правиться въ Неаполь, чтобы попытать тамъ счастья въ качествѣ импровизатора. Не скрылъ я также и настоящей причины моего бѣгства—нечаяннаго и несчастнаго выстрѣла, не входя, однако, въ подробности происшествія.—Единственный выкупъ,—прибавилъ я:—дастъ вамъ за меня полиція, если вы выдадите меня ей! И въ настоящую минуту я ничего лучшаго не желаю!
— Славное желаніе, нечего сказать!—сказалъ одинъ изъ людей.—У васъ, конечно, найдется въ Римѣ зазнобушка, которая отдастъ за ваше освобожденіе свои золотыя побрякушки. И вамъ еще удастся импровизировать въ Неаполѣ. Мы-то сумѣемъ перевести васъ черезъ границу. Или же выкупъ можетъ быть замѣненъ вашимъ вступленіемъ въ товарищество, и тогда вотъ вамъ моя рука! Вы попали къ честнымъ людямъ, какъ видите! Но теперь засните-ка,—утро вечера мудренѣе! Вотъ постель, найдется и одѣяло, испытанное и въ холодъ, и въ дождь—мой коричневый плащъ, что виситъ на гвоздѣ.—Онъ бросилъ его мнѣ, указалъ на соломенную цыновку, лежавшую по другую сторону стола и вышелъ, напѣвая народную пѣсенку: «Discendi, о mia bettina!»
Я бросился на свое ложе, не надѣясь, однако, заснуть. Событія послѣдняго дня носились передо мною какими-то страшными призраками. Но всетаки скоро глаза мои сомкнулись,—физическія силы мои были истощены въ конецъ; я заснулъ и проспалъ цѣлый день.
Проснувшись, я почувствовалъ себя удивительно свѣжимъ и бодрымъ; все, что вчера такъ потрясло мою душу, казалось мнѣ теперь только сномъ, но мѣсто, гдѣ я находился и окружавшія меня мрачныя лица скоро убѣдили меня въ дѣйствительности всего произошедшаго.
Какой-то незнакомецъ съ длиннымъ, сѣрымъ плащомъ черезъ плечо, и двумя пистолетами за поясомъ, сидѣлъ верхомъ на скамьѣ и велъ горячую бесѣду съ остальными разбойниками. Въ углу попрежнему сидѣла смуглая старуха, занятая своею пряжею и до того неподвижная, что ее можно было принять за картину, нарисованную на темномъ фонѣ стѣны. На плитахъ передъ нею попрежнему лежали горящіе уголья, распространявшіе вокругъ теплоту.
— У него прострѣленъ бокъ!—услышалъ я слова незнакомца.—Онъ потерялъ много крови, но черезъ мѣсяцъ все заживетъ.
— Эй, вы, синьоръ!—крикнулъ мнѣ мой вчерашній проводникъ, увидавъ, что я проснулся.—Въ двѣнадцать часовъ можно таки было выспаться! Ну, вотъ, Грегоріо принесъ намъ новости изъ Рима, которыя навѣрно обрадуютъ васъ. Это, вѣдь, вы наступили на сенаторскій шлейфъ? Конечно, вы! Всѣ обстоятельства сходны! Такъ вы попортили шкурку сенаторскому племяннику! Молодецкій выстрѣлъ!
— Онъ умеръ?—вотъ все, что я могъ выговорить.
правиться в Неаполь, чтобы попытать там счастья в качестве импровизатора. Не скрыл я также и настоящей причины моего бегства — нечаянного и несчастного выстрела, не входя, однако, в подробности происшествия. — Единственный выкуп, — прибавил я: — даст вам за меня полиция, если вы выдадите меня ей! И в настоящую минуту я ничего лучшего не желаю!
— Славное желание, нечего сказать! — сказал один из людей. — У вас, конечно, найдётся в Риме зазнобушка, которая отдаст за ваше освобождение свои золотые побрякушки. И вам ещё удастся импровизировать в Неаполе. Мы-то сумеем перевести вас через границу. Или же выкуп может быть заменён вашим вступлением в товарищество, и тогда вот вам моя рука! Вы попали к честным людям, как видите! Но теперь засните-ка, — утро вечера мудренее! Вот постель, найдётся и одеяло, испытанное и в холод, и в дождь — мой коричневый плащ, что висит на гвозде. — Он бросил его мне, указал на соломенную циновку, лежавшую по другую сторону стола и вышел, напевая народную песенку: «Discendi, о mia bettina!»
Я бросился на своё ложе, не надеясь, однако, заснуть. События последнего дня носились передо мною какими-то страшными призраками. Но всё-таки скоро глаза мои сомкнулись, — физические силы мои были истощены вконец; я заснул и проспал целый день.
Проснувшись, я почувствовал себя удивительно свежим и бодрым; всё, что вчера так потрясло мою душу, казалось мне теперь только сном, но место, где я находился и окружавшие меня мрачные лица скоро убедили меня в действительности всего произошедшего.
Какой-то незнакомец с длинным, серым плащом через плечо, и двумя пистолетами за поясом, сидел верхом на скамье и вёл горячую беседу с остальными разбойниками. В углу по-прежнему сидела смуглая старуха, занятая своею пряжею и до того неподвижная, что её можно было принять за картину, нарисованную на тёмном фоне стены. На плитах перед нею по-прежнему лежали горящие уголья, распространявшие вокруг теплоту.
— У него прострелен бок! — услышал я слова незнакомца. — Он потерял много крови, но через месяц всё заживёт.
— Эй, вы, синьор! — крикнул мне мой вчерашний проводник, увидав, что я проснулся. — В двенадцать часов можно таки было выспаться! Ну, вот, Грегорио принёс нам новости из Рима, которые наверно обрадуют вас. Это, ведь, вы наступили на сенаторский шлейф? Конечно, вы! Все обстоятельства сходны! Так вы попортили шкурку сенаторскому племяннику! Молодецкий выстрел!
— Он умер? — вот всё, что я мог выговорить.
