посѣтители оставили карету неподалеку отъ дома и пѣшкомъ прошли къ жилищу художника. Явились они посмотрѣть на его работу, о которой случайно услышали. Кто же такіе они были? Бѣдный юноша! Или лучше: слишкомъ счастливый юноша! Въ его студіи стояла она, сама молодая красавица! И какъ улыбнулась она, когда отецъ ея сказалъ: „Да, вѣдь, это ты, живая!“ Эту улыбку нельзя было передать, этого взора удивленія нельзя было изобразить! Онъ поднималъ, облагораживалъ и—повергалъ во прахъ!
— Психею нужно изваять изъ мрамора!—сказалъ знатный посѣтитель. И слова эти вызвали къ жизни мертвую глину и тяжелую мраморную глыбу, равно какъ и самого взволнованнаго художника.—Когда работа будетъ окончена, я покупаю ее!—прибавилъ знатный римлянинъ.
Словно новая эра настала въ бѣдной мастерской; въ ней закипѣли жизнь, веселье, работа. Сіяющая утренняя звѣзда созерцала, какъ работа подвигалась впередъ. Самая глина, казалось, ожила, съ тѣхъ поръ, какъ побывала здѣсь она, и послушно принимала подъ рукою художника желаемыя формы, передавала знакомыя черты. Скоро онѣ засіяли высшею, совершеннѣйшею красотою.
— Теперь я знаю, что такое „жить“!—ликовалъ художникъ.—Это значитъ—любить, увлекаться возвышеннымъ, восхищаться прекраснымъ! То же, что называютъ жизнью мои товарищи—обманъ, пузыри, вскакивающіе на бродящей гущѣ, а не чистый, небесный напитокъ, пріобщающій человѣка къ истинной жизни!
Мраморная глыба была поднята на подставку, и отъ нея начали откалывать кусокъ за кускомъ. Художникъ мѣрилъ, ставилъ черточки и точки, и мало-по-малу грубая работа была выполнена, камень сталъ принимать формы живого тѣла, очертанія божественно-прекраснаго образа молодой дѣвушки. Тяжелый камень превратился въ воздушную, порхающую, прелестную Психею, улыбающуюся небесною улыбкою, навѣки запечатлѣвшеюся въ сердцѣ молодого ваятеля.
Звѣзда, сіявшая на румяномъ утреннемъ небѣ, видѣла все это и, право, поняла, что́ творилось въ душѣ молодого человѣка, поняла и краску, вспыхивавшую на его щекахъ, и блескъ его глазъ въ то время, какъ онъ воплощалъ въ мраморѣ созданіе Божіе.
посетители оставили карету неподалёку от дома и пешком прошли к жилищу художника. Явились они посмотреть на его работу, о которой случайно услышали. Кто же такие они были? Бедный юноша! Или лучше: слишком счастливый юноша! В его студии стояла она, сама молодая красавица! И как улыбнулась она, когда отец её сказал: «Да, ведь, это ты, живая!» Эту улыбку нельзя было передать, этого взора удивления нельзя было изобразить! Он поднимал, облагораживал и — повергал во прах!
— Психею нужно изваять из мрамора! — сказал знатный посетитель. И слова эти вызвали к жизни мёртвую глину и тяжёлую мраморную глыбу, равно как и самого взволнованного художника. — Когда работа будет окончена, я покупаю её! — прибавил знатный римлянин.
Словно новая эра настала в бедной мастерской; в ней закипели жизнь, веселье, работа. Сияющая утренняя звезда созерцала, как работа подвигалась вперёд. Самая глина, казалось, ожила, с тех пор, как побывала здесь она, и послушно принимала под рукою художника желаемые формы, передавала знакомые черты. Скоро они засияли высшею, совершеннейшею красотою.
— Теперь я знаю, что такое «жить»! — ликовал художник. — Это значит — любить, увлекаться возвышенным, восхищаться прекрасным! То же, что называют жизнью мои товарищи — обман, пузыри, вскакивающие на бродящей гуще, а не чистый, небесный напиток, приобщающий человека к истинной жизни!
Мраморная глыба была поднята на подставку, и от неё начали откалывать кусок за куском. Художник мерил, ставил чёрточки и точки, и мало-помалу грубая работа была выполнена, камень стал принимать формы живого тела, очертания божественно-прекрасного образа молодой девушки. Тяжёлый камень превратился в воздушную, порхающую, прелестную Психею, улыбающуюся небесною улыбкою, навеки запечатлевшеюся в сердце молодого ваятеля.
Звезда, сиявшая на румяном утреннем небе, видела всё это и, право, поняла, что творилось в душе молодого человека, поняла и краску, вспыхивавшую на его щеках, и блеск его глаз в то время, как он воплощал в мраморе создание Божие.
