душа же бодрствовала и жила усиленною жизнью. Ему чудилось, что вокругъ него раздаются звуки знакомыхъ, любимыхъ пѣсенъ, чувствовалъ надъ собою какое-то теплое, мягкое вѣяніе, видѣлъ вверху какой-то бѣлый свѣтъ, словно струившійся сквозь крышу. Онъ поднялъ голову—бѣлое сіяніе исходило не изъ стѣнъ или потолка, но лилось отъ большихъ крылъ ангела. Матросъ взглянулъ на его кроткій, свѣтлый ликъ. Ангелъ поднялся изъ страницъ Библіи, словно изъ чашечки лиліи, распростеръ руки, и стѣны хижины растаяли, какъ легкій туманъ. Взору матроса открылись зеленыя поля и холмы, темно-коричневые лѣса, чудно освѣщенные осеннимъ солнышкомъ. Гнѣзда аистовъ ужъ опустѣли, но на дикихъ яблоняхъ еще висѣли яблоки, хотя листья и опали. Ярко-красные плоды шиповника горѣли на солнышкѣ, какъ жаръ; въ маленькой зеленой клѣткѣ надъ окномъ крестьянской избушки насвистывалъ свою пѣсенку скворецъ. Матросъ узналъ свой домъ, свой родной домъ! Скворецъ свистѣлъ заученую пѣсенку, а бабушка давала ему свѣжаго мокричника, какъ, бывало, дѣлывалъ ея внукъ. Молоденькая, хорошенькая дочка кузнеца брала изъ колодца воду и поклонилась бабушкѣ, а бабушка поманила ее къ себѣ письмомъ. Оно пришло сегодня утромъ изъ холодныхъ странъ, съ дальняго сѣвера, гдѣ находился ея внукъ—подъ покровомъ десницы Господней. Женщины плакали и смѣялись, читая письмо, а онъ, осѣненный крылами ангела, видѣлъ и слышалъ все изъ своей снѣжной хижины, въ минуту духовнаго просвѣтлѣнія, смѣялся и плакалъ вмѣстѣ съ ними! Были прочитаны изъ его письма и слова священнаго писанія: „Возьму-ли крылья зари и переселюсь на край моря, и тамъ удержитъ меня десница Твоя“. Дивный псаломъ прозвучалъ въ воздухѣ, и ангелъ накрылъ спящаго своимъ крыломъ, словно мягкимъ покрываломъ—видѣніе исчезло, въ снѣжномъ домикѣ стало темно, но Библія попрежнему лежала подъ головою матроса, вѣра и надежда жили въ его сердцѣ. И Богъ былъ съ нимъ, и родину онъ носилъ съ собою—всюду, даже „на краю моря“.
душа же бодрствовала и жила усиленною жизнью. Ему чудилось, что вокруг него раздаются звуки знакомых, любимых песен, чувствовал над собою какое-то тёплое, мягкое веяние, видел вверху какой-то белый свет, словно струившийся сквозь крышу. Он поднял голову — белое сияние исходило не из стен или потолка, но лилось от больших крыл ангела. Матрос взглянул на его кроткий, светлый лик. Ангел поднялся из страниц Библии, словно из чашечки лилии, распростёр руки, и стены хижины растаяли, как лёгкий туман. Взору матроса открылись зелёные поля и холмы, тёмно-коричневые леса, чудно освещённые осенним солнышком. Гнёзда аистов уж опустели, но на диких яблонях ещё висели яблоки, хотя листья и опали. Ярко-красные плоды шиповника горели на солнышке, как жар; в маленькой зелёной клетке над окном крестьянской избушки насвистывал свою песенку скворец. Матрос узнал свой дом, свой родной дом! Скворец свистел заученную песенку, а бабушка давала ему свежего мокричника, как, бывало, делывал её внук. Молоденькая, хорошенькая дочка кузнеца брала из колодца воду и поклонилась бабушке, а бабушка поманила её к себе письмом. Оно пришло сегодня утром из холодных стран, с дальнего севера, где находился её внук — под покровом десницы Господней. Женщины плакали и смеялись, читая письмо, а он, осенённый крылами ангела, видел и слышал всё из своей снежной хижины, в минуту духовного просветления, смеялся и плакал вместе с ними! Были прочитаны из его письма и слова священного писания: «Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, и там удержит меня десница Твоя». Дивный псалом прозвучал в воздухе, и ангел накрыл спящего своим крылом, словно мягким покрывалом — видение исчезло, в снежном домике стало темно, но Библия по-прежнему лежала под головою матроса, вера и надежда жили в его сердце. И Бог был с ним, и родину он носил с собою — всюду, даже «на краю моря».
Ну и игрушекъ было въ дѣтской! А высоко на шкафу стояла копилка—глиняная свинья. Въ спинѣ у нея, конечно, была
Ну и игрушек было в детской! А высоко на шкафу стояла копилка — глиняная свинья. В спине у неё, конечно, была
