прекраснымъ формамъ! Меня-то ужъ не проведешь, Антоніо; я хорошо знаю все это. Такъ зачѣмъ же дѣло стало? Прижми красотку къ своему сердцу! Что же, боишься? Эхъ, трусъ ты, Антоніо!
— Твои слова оскорбляютъ меня, Бернардо!
— И все же ты снесешь ихъ!—отвѣтилъ онъ.
Кровь бросилась мнѣ въ голову, но въ то же время на глазахъ выступили слезы.
— Какъ ты можешь такъ шутить съ моею привязанностью къ тебѣ!—воскликнулъ я.—Ты думаешь, что я стою между тобой и Аннунціатою, что она относится ко мнѣ благосклоннѣе, чѣмъ къ тебѣ?..
— О, нѣтъ!—прервалъ онъ.—Ты знаешь, что я не страдаю такою пылкою фантазіей. Но не будемъ говорить объ Аннунціатѣ! Что же до твоей привязанности ко мнѣ, о которой ты безпрестанно толкуешь, то я не понимаю ея. Мы, конечно, протягиваемъ другъ другу руки, мы друзья, благоразумные друзья, но твои понятія о дружбѣ черезчуръ выспренни; меня же ты долженъ брать такимъ, какимъ я уродился.
Вотъ приблизительно главное содержаніе нашего разговора; я привожу изъ него только то, что, такъ сказать, врѣзалось мнѣ въ сердце, заставило его облиться кровью. Я былъ оскорбленъ, но дружескія чувства мои всетаки взяли верхъ, и я на прощаніе крѣпко пожалъ Бернардо руку.
На другой день благовѣстъ призвалъ меня въ соборъ св. Петра. Въ притворѣ, который по величинѣ своей былъ, говорятъ, принятъ однимъ иностранцемъ за самый соборъ, была такая же давка, какъ на улицахъ и на мосту св. Ангела. Казалось, сюда собрался весь Римъ, чтобы вмѣстѣ съ иностранцами удивляться колоссальности собора, который словно все увеличивался по мѣрѣ того, какъ переполнялся народомъ.
Вотъ раздалось пѣніе; два могучихъ хора отвѣчали одинъ другому изъ различныхъ угловъ собора. Всѣ тѣснились впередъ, чтобы видѣть обрядъ омовенія ногъ, который только что начался. Изъ-за перегородки, за которою помѣщались дамы-иностранки, кто-то дружески кивнулъ мнѣ. Это была Аннунціата! Она вернулась, была тутъ, въ церкви! Сердце мое такъ и забилось въ груди! Я стоялъ отъ нея такъ близко, что могъ привѣтствовать ее.
Оказалось, что она пріѣхала еще вчера, но такъ поздно, что ей пришлось пропустить Miserere Allegri; она успѣла только къ Ave Maria въ соборъ св. Петра.
— Вчерашній таинственный полумракъ,—сказала она:—производилъ какъ-то большее впечатлѣніе, нежели это дневное освѣщеніе. Не горѣло ни единой свѣчи, кромѣ лампадъ у гроба св. Петра; онѣ окружали его лучезарнымъ вѣнцомъ, но освѣщали только ближайшія колонны. Всѣ стояли
прекрасным формам! Меня-то уж не проведёшь, Антонио; я хорошо знаю всё это. Так зачем же дело стало? Прижми красотку к своему сердцу! Что же, боишься? Эх, трус ты, Антонио!
— Твои слова оскорбляют меня, Бернардо!
— И всё же ты снесёшь их! — ответил он.
Кровь бросилась мне в голову, но в то же время на глазах выступили слёзы.
— Как ты можешь так шутить с моею привязанностью к тебе! — воскликнул я. — Ты думаешь, что я стою между тобой и Аннунциатою, что она относится ко мне благосклоннее, чем к тебе?..
— О, нет! — прервал он. — Ты знаешь, что я не страдаю такою пылкою фантазией. Но не будем говорить об Аннунциате! Что же до твоей привязанности ко мне, о которой ты беспрестанно толкуешь, то я не понимаю её. Мы, конечно, протягиваем друг другу руки, мы друзья, благоразумные друзья, но твои понятия о дружбе чересчур выспренни; меня же ты должен брать таким, каким я уродился.
Вот приблизительно главное содержание нашего разговора; я привожу из него только то, что, так сказать, врезалось мне в сердце, заставило его облиться кровью. Я был оскорблён, но дружеские чувства мои всё-таки взяли верх, и я на прощание крепко пожал Бернардо руку.
На другой день благовест призвал меня в собор св. Петра. В притворе, который по величине своей был, говорят, принят одним иностранцем за самый собор, была такая же давка, как на улицах и на мосту св. Ангела. Казалось, сюда собрался весь Рим, чтобы вместе с иностранцами удивляться колоссальности собора, который словно всё увеличивался по мере того, как переполнялся народом.
Вот раздалось пение; два могучих хора отвечали один другому из различных углов собора. Все теснились вперёд, чтобы видеть обряд омовения ног, который только что начался. Из-за перегородки, за которою помещались дамы-иностранки, кто-то дружески кивнул мне. Это была Аннунциата! Она вернулась, была тут, в церкви! Сердце моё так и забилось в груди! Я стоял от неё так близко, что мог приветствовать её.
Оказалось, что она приехала ещё вчера, но так поздно, что ей пришлось пропустить Miserere Allegri; она успела только к Ave Maria в собор св. Петра.
— Вчерашний таинственный полумрак, — сказала она: — производил как-то большее впечатление, нежели это дневное освещение. Не горело ни единой свечи, кроме лампад у гроба св. Петра; они окружали его лучезарным венцом, но освещали только ближайшие колонны. Все стояли
