Жаба умерла, тѣло ея раздавили. Но куда же дѣвалась искра изъ ея глазъ?
Ее подхватилъ солнечный лучъ и унесъ—куда?
Не спрашивай объ этомъ натуралиста, спроси лучше поэта. Онъ отвѣтитъ тебѣ сказкой; въ ней будутъ упомянуты и гусеница, и семья аиста. Подумай! Гусеница превращается въ прелестную бабочку, аистъ летитъ надъ горами и садами въ далекую Африку и все же находитъ кратчайшую дорогу назадъ, въ Данію, на то же мѣсто, на ту же крышу. Да, это что-то сказочное, и все-таки это правда. Спроси хоть у натуралиста, и онъ скажетъ то же самое. Да, ты и самъ знаешь, самъ видѣлъ все это!
Ну, а драгоцѣнный-то камень изъ головы жабы куда дѣвался?
Поищи его на солнцѣ! Взгляни на него, коли можешь! Но блескъ солнца нестерпимъ. У насъ нѣтъ еще такихъ глазъ, которыми бы мы могли зрѣть всю красоту, созданную Богомъ, но когда-нибудь мы обрѣтемъ ихъ. То-то будетъ чудесная сказка: мы сами будемъ въ ней дѣйствующими лицами!
Жаба умерла, тело её раздавили. Но куда же девалась искра из её глаз?
Её подхватил солнечный луч и унёс — куда?
Не спрашивай об этом натуралиста, спроси лучше поэта. Он ответит тебе сказкой; в ней будут упомянуты и гусеница, и семья аиста. Подумай! Гусеница превращается в прелестную бабочку, аист летит над горами и садами в далёкую Африку и всё же находит кратчайшую дорогу назад, в Данию, на то же место, на ту же крышу. Да, это что-то сказочное, и всё-таки это правда. Спроси хоть у натуралиста, и он скажет то же самое. Да, ты и сам знаешь, сам видел всё это!
Ну, а драгоценный-то камень из головы жабы куда девался?
Поищи его на солнце! Взгляни на него, коли можешь! Но блеск солнца нестерпим. У нас нет ещё таких глаз, которыми бы мы могли зреть всю красоту, созданную Богом, но когда-нибудь мы обретём их. То-то будет чудесная сказка: мы сами будем в ней действующими лицами!
Мастеръ былъ крестный разсказывать. Сколько онъ зналъ разныхъ исторій—длинныхъ, интересныхъ! Умѣлъ онъ также вырѣзывать картинки и даже самъ отлично рисовалъ ихъ. Передъ Рождествомъ онъ обыкновенно доставалъ чистую тетрадку и начиналъ наклеивать въ нее картинки, вырѣзанныя изъ книжекъ и газетъ; если же ихъ не хватало для полной иллюстраціи задуманнаго разсказа, онъ самъ пририсовывалъ новыя. Много дарилъ онъ мнѣ въ дѣтствѣ такихъ тетрадокъ, но самую лучшую получилъ я въ тотъ „достопамятный годъ, когда Копенгагенъ освѣтился новыми газовыми фонарями вмѣсто прежнихъ ворванныхъ“. Это событіе и было отмѣчено на первой же страницѣ.
— Этотъ альбомъ надо беречь!—говорили мнѣ отецъ и мать.—Его и вынимать-то слѣдуетъ только въ особыхъ случаяхъ.
Но крестный надписалъ на обложкѣ:
Коль книжку разорвешь—бѣды еще нѣтъ! |
Лучше всего было, когда крестный самъ показывалъ альбомъ,
Мастер был крёстный рассказывать. Сколько он знал разных историй — длинных, интересных! Умел он также вырезывать картинки и даже сам отлично рисовал их. Перед Рождеством он обыкновенно доставал чистую тетрадку и начинал наклеивать в неё картинки, вырезанные из книжек и газет; если же их не хватало для полной иллюстрации задуманного рассказа, он сам пририсовывал новые. Много дарил он мне в детстве таких тетрадок, но самую лучшую получил я в тот «достопамятный год, когда Копенгаген осветился новыми газовыми фонарями вместо прежних ворванных». Это событие и было отмечено на первой же странице.
— Этот альбом надо беречь! — говорили мне отец и мать. — Его и вынимать-то следует только в особых случаях.
Но крёстный надписал на обложке:
Коль книжку разорвёшь — беды ещё нет! |
Лучше всего было, когда крёстный сам показывал альбом,
