садили въ такой маленькій, тѣсный уголокъ, что я совсѣмъ не вижу исполинскаго Парижа. Гдѣ же тріумфальныя арки, бульвары, гдѣ чудо свѣта? Ничего этого я не вижу! Я сижу между этими огромными домами, словно въ клѣткѣ! Я знаю наизусть всѣ эти надписи, афиши и вывѣски, все это уже набило мнѣ оскомину! Гдѣ же то, о чемъ я слышала, знала, тосковала, къ чему рвалась? Что же я нашла тутъ, чего добилась? Я тоскую попрежнему! Я чувствую вокругъ себя какую-то иную жизнь, хочу схватиться за нее, слиться съ нею! Я хочу вмѣшаться въ толпу людей, порхать птичкою, видѣть, ощущать все, стать вполнѣ человѣкомъ! Я готова промѣнять на полжизни мухи-поденки годы такой тянущейся изо дня въ день, скучной, вялой жизни! Я изнываю, хирѣю, таю отъ нея, какъ туманъ! Я хочу сіять въ лучахъ солнца, глядѣть на все съ высоты, скользить, нестись невѣдомо куда—какъ облако!“
И вздохи Дріады перешли въ пламенную мольбу:
„О, возьмите годы моей жизни, дайте мнѣ полжизни мухи-поденки, но только откройте мою темницу! Дайте мнѣ пожить человѣческою жизнью, насладиться человѣческимъ счастьемъ хоть одинъ только мигъ, одну эту ночь, а тамъ карайте меня за мою смѣлость, за мою жажду жизни, сотрите меня съ лица земли! Пусть моя оболочка, мое свѣжее, зеленое деревцо завянетъ, пусть его срубятъ, превратятъ въ пепелъ, развѣютъ по вѣтру!“
И листва дерева зашелестѣла, затрепетала вся до послѣдняго листочка, какъ будто по дереву пробѣжала дрожь или огненная струя. Вершина его заколыхалась въ бурномъ порывѣ, раскрылась, и оттуда взвился въ воздухъ женскій образъ—сама Дріада. Мгновеніе—и она очутилась подъ освѣщенными газомъ густолиственными вѣтвями дерева, такая же юная, прекрасная, какъ бѣдняжка Марія, которой священникъ предрекалъ гибель въ Парижѣ.
Дріада сидѣла у подножія своего дерева, у дверей своего дома,—она сама заперла ихъ на ключъ, и ключъ этотъ забросила! Какъ она была молода, прелестна! Звѣзды мигали ей, газовые фонари блестѣли и манили ее въ даль! Она была нѣжна, гибка, воздушна и въ то же время полна силъ; дитя и въ то же время вполнѣ сложившаяся женщина. На ней было тонкое шелковое платье цвѣта нѣжныхъ, свѣжихъ свѣтло-зеленыхъ листьевъ каш-
садили в такой маленький, тесный уголок, что я совсем не вижу исполинского Парижа. Где же триумфальные арки, бульвары, где чудо света? Ничего этого я не вижу! Я сижу между этими огромными домами, словно в клетке! Я знаю наизусть все эти надписи, афиши и вывески, всё это уже набило мне оскомину! Где же то, о чём я слышала, знала, тосковала, к чему рвалась? Что же я нашла тут, чего добилась? Я тоскую по-прежнему! Я чувствую вокруг себя какую-то иную жизнь, хочу схватиться за неё, слиться с нею! Я хочу вмешаться в толпу людей, порхать птичкою, видеть, ощущать всё, стать вполне человеком! Я готова променять на полжизни мухи-подёнки годы такой тянущейся изо дня в день, скучной, вялой жизни! Я изнываю, хирею, таю от неё, как туман! Я хочу сиять в лучах солнца, глядеть на всё с высоты, скользить, нестись неведомо куда — как облако!»
И вздохи Дриады перешли в пламенную мольбу:
«О, возьмите годы моей жизни, дайте мне полжизни мухи-подёнки, но только откройте мою темницу! Дайте мне пожить человеческою жизнью, насладиться человеческим счастьем хоть один только миг, одну эту ночь, а там карайте меня за мою смелость, за мою жажду жизни, сотрите меня с лица земли! Пусть моя оболочка, моё свежее, зелёное деревцо завянет, пусть его срубят, превратят в пепел, развеют по ветру!»
И листва дерева зашелестела, затрепетала вся до последнего листочка, как будто по дереву пробежала дрожь или огненная струя. Вершина его заколыхалась в бурном порыве, раскрылась, и оттуда взвился в воздух женский образ — сама Дриада. Мгновение — и она очутилась под освещёнными газом густолиственными ветвями дерева, такая же юная, прекрасная, как бедняжка Мария, которой священник предрекал гибель в Париже.
Дриада сидела у подножия своего дерева, у дверей своего дома, — она сама заперла их на ключ, и ключ этот забросила! Как она была молода, прелестна! Звёзды мигали ей, газовые фонари блестели и манили её вдаль! Она была нежна, гибка, воздушна и в то же время полна сил; дитя и в то же время вполне сложившаяся женщина. На ней было тонкое шёлковое платье цвета нежных, свежих светло-зелёных листьев каш-
