очень хороши собою, и Дженаро любовался ихъ легкостью, быстротою и жгучими черными глазами. Онѣ были очень хороши собою, но какое же сравненіе со слѣпой красавицей!
Къ вечеру мы прибыли въ Салерно, на слѣдующее утро рѣшено было отправиться въ Амальфи, а оттуда на Капри.
— Въ Неаполѣ мы пробудемъ еще одинъ день!—сказалъ Фабіани.—Въ концѣ же этой недѣли мы уже должны быть въ Римѣ. Тебѣ, вѣдь, не много надо времени, чтобы привести свои дѣла въ порядокъ, Антоніо?—Я не могъ и не хотѣлъ возвращаться въ Римъ, но чувство робости и страха, внушаемое мнѣ моимъ зависимымъ положеніемъ и признательностью, позволило мнѣ только возразить, что Eccellenza, вѣроятно, разсердится за мое самовольное возвращеніе.—Ну, это-то ужъ мы все устроимъ!—прервалъ меня Фабіани.
— Простите меня, но я не могу ѣхать!—настаивалъ я и схватилъ руку Франчески.—Я и такъ чувствую, чѣмъ обязанъ вамъ!..
— Объ этомъ ни слова!—отвѣтила она, прижимая свою руку къ моимъ губамъ. Въ ту же минуту доложили о какихъ-то гостяхъ, и я молча отошелъ въ сторону, глубоко сознавая, до какой степени я слабъ. Всего два дня тому назадъ я былъ свободенъ, независимъ, какъ птица, и Тотъ, безъ Чьего соизволенія не упадетъ на землю и воробей, позаботился бы также и обо мнѣ, а я далъ тонкой нити, опутавшей мои ноги, разростись въ якорный канатъ! «Въ Римѣ у тебя истинные друзья», думалъ я: «истинные, если и не такіе вѣжливые, какъ въ Неаполѣ!» Я вспомнилъ Санту, съ которою рѣшилъ больше не видѣться, Бернардо и Аннунціату,
на это; значит — её несчастье, её беззащитность ободрили меня! И я мог так строго осуждать Бернардо! Я такой же грешник, как и он, как и все. Я готов был пасть перед девушкой на колени и просить у неё прощения, но её нигде не было видно.
Мы сели в коляску, чтобы вернуться в Салерно; ещё раз окинул я взором окрестность, ища слепую, но не посмел спросить о ней.
— А где же слепая красавица? — спросил вдруг Дженаро.
— Лара? — сказал наш проводник. — Она, верно, по обыкновению, сидит в храме Нептуна!
— Bella divina! — воскликнул Дженаро, посылая по направлению к храму воздушный поцелуй. Мы тронулись в путь.
Итак, её звали Ларой! Я сидел спиной к кучеру и смотрел, как всё больше и больше удаляются от нас колонны храма, а сердце всё мучилось воспоминанием о крике слепой. На дороге расположился табор цыган; в канаве пылал большой костёр, на котором они варили себе пищу. Старая цыганка ударила в тамбурин и предложила погадать нам, но мы проехали мимо. Две черноглазые девушки долго бежали за нами. Они были очень хороши собою, и Дженаро любовался их лёгкостью, быстротою и жгучими чёрными глазами. Они были очень хороши собою, но какое же сравнение со слепой красавицей!
К вечеру мы прибыли в Салерно, на следующее утро решено было отправиться в Амальфи, а оттуда на Капри.
— В Неаполе мы пробудем ещё один день! — сказал Фабиани. — В конце же этой недели мы уже должны быть в Риме. Тебе, ведь, немного надо времени, чтобы привести свои дела в порядок, Антонио? — Я не мог и не хотел возвращаться в Рим, но чувство робости и страха, внушаемое мне моим зависимым положением и признательностью, позволило мне только возразить, что Eccellenza, вероятно, рассердится за моё самовольное возвращение. — Ну, это-то уж мы всё устроим! — прервал меня Фабиани.
— Простите меня, но я не могу ехать! — настаивал я и схватил руку Франчески. — Я и так чувствую, чем обязан вам!..
— Об этом ни слова! — ответила она, прижимая свою руку к моим губам. В ту же минуту доложили о каких-то гостях, и я молча отошёл в сторону, глубоко сознавая, до какой степени я слаб. Всего два дня тому назад я был свободен, независим, как птица, и Тот, без Чьего соизволения не упадёт на землю и воробей, позаботился бы также и обо мне, а я дал тонкой нити, опутавшей мои ноги, разрастись в якорный канат! «В Риме у тебя истинные друзья», думал я: «истинные, если и не такие вежливые, как в Неаполе!» Я вспомнил Санту, с которою решил больше не видеться, Бернардо и Аннунциату,
