тотъ самый городъ, гдѣ они жили въ счастьѣ и довольствѣ, но онъ, вѣдь, ничего не зналъ ни о своей родинѣ, ни о семьѣ, а семья о немъ—и того меньше.
Парнишкѣ не позволяли даже бывать на берегу, и онъ ступилъ на него въ первый разъ только въ послѣдній день стоянки; надо было закупить кое-какіе припасы, и его взяли съ собою на подмогу.
И вотъ Юргенъ, одѣтый въ жалкое платьишко, словно выстиранное въ канавѣ и высушенное въ трубѣ, очутился въ городѣ. Онъ, уроженецъ дюнъ, впервые увидѣлъ большой городъ. Какіе высоченные дома, узенькія улицы, сколько народа! Толпы сновали туда и сюда; по улицамъ какъ будто неслась живая рѣка: горожане, крестьяне, монахи, солдаты… Крикъ, шумъ, гамъ, звонъ бубенчиковъ на ослахъ и мулахъ, звонъ церковныхъ колоколовъ, пѣніе и щелканье, стукотня и грохотня: ремесленники работали на порогахъ домовъ, а то такъ и прямо на тротуарахъ. Солнце такъ и пекло, воздухъ былъ тяжелъ и удушливъ; Юргену казалось, что онъ въ раскаленной печкѣ, биткомъ набитой жужжащими и гудящими навозными и майскими жуками, пчелами и мухами; голова шла кругомъ. Вдругъ онъ увидалъ передъ собою величественный порталъ собора; въ полутьмѣ подъ сводами мерцали свѣчи, курился фиміамъ. Даже самый оборванный нищій имѣлъ право войти въ церковь; матросъ, съ которымъ послали Юргена, и направился туда; Юргенъ за нимъ. Яркіе образа сіяли на золотомъ фонѣ. На алтарѣ, среди цвѣтовъ и зажженныхъ свѣчей, красовалась Божья Матерь съ Младенцемъ Іисусомъ. Священники въ роскошныхъ облаченіяхъ пѣли, а хорошенькіе, нарядные мальчики кадили. Вся эта красота и великолѣпіе произвели на Юргена глубокое впечатлѣніе; вѣра и религія его родителей затронули самыя сокровенныя струны его души; на глазахъ у него выступили слезы.
Изъ церкви они направились на рынокъ, закупили нужные припасы, и Юргену пришлось тащить часть ихъ. Идти было далеко, онъ усталъ и пріостановился отдохнуть передъ большимъ великолѣпнымъ домомъ съ мраморными колоннами, статуями и широкими лѣстницами. Юргенъ прислонилъ свою ношу къ стѣнѣ, но явился раззолоченный швейцаръ въ ливреѣ и, поднявъ на него палку съ серебрянымъ набалдашникомъ, прогналъ прочь—его, внука хозяина! Но никто, вѣдь, не зналъ этого; самъ Юргенъ—меньше всѣхъ.
тот самый город, где они жили в счастье и довольстве, но он, ведь, ничего не знал ни о своей родине, ни о семье, а семья о нём — и того меньше.
Парнишке не позволяли даже бывать на берегу, и он ступил на него в первый раз только в последний день стоянки; надо было закупить кое-какие припасы, и его взяли с собою на подмогу.
И вот Юрген, одетый в жалкое платьишко, словно выстиранное в канаве и высушенное в трубе, очутился в городе. Он, уроженец дюн, впервые увидел большой город. Какие высоченные дома, узенькие улицы, сколько народа! Толпы сновали туда и сюда; по улицам как будто неслась живая река: горожане, крестьяне, монахи, солдаты… Крик, шум, гам, звон бубенчиков на ослах и мулах, звон церковных колоколов, пение и щёлканье, стукотня и грохотня: ремесленники работали на порогах домов, а то так и прямо на тротуарах. Солнце так и пекло, воздух был тяжёл и удушлив; Юргену казалось, что он в раскалённой печке, битком набитой жужжащими и гудящими навозными и майскими жуками, пчёлами и мухами; голова шла кругом. Вдруг он увидал перед собою величественный портал собора; в полутьме под сводами мерцали свечи, курился фимиам. Даже самый оборванный нищий имел право войти в церковь; матрос, с которым послали Юргена, и направился туда; Юрген за ним. Яркие образа сияли на золотом фоне. На алтаре, среди цветов и зажжённых свечей, красовалась Божья Матерь с Младенцем Иисусом. Священники в роскошных облачениях пели, а хорошенькие, нарядные мальчики кадили. Вся эта красота и великолепие произвели на Юргена глубокое впечатление; вера и религия его родителей затронули самые сокровенные струны его души; на глазах у него выступили слёзы.
Из церкви они направились на рынок, закупили нужные припасы, и Юргену пришлось тащить часть их. Идти было далеко, он устал и приостановился отдохнуть перед большим великолепным домом с мраморными колоннами, статуями и широкими лестницами. Юрген прислонил свою ношу к стене, но явился раззоло́ченный швейцар в ливрее и, подняв на него палку с серебряным набалдашником, прогнал прочь — его, внука хозяина! Но никто, ведь, не знал этого; сам Юрген — меньше всех.
