ней лежалъ большой продолговатый камень, опутанный водорослями,—съ перваго взгляда казалось, что на пескѣ лежитъ человѣкъ. Теперь она разглядѣла ясно и камень, и водоросли, но страхъ ея не проходилъ. Она пошла дальше, и ей припомнилось повѣрье, которое она слышала въ дѣтствѣ, повѣрье о „береговомъ призракѣ“, привидѣніи не погребенныхъ утопленниковъ. Самое тѣло утопленника не дѣлаетъ никому зла, но призракъ его преслѣдуетъ одинокого путника, цѣпляется за него и требуетъ христіанскаго погребенія. „Цѣпляйся! Цѣпляйся!“—кричитъ призракъ. Какъ только Анна-Лизбета припомнила это, въ ту же минуту ей вспомнился и весь ея сонъ. Она словно на яву услышала крикъ матерей, цѣплявшихся за нее: „Цѣпляйтесь! Цѣпляйтесь!“ Вспомнила она, какъ рушился міръ, какъ разорвался ея рукавъ, и она вырвалась изъ рукъ своего сына, хотѣвшаго поддержать ее въ часъ страшнаго суда. Ея сынъ, ея собственное, родное, нелюбимое дитя, о которомъ она ни разу не вспоминала, лежало теперь на днѣ моря и могло явиться ей въ видѣ „береговаго призрака“ съ крикомъ: „Цѣпляйся! Цѣпляйся! Зарой меня въ землю по-христіански!“ Отъ этихъ мыслей у нея даже въ пятки закололо, и она прибавила шагу. Ужасъ сжималъ ея сердце, словно кто давилъ его холодною, влажною рукой… Она готова была лишиться чувствъ…
Туманъ надъ моремъ между тѣмъ все густѣлъ и густѣлъ; всѣ кусты и деревья на берегу тоже были окутаны туманомъ и приняли странныя, диковинныя очертанія. Анна-Лизбета обернулась взглянуть на мѣсяцъ. У, какой холодный, мертвенный блескъ, безъ лучей! Словно какая-то страшная тяжесть навалилась на Анну-Лизбету, члены ея не двигались. „Цѣпляйся, цѣпляйся!“ пришло ей на умъ. Она опять обернулась взглянуть на мѣсяцъ, и ей показалось, что его блѣдный ликъ приблизился къ ней, заглянулъ ей въ самое лицо, а туманъ повисъ у нея на плечахъ, какъ саванъ. Она прислушалась, ожидая услышать: „Цѣпляйся! Цѣпляйся! Зарой меня!“ и въ самомъ дѣлѣ раздался какой-то жалобный, глухой стонъ… Это не лягушка квакнула въ прудѣ, не ворона каркнула: ихъ не было видно кругомъ… И вотъ, ясно прозвучало: „Зарой меня!“ Да, это береговой призракъ ея сына, лежащаго на днѣ морскомъ. Не знавать ему покоя, пока его тѣло не отнесутъ на христіанское кладбище и не предадутъ землѣ! Надо скорѣе на кладбище, зарыть его! Анна-Лизбета повернула по направленію къ церкви,
ней лежал большой продолговатый камень, опутанный водорослями, — с первого взгляда казалось, что на песке лежит человек. Теперь она разглядела ясно и камень, и водоросли, но страх её не проходил. Она пошла дальше, и ей припомнилось поверье, которое она слышала в детстве, поверье о «береговом призраке», привидении не погребённых утопленников. Самое тело утопленника не делает никому зла, но призрак его преследует одинокого путника, цепляется за него и требует христианского погребения. «Цепляйся! Цепляйся!» — кричит призрак. Как только Анна-Лизбета припомнила это, в ту же минуту ей вспомнился и весь её сон. Она словно наяву услышала крик матерей, цеплявшихся за неё: «Цепляйтесь! Цепляйтесь!» Вспомнила она, как рушился мир, как разорвался её рукав, и она вырвалась из рук своего сына, хотевшего поддержать её в час страшного суда. Её сын, её собственное, родное, нелюбимое дитя, о котором она ни разу не вспоминала, лежало теперь на дне моря и могло явиться ей в виде «берегового призрака» с криком: «Цепляйся! Цепляйся! Зарой меня в землю по-христиански!» От этих мыслей у неё даже в пятки закололо, и она прибавила шагу. Ужас сжимал её сердце, словно кто давил его холодною, влажною рукой… Она готова была лишиться чувств…
Туман над морем между тем всё густел и густел; все кусты и деревья на берегу тоже были окутаны туманом и приняли странные, диковинные очертания. Анна-Лизбета обернулась взглянуть на месяц. У, какой холодный, мертвенный блеск, без лучей! Словно какая-то страшная тяжесть навалилась на Анну-Лизбету, члены её не двигались. «Цепляйся, цепляйся!» пришло ей на ум. Она опять обернулась взглянуть на месяц, и ей показалось, что его бледный лик приблизился к ней, заглянул ей в самое лицо, а туман повис у неё на плечах, как саван. Она прислушалась, ожидая услышать: «Цепляйся! Цепляйся! Зарой меня!» и в самом деле раздался какой-то жалобный, глухой стон… Это не лягушка квакнула в пруде, не ворона каркнула: их не было видно кругом… И вот, ясно прозвучало: «Зарой меня!» Да, это береговой призрак её сына, лежащего на дне морском. Не знавать ему покоя, пока его тело не отнесут на христианское кладбище и не предадут земле! Надо скорее на кладбище, зарыть его! Анна-Лизбета повернула по направлению к церкви,
