которую переложили на барабанъ! Я плюнула на розу и могу даже представить свидѣтелей!
А домой, на родину, не дошло даже и вѣсточки о судьбѣ поэта: птички горевали и не раскрывали рта цѣлыхъ три дня, и скорбь ихъ оказалась такой сильной, что къ концу трехдневнаго срока ея онѣ даже забыли, о чемъ горевали! Вотъ какъ!
— Ну, теперь пора и мнѣ отправиться въ путь!—сказалъ четвертый братъ.
Онъ тоже былъ веселаго нрава, какъ и предыдущій, притомъ же онъ не былъ поэтомъ, значитъ, ничто и не мѣшало ему сохранять свой веселый нравъ. Оба эти брата были душой и весельемъ всей семьи; теперь изъ нея уходило и послѣднее веселье! Зрѣніе и слухъ вообще считаются у людей главными чувствами; на ихъ развитіе обращается особенное вниманіе, три же остальныя чувства считаются менѣе существенными. Не такъ думалъ младшій братъ; у него особенно развитъ былъ вкусъ—въ самомъ широкомъ смыслѣ этого слова. А вкусъ и въ самомъ дѣлѣ играетъ большую роль: онъ, вѣдь, руководитъ выборомъ всего, что поглощается и ртомъ, и умомъ. И младшій братъ не только перепробовалъ все, что вообще подается на сковородахъ, въ горшкахъ, въ бутылкахъ и другихъ сосудахъ,—это была грубая физическая сторона дѣла, говорилъ онъ—но и на каждаго человѣка смотрѣлъ, какъ на горшокъ, въ которомъ что-нибудь варится, на каждую страну, какъ на огромную кухню, и это являлось уже тонкою, духовною стороной его миссіи. На эту-то сторону онъ теперь и собирался приналечь.
— Можетъ быть, мнѣ и посчастливится больше братьевъ!—сказалъ онъ.—Итакъ, я отправлюсь въ путь, но какой же способъ передвиженія избрать мнѣ? Что, воздушные шары изобрѣтены?—спросилъ онъ отца,—тотъ, вѣдь, зналъ о всѣхъ изобрѣтеніяхъ и открытіяхъ прошедшаго, настоящаго и будущаго.
Оказалось, что воздушные шары еще не были изобрѣтены такъ же, какъ пароходы и паровозы.
— Ну, такъ я отправлюсь на воздушномъ шарѣ!—рѣшилъ онъ.—Отецъ-то, вѣдь, знаетъ, какъ они снаряжаются и управляются, и научитъ меня! Людямъ эти шары еще неизвѣстны и, увидя мой, они примутъ его за воздушное явленіе! Я же,
которую переложили на барабан! Я плюнула на розу и могу даже представить свидетелей!
А домой, на родину, не дошло даже и весточки о судьбе поэта: птички горевали и не раскрывали рта целых три дня, и скорбь их оказалась такой сильной, что к концу трёхдневного срока её они даже забыли, о чём горевали! Вот как!
— Ну, теперь пора и мне отправиться в путь! — сказал четвёртый брат.
Он тоже был весёлого нрава, как и предыдущий, притом же он не был поэтом, значит, ничто и не мешало ему сохранять свой весёлый нрав. Оба эти брата были душой и весельем всей семьи; теперь из неё уходило и последнее веселье! Зрение и слух вообще считаются у людей главными чувствами; на их развитие обращается особенное внимание, три же остальные чувства считаются менее существенными. Не так думал младший брат; у него особенно развит был вкус — в самом широком смысле этого слова. А вкус и в самом деле играет большую роль: он, ведь, руководит выбором всего, что поглощается и ртом, и умом. И младший брат не только перепробовал всё, что вообще подаётся на сковородах, в горшках, в бутылках и других сосудах, — это была грубая физическая сторона дела, говорил он — но и на каждого человека смотрел, как на горшок, в котором что-нибудь варится, на каждую страну, как на огромную кухню, и это являлось уже тонкою, духовною стороной его миссии. На эту-то сторону он теперь и собирался приналечь.
— Может быть, мне и посчастливится больше братьев! — сказал он. — Итак, я отправлюсь в путь, но какой же способ передвижения избрать мне? Что, воздушные шары изобретены? — спросил он отца, — тот, ведь, знал о всех изобретениях и открытиях прошедшего, настоящего и будущего.
Оказалось, что воздушные шары ещё не были изобретены так же, как пароходы и паровозы.
— Ну, так я отправлюсь на воздушном шаре! — решил он. — Отец-то, ведь, знает, как они снаряжаются и управляются, и научит меня! Людям эти шары ещё неизвестны и, увидя мой, они примут его за воздушное явление! Я же,