помощью парня взобраться на его сильную, горячую лошадь; самъ онъ усѣлся на нее впереди меня.
— Теперь дайте привязать васъ!—продолжалъ онъ.—Не то вы не удержитесь.—И онъ опуталъ веревкой мой станъ и руки, а затѣмъ обвязалъ ее вокругъ себя самого. Мы сидѣли другъ къ другу спиною, и мнѣ нельзя было шевельнуть ни одной рукой. Осторожно и медленно стала лошадь переходить рѣку вбродъ; мѣстами было такъ глубоко, что она погружалась въ воду по самые бока; но она сильно работала ногами и скоро вынесла насъ на другой берегъ. Когда мы выбрались туда, парень отвязалъ меня отъ себя, но зато еще крѣпче прикрутилъ мнѣ руки къ подпругѣ.—Не то вы можете свалиться и сломать себѣ шею!—сказалъ онъ.—Держитесь же! Теперь мы понесемся чрезъ Кампанью вскачь.—Онъ сжалъ ногами бока лошади, спутникъ его сдѣлалъ тоже, и мы понеслись, словно опытные наѣздники. Я крѣпко держался руками и ногами. Вѣтеръ развѣвалъ длинные, черные кудри парня, и онѣ били меня по щекамъ. Мы проѣзжали мимо разрушенныхъ гробницъ и водопроводовъ; на горизонтѣ сіялъ кроваво-красный мѣсяцъ; по небу скользили легкія бѣлыя облачка.
Все случившееся со мною сегодня: убійство Бернардо, разлука съ Аннунціатою, бѣгство изъ родного города и эта дикая скачка по Кампаньѣ привязаннымъ къ разбойничьей лошади—все казалось мнѣ сномъ, страшнымъ сномъ. Ахъ, если бы я могъ поскорѣе проснуться, если бы всѣ эти ужасныя картины исчезли безслѣдно! Я зажмурилъ глаза и чувствовалъ только, какъ освѣжалъ мое лицо холодный вѣтеръ, дувшій съ горъ.
— Ну, скоро мы опять будемъ подъ крылышкомъ у нашей старухи!—сказали парни, когда мы въѣхали въ горы.—А что, лихіе у насъ кони? Моя лошадь вчера, вѣдь, только получила благословеніе св. Антонія! Мальчишка мой разубралъ ее кистями и лентами, ее окропили святою водою, и теперь ей ужъ цѣлый годъ нечего бояться ни самого лукаваго, ни дурного глаза!
Начинало свѣтать.—Свѣтленько становится!—сказалъ другой парень.—У синьора еще глаза заболятъ, пожалуй! Дай-ка я навяжу ему глазной зонтикъ!—Съ этими словами онъ крѣпко завязалъ мнѣ глаза платкомъ; теперь я ничего не видѣлъ, руки мои были связаны, словомъ, я находился въ полной власти разбойниковъ, но мнѣ теперь было ужъ все равно. Я былъ слишкомъ несчастенъ и безъ того. Я замѣтилъ, что мы подымаемся въ гору; затѣмъ стали опять спускаться; вѣтви кустарниковъ хлестали меня по лицу; должно быть, мы ѣхали не по дорогѣ, а просто продирались сквозь чащу. Наконецъ, меня заставили слѣзть съ лошади и повели; спутники мои не обмѣнивались ни словомъ; пришлось спуститься по какой-то лѣстницѣ, затѣмъ пролѣзть въ какое-то узкое отверстіе. Я слишкомъ былъ занятъ самимъ собою и своими мыслями, чтобы замѣчать направленіе, по которому
помощью парня взобраться на его сильную, горячую лошадь; сам он уселся на неё впереди меня.
— Теперь дайте привязать вас! — продолжал он. — Не то вы не удержитесь. — И он опутал верёвкой мой стан и руки, а затем обвязал её вокруг себя самого. Мы сидели друг к другу спиною, и мне нельзя было шевельнуть ни одной рукой. Осторожно и медленно стала лошадь переходить реку вброд; местами было так глубоко, что она погружалась в воду по самые бока; но она сильно работала ногами и скоро вынесла нас на другой берег. Когда мы выбрались туда, парень отвязал меня от себя, но зато ещё крепче прикрутил мне руки к подпруге. — Не то вы можете свалиться и сломать себе шею! — сказал он. — Держитесь же! Теперь мы понесёмся чрез Кампанью вскачь. — Он сжал ногами бока лошади, спутник его сделал тоже, и мы понеслись, словно опытные наездники. Я крепко держался руками и ногами. Ветер развевал длинные, чёрные кудри парня, и они били меня по щекам. Мы проезжали мимо разрушенных гробниц и водопроводов; на горизонте сиял кроваво-красный месяц; по небу скользили лёгкие белые облачка.
Всё случившееся со мною сегодня: убийство Бернардо, разлука с Аннунциатою, бегство из родного города и эта дикая скачка по Кампанье привязанным к разбойничьей лошади — всё казалось мне сном, страшным сном. Ах, если бы я мог поскорее проснуться, если бы все эти ужасные картины исчезли бесследно! Я зажмурил глаза и чувствовал только, как освежал моё лицо холодный ветер, дувший с гор.
— Ну, скоро мы опять будем под крылышком у нашей старухи! — сказали парни, когда мы въехали в горы. — А что, лихие у нас кони? Моя лошадь вчера, ведь, только получила благословение св. Антония! Мальчишка мой разубрал её кистями и лентами, её окропили святою водою, и теперь ей уж целый год нечего бояться ни самого лукавого, ни дурного глаза!
Начинало светать. — Светленько становится! — сказал другой парень. — У синьора ещё глаза заболят, пожалуй! Дай-ка я навяжу ему глазной зонтик! — С этими словами он крепко завязал мне глаза платком; теперь я ничего не видел, руки мои были связаны, словом, я находился в полной власти разбойников, но мне теперь было уж всё равно. Я был слишком несчастен и без того. Я заметил, что мы подымаемся в гору; затем стали опять спускаться; ветви кустарников хлестали меня по лицу; должно быть, мы ехали не по дороге, а просто продирались сквозь чащу. Наконец, меня заставили слезть с лошади и повели; спутники мои не обменивались ни словом; пришлось спуститься по какой-то лестнице, затем пролезть в какое-то узкое отверстие. Я слишком был занят самим собою и своими мыслями, чтобы замечать направление, по которому
