малыхъ, ни великихъ актеровъ, всѣ одинаково важны въ смыслѣ сценическаго ансабля! Трагикъ же требовалъ, чтобы вся его роль сплошь состояла изъ однихъ сильныхъ мѣстъ: за ними, вѣдь, слѣдуютъ аплодисменты и вызовы. Примадонна хотѣла играть только при красномъ бенгальскомъ освѣщеніи, — это ей шло, а голубое было не къ лицу. Словомъ, всѣ жужжали, точно мухи въ бутылкѣ, а въ серединѣ ея сидѣлъ я самъ — я былъ директоромъ! Дыханье спиралось у меня въ груди, голова кружилась, я очутился въ самомъ жалкомъ положеніи, въ какое только можетъ попасть человѣкъ: меня окружала совсѣмъ новая порода людей! Я отъ души желалъ упрятать ихъ всѣхъ опять въ сундукъ и во-вѣки не бывать настоящимъ директоромъ! Я и сказалъ имъ прямо, что всѣ они въ сущности только маріонетки, а они за это избили меня до полусмерти. Очнулся я на своей постели, въ своей комнатѣ. Какъ я попалъ туда отъ кандидата, знаетъ онъ, а не я. Мѣсяцъ свѣтилъ прямо на полъ, а на полу валялся опрокинутый сундукъ и вокругъ него всѣ мои куклы, малыя и большія — вся труппа! Я зѣвать не сталъ, спрыгнулъ съ постели, побросалъ ихъ всѣхъ въ сундукъ, которыхъ ногами внизъ, которыхъ головой, захлопнулъ крышку и самъ усѣлся на нее. Вотъ-то была картина! Можете вы себѣ представить ее? Я могу. „Ну-съ, теперь вы останетесь тамъ!“ сказалъ я кукламъ: „а я никогда больше не пожелаю оживить васъ!“ На душѣ у меня стало такъ легко, я опять былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ. Кандидатъ политехническихъ наукъ просвѣтилъ меня. Я былъ до того счастливъ, что, какъ сидѣлъ на сундукѣ, такъ и заснулъ. Утромъ — скорѣе, впрочемъ, въ полдень, я непостижимо долго спалъ въ этоть день! — я проснулся и увидалъ, что все еще сижу на сундукѣ. Теперь я былъ вполнѣ счастливъ: я убѣдился, что мое прежнее желаніе было просто глупостью. Я справился о кандидатѣ, но онъ исчезъ, какъ исчезали греческіе и римскіе боги. Съ тѣхъ поръ я и остаюсь счастливѣйшимъ человѣкомъ. Ну, не счастливый-ли я въ самомъ дѣлѣ директоръ? Труппа моя не разсуждаетъ, публика тоже, а забавляется себѣ отъ всей души. И я свободно могу самъ сочинять для себя пьесы. Изъ всѣхъ пьесъ я беру, что хочу, самое лучшее, и никто не въ претензіи. Есть такія пьесы, которыми теперь директора большихъ театровъ пренебрегаютъ, но которыя лѣтъ тридцать тому назадъ давали полные сборы, заставляли публику проливать слезы; я даю эти пьесы на своей сценѣ, и малыши
