— Какой онъ блѣдный!—сказала Аннунціата.—Не боленъ-ли онъ?
— Не думаю!—отвѣтилъ я, отлично зная, что̀ именно согнало съ его щекъ живой румянецъ. И тутъ-то въ душѣ моей созрѣло новое рѣшеніе: я почувствовалъ, какъ искренно я люблю Аннунціату, созналъ, что готовъ на все, если только она отвѣчаетъ мнѣ взаимностью, и рѣшилъ бросить свое поприще, чтобы всюду слѣдовать за нею. Я не сомнѣвался въ своемъ драматическомъ талантѣ, зналъ также, какое впечатлѣніе производитъ на всѣхъ мое пѣніе, и могъ надѣяться съ честью выступить на любой сценѣ, разъ только отважусь на этотъ шагъ. Вѣдь, если Аннунціата любитъ меня, то какія же претензіи можетъ заявить Бернардо? Онъ и самъ можетъ посвататься за нее, если его любовь такъ же сильна, какъ моя! И если окажется, что Аннунціата любитъ его, я немедленно уступлю ему мѣсто! Все это, придя домой, я и изложилъ въ письмѣ къ Бернардо. Думаю, что оно вышло сердечнымъ и теплымъ,—я пролилъ надъ нимъ не мало слезъ, напоминая Бернардо о нашей прежней дружбѣ и о моихъ чувствахъ къ нему. Отославъ письмо, я значительно успокоился, хотя одна мысль о томъ, что я могу лишиться Аннунціаты, терзала мое сердце, какъ коршунъ печень Прометея. Но печальныя мысли смѣнялись надеждою всюду слѣдовать за Аннунціатою, пожинать лавры вмѣстѣ съ нею, и я опять ликовалъ! Да, теперь мнѣ предстояло выступить на жизненныхъ подмосткахъ уже въ качествѣ пѣвца и импровизатора!
Послѣ «Ave Maria» я отправился вмѣстѣ съ Аннунціатою и ея воспитательницей на иллюминацію. Весь фасадъ собора св. Петра, главный куполъ и оба боковые были изукрашены прозрачными бумажными фонариками, обрисовывавшими всѣ контуры зданія огненными линіями. Давка на площади, кажется, еще увеличилась противъ утренней; мы могли двигаться впередъ только шагомъ. Съ моста св. Ангела передъ нами развернулась полная картина иллюминаціи; гигантское зданіе, все залитое огнями, отражалось въ мутныхъ волнахъ Тибра, по которымъ скользили лодки, переполненныя людьми и очень оживлявшія всю картину. Только что мы добрались до самой площади, гдѣ играла музыка, раздавался звонъ колоколовъ и шло всеобщее ликованіе, какъ былъ поданъ сигналъ къ фейерверку. Нѣсколько сотенъ людей, облѣплявшихъ крышу и куполы собора, по данному знаку вдругъ зажгли смоляные вѣнки, лежавшіе на желѣзныхъ сковородахъ, и все зданіе было какъ будто охвачено пламенемъ, засвѣтилось надъ Римомъ, какъ звѣзда надъ Виѳлеемомъ! Ликованія толпы еще усилились. Аннунціата вся ушла въ созерцаніе дивнаго зрѣлища.
— Но всетаки это ужасно!—произнесла она.—Этотъ несчастный, который долженъ зажечь самый верхній огонекъ на крестѣ главнаго купола!.. У меня просто голова кружится при одной мысли объ этомъ!
— Какой он бледный! — сказала Аннунциата. — Не болен ли он?
— Не думаю! — ответил я, отлично зная, что́ именно согнало с его щёк живой румянец. И тут-то в душе моей созрело новое решение: я почувствовал, как искренно я люблю Аннунциату, сознал, что готов на всё, если только она отвечает мне взаимностью, и решил бросить своё поприще, чтобы всюду следовать за нею. Я не сомневался в своём драматическом таланте, знал также, какое впечатление производит на всех моё пение, и мог надеяться с честью выступить на любой сцене, раз только отважусь на этот шаг. Ведь, если Аннунциата любит меня, то какие же претензии может заявить Бернардо? Он и сам может посвататься за неё, если его любовь так же сильна, как моя! И если окажется, что Аннунциата любит его, я немедленно уступлю ему место! Всё это, придя домой, я и изложил в письме к Бернардо. Думаю, что оно вышло сердечным и тёплым, — я пролил над ним немало слёз, напоминая Бернардо о нашей прежней дружбе и о моих чувствах к нему. Отослав письмо, я значительно успокоился, хотя одна мысль о том, что я могу лишиться Аннунциаты, терзала моё сердце, как коршун печень Прометея. Но печальные мысли сменялись надеждою всюду следовать за Аннунциатою, пожинать лавры вместе с нею, и я опять ликовал! Да, теперь мне предстояло выступить на жизненных подмостках уже в качестве певца и импровизатора!
После «Ave Maria» я отправился вместе с Аннунциатою и её воспитательницей на иллюминацию. Весь фасад собора св. Петра, главный купол и оба боковые были изукрашены прозрачными бумажными фонариками, обрисовывавшими все контуры здания огненными линиями. Давка на площади, кажется, ещё увеличилась против утренней; мы могли двигаться вперёд только шагом. С моста св. Ангела перед нами развернулась полная картина иллюминации; гигантское здание, всё залитое огнями, отражалось в мутных волнах Тибра, по которым скользили лодки, переполненные людьми и очень оживлявшие всю картину. Только что мы добрались до самой площади, где играла музыка, раздавался звон колоколов и шло всеобщее ликование, как был подан сигнал к фейерверку. Несколько сотен людей, облеплявших крышу и куполы собора, по данному знаку вдруг зажгли смоляные венки, лежавшие на железных сковородах, и всё здание было как будто охвачено пламенем, засветилось над Римом, как звезда над Вифлеемом! Ликования толпы ещё усилились. Аннунциата вся ушла в созерцание дивного зрелища.
— Но всё-таки это ужасно! — произнесла она. — Этот несчастный, который должен зажечь самый верхний огонёк на кресте главного купола!.. У меня просто голова кружится при одной мысли об этом!
