самомъ дѣлѣ, поле съ ручейкомъ, стогъ сѣна и голубое небо надъ головой—чѣмъ не спальня? Вмѣсто ковра—зеленая травка съ красными и бѣлыми цвѣточками, вмѣсто букетовъ цвѣтовъ въ вазахъ—кусты бузины и шиповника, а вмѣсто умывальника—цѣлый ручей, съ хрустальною свѣжею водой, въ рамкѣ изъ тростника, который привѣтливо кланялся Ивану и желалъ ему и доброй ночи, и добраго утра. Высоко подъ голубымъ потолкомъ висѣлъ огромный ночникъ—мѣсяцъ; ужъ этотъ ночникъ не подожжетъ занавѣсокъ! И Иванъ могъ заснуть совершенно спокойно. Такъ онъ и сдѣлалъ, крѣпко проспалъ всю ночь и проснулся только рано утромъ, когда солнце уже сіяло, а птички пѣли:
— Здравствуй! здравствуй! Ты еще не всталъ?
Колокола звали въ церковь,—было воскресенье; народъ шелъ послушать священника; пошелъ за нимъ и Иванъ, пропѣлъ псаломъ, послушалъ Слова Божьяго, и ему показалось, что онъ былъ въ своей собственной церкви, гдѣ его крестили и куда онъ ходилъ пѣть псалмы съ отцомъ.
На церковномъ кладбищѣ было много могилъ, совсѣмъ заросшихъ сорною травой. Иванъ вспомнилъ о могилѣ отца, которая могла современемъ придти въ такой же видъ,—некому было, вѣдь, больше ухаживать за ней! Онъ присѣлъ на землю и сталъ вырывать сорную траву, поправилъ покачнувшіеся кресты и положилъ на мѣсто сорванные вѣтромъ вѣнки, думая при этомъ: „Можетъ статься, кто-нибудь сдѣлаетъ то же на могилѣ моего отца“.
У воротъ кладбища стоялъ старый калѣка-нищій; Иванъ отдалъ ему всю свою серебряную мелочь и весело пошелъ дальше по бѣлу свѣту.
Къ вечеру собралась гроза; Иванъ спѣшилъ укрыться куда-нибудь на ночь, но скоро наступила полная темнота, а онъ успѣлъ дойти только до часовенки, одиноко возвышавшейся на придорожномъ холмѣ; дверь, къ счастью, была отперта, и онъ вошелъ туда, чтобы переждать непогоду.
— Тутъ я и посижу въ уголкѣ!—сказалъ Иванъ.—Я страшно усталъ и мнѣ надо отдохнуть.
И онъ опустился на полъ, сложилъ руки, прочелъ вечернюю молитву и еще какія зналъ, потомъ заснулъ и спалъ себѣ спокойно, пока въ полѣ сверкала молнія и грохоталъ громъ.
Когда Иванъ проснулся, гроза уже прошла, и мѣсяцъ свѣ-
самом деле, поле с ручейком, стог сена и голубое небо над головой — чем не спальня? Вместо ковра —зелёная травка с красными и белыми цветочками, вместо букетов цветов в вазах — кусты бузины и шиповника, а вместо умывальника — целый ручей, с хрустальною свежею водой, в рамке из тростника, который приветливо кланялся Ивану и желал ему и доброй ночи и доброго утра. Высоко под голубым потолком висел огромный ночник — месяц; уж этот ночник не подожжёт занавесок! И Иван мог заснуть совершенно спокойно. Так он и сделал, крепко проспал всю ночь и проснулся только рано утром, когда солнце уже сияло, а птички пели:
— Здравствуй! здравствуй! Ты ещё не встал?
Колокола звали в церковь, — было воскресенье; народ шёл послушать священника; пошёл за ним и Иван, пропел псалом, послушал Слова Божьего, и ему показалось, что он был в своей собственной церкви, где его крестили и куда он ходил петь псалмы с отцом.
На церковном кладбище было много могил, совсем заросших сорною травой. Иван вспомнил о могиле отца, которая могла со временем прийти в такой же вид, — некому было, ведь, больше ухаживать за ней! Он присел на землю и стал вырывать сорную траву, поправил покачнувшиеся кресты и положил на место сорванные ветром венки, думая при этом: «Может статься, кто-нибудь сделает то же на могиле моего отца».
У ворот кладбища стоял старый калека-нищий; Иван отдал ему всю свою серебряную мелочь и весело пошёл дальше по белу свету.
К вечеру собралась гроза; Иван спешил укрыться куда-нибудь на ночь, но скоро наступила полная темнота, а он успел дойти только до часовенки, одиноко возвышавшейся на придорожном холме; дверь, к счастью, была отперта, и он вошёл туда, чтобы переждать непогоду.
— Тут я и посижу в уголке! — сказал Иван. — Я страшно устал и мне надо отдохнуть.
И он опустился на пол, сложил руки, прочёл вечернюю молитву и ещё какие знал, потом заснул и спал себе спокойно, пока в поле сверкала молния и грохотал гром.
Когда Иван проснулся, гроза уже прошла, и месяц све-
