чему лбу.—Богъ даетъ намъ силы перенести многое, если только мы сами хотимъ того!
Въ эту минуту въ комнату вошла ея мачиха.
— Кнудъ просто самъ не свой отъ того, что я уѣзжаю!—сказала она.—Ну, будь же мужчиной!—И она потрепала его по плечу, какъ будто между ними только и разговору было, что объ ея отъѣздѣ.—Дитя!—прибавила она.—Ну, будь же паинькой, какъ прежде „подъ ивою“, когда мы оба были маленькими!
Но Кнуду казалось, будто отъ свѣта отвалился цѣлый край, а собственныя мысли его стали оторванными нитями, которыя вѣтеръ треплетъ туда и сюда. Онъ остался сидѣть, хоть и не зналъ, просили-ли его оставаться. Хозяева были съ нимъ, впрочемъ, очень милы и привѣтливы, Іоганна опять угощала его чаемъ и пѣла,—хоть и не попрежнему, но все же очень хорошо, такъ что сердце Кнуда просто разрывалось на части. И вотъ, они разстались. Кнудъ не протянулъ ей руки, но она сама схватила его руку и сказала:
— Дай же на прощанье своей сестрѣ руку, мой милый товарищъ дѣтства!—И она улыбнулась ему сквозь слезы и шепнула:—Мой братъ!
Нашла тоже чѣмъ утѣшить его! Такъ они и разстались.
Іоганна отплыла во Францію, а Кнудъ попрежнему бродилъ по вечерамъ по грязнымъ улицамъ города. Другіе подмастерья спрашивали его, чего это онъ все философствуетъ, и звали его пойти съ ними повеселиться,—вѣдь, и въ немъ, небось, кипѣла молодая кровь.
И вотъ, они пошли вмѣстѣ въ увеселительное заведеніе. Тамъ было много красивыхъ дѣвушекъ, но ни одной такой, какъ Іоганна. И тутъ-то какъ-разъ, гдѣ онъ думалъ забыть ее, она не выходила у него изъ головы, стояла передъ нимъ, какъ живая. „Богъ даетъ намъ силы перенести многое, если только мы сами хотимъ того!“ сказала она ему, и душою его овладѣло серьезное, торжественное настроеніе, онъ даже сложилъ руки, какъ на молитвѣ, а въ залѣ визжали скрипки, кружились пары… И онъ весь затрепеталъ: въ такое мѣсто ему не слѣдовало бы водить Іоганну,—она всегда, вѣдь, была съ нимъ, въ его сердцѣ! И онъ ушелъ, пустился бѣжать по улицамъ къ тому дому, гдѣ она жила. Въ окнахъ было темно, кругомъ тоже темно, пусто, безотрадно… И никому не было дѣла до Кнуда; люди шли своею дорогою, а онъ своею.
чему лбу. — Бог даёт нам силы перенести многое, если только мы сами хотим того!
В эту минуту в комнату вошла её мачеха.
— Кнуд просто сам не свой оттого, что я уезжаю! — сказала она. — Ну, будь же мужчиной! — И она потрепала его по плечу, как будто между ними только и разговору было, что об её отъезде. — Дитя! — прибавила она. — Ну, будь же паинькой, как прежде «под ивою», когда мы оба были маленькими!
Но Кнуду казалось, будто от света отвалился целый край, а собственные мысли его стали оторванными нитями, которые ветер треплет туда и сюда. Он остался сидеть, хоть и не знал, просили ли его оставаться. Хозяева были с ним, впрочем, очень милы и приветливы, Иоганна опять угощала его чаем и пела, — хоть и не по-прежнему, но всё же очень хорошо, так что сердце Кнуда просто разрывалось на части. И вот, они расстались. Кнуд не протянул ей руки, но она сама схватила его руку и сказала:
— Дай же на прощанье своей сестре руку, мой милый товарищ детства! — И она улыбнулась ему сквозь слёзы и шепнула: — Мой брат!
Нашла тоже чем утешить его! Так они и расстались.
Иоганна отплыла во Францию, а Кнуд по-прежнему бродил по вечерам по грязным улицам города. Другие подмастерья спрашивали его, чего это он всё философствует, и звали его пойти с ними повеселиться, — ведь, и в нём, небось, кипела молодая кровь.
И вот, они пошли вместе в увеселительное заведение. Там было много красивых девушек, но ни одной такой, как Иоганна. И тут-то как раз, где он думал забыть её, она не выходила у него из головы, стояла перед ним, как живая. «Бог даёт нам силы перенести многое, если только мы сами хотим того!» сказала она ему, и душою его овладело серьёзное, торжественное настроение, он даже сложил руки, как на молитве, а в зале визжали скрипки, кружились пары… И он весь затрепетал: в такое место ему не следовало бы водить Иоганну, — она всегда, ведь, была с ним, в его сердце! И он ушёл, пустился бежать по улицам к тому дому, где она жила. В окнах было темно, кругом тоже темно, пусто, безотрадно… И никому не было дела до Кнуда; люди шли своею дорогою, а он своею.
