увидали бутылку и заговорили что-то, но она попрежнему не понимала ни слова,—языку, вѣдь, не выучишься, стоя на чердакѣ, стой тамъ хоть двадцать лѣтъ! „Вотъ, если бы я оставалась внизу, въ комнатѣ“, справедливо разсуждала бутылка, „я бы навѣрное выучилась!“
Бутылку вымыли и выполоскали,—она въ этомъ очень нуждалась. И вотъ, она вся прояснилась, просвѣтлѣла, словно помолодѣла вновь; зато записку, которую она носила въ себѣ, выплеснули изъ нея вмѣстѣ съ водой.
Бутылку наполнили какими-то незнакомыми ей сѣменами; заткнули пробкой и такъ старательно упаковали, что ей не стало видно даже свѣта Божьяго, не то что солнца, или мѣсяца, „а, вѣдь, надо же что-нибудь видѣть, когда путешествуешь“, думала бутылка, но такъ-таки ничего и не увидала. Главное дѣло было, однако, сдѣлано, она отправилась въ путь и прибыла, куда слѣдовало. Тутъ ее распаковали.
— Вотъ ужъ постарались-то они тамъ, за-границей! Ишь, какъ упаковали, и все-таки она, пожалуй, треснула!—услыхала бутылка; но оказалось, что она не треснула.
Бутылка понимала каждое слово; говорили на томъ же языкѣ, который она слышала, выйдя изъ плавильной печи, слышала и у виноторговца, и въ лѣсу, и на кораблѣ, словомъ—на единственномъ, настоящемъ, понятномъ и хорошемъ, родномъ языкѣ! Она опять очутилась дома, на родинѣ! Отъ радости она чуть было не выпрыгнула изъ рукъ и едва обратила вниманіе на то, что ее откупорили, опорожнили, а потомъ поставили въ подвалъ, гдѣ и позабыли. Но дома хорошо и въ подвалѣ. Ей и въ голову не приходило считать, сколько времени она тутъ простояла, а долго таки пришлось! Но вотъ, опять пришли люди и взяли всѣ находившіяся въ подвалѣ бутылки, въ томъ числѣ и нашу.
Садъ былъ великолѣпно разукрашенъ; надъ дорожками перекидывались гирлянды изъ разноцвѣтныхъ шкаликовъ, бумажные фонари свѣтились, словно прозрачные тюльпаны. Вечеръ былъ чудный, погода ясная и тихая. На небѣ сіяли звѣздочки и молодая луна; виденъ былъ, впрочемъ, не только золотой, серповидный краешекъ ея, но и весь сѣро-голубой кругъ,—виденъ, конечно, только тому, у кого были хорошіе глаза.
Въ боковыхъ аллеяхъ тоже горѣла иллюминація, хоть и не такая блестящая, какъ въ главныхъ, но вполнѣ достаточная,
увидали бутылку и заговорили что-то, но она по-прежнему не понимала ни слова, — языку, ведь, не выучишься, стоя на чердаке, стой там хоть двадцать лет! «Вот, если бы я оставалась внизу, в комнате», справедливо рассуждала бутылка, «я бы наверное выучилась!»
Бутылку вымыли и выполоскали, — она в этом очень нуждалась. И вот, она вся прояснилась, просветлела, словно помолодела вновь; зато записку, которую она носила в себе, выплеснули из неё вместе с водой.
Бутылку наполнили какими-то незнакомыми ей семенами; заткнули пробкой и так старательно упаковали, что ей не стало видно даже света Божьего, не то что солнца, или месяца, «а, ведь, надо же что-нибудь видеть, когда путешествуешь», думала бутылка, но так-таки ничего и не увидала. Главное дело было, однако, сделано, она отправилась в путь и прибыла, куда следовало. Тут её распаковали.
— Вот уж постарались-то они там, за границей! Ишь, как упаковали, и всё-таки она, пожалуй, треснула! — услыхала бутылка; но оказалось, что она не треснула.
Бутылка понимала каждое слово; говорили на том же языке, который она слышала, выйдя из плавильной печи, слышала и у виноторговца, и в лесу, и на корабле, словом — на единственном, настоящем, понятном и хорошем, родном языке! Она опять очутилась дома, на родине! От радости она чуть было не выпрыгнула из рук и едва обратила внимание на то, что её откупорили, опорожнили, а потом поставили в подвал, где и позабыли. Но дома хорошо и в подвале. Ей и в голову не приходило считать, сколько времени она тут простояла, а долго таки пришлось! Но вот, опять пришли люди и взяли все находившиеся в подвале бутылки, в том числе и нашу.
Сад был великолепно разукрашен; над дорожками перекидывались гирлянды из разноцветных шкаликов, бумажные фонари светились, словно прозрачные тюльпаны. Вечер был чудный, погода ясная и тихая. На небе сияли звёздочки и молодая луна; виден был, впрочем, не только золотой, серповидный краешек её, но и весь серо-голубой круг, — виден, конечно, только тому, у кого были хорошие глаза.
В боковых аллеях тоже горела иллюминация, хоть и не такая блестящая, как в главных, но вполне достаточная,
