Здѣсь покоится одна барышня изъ хорошаго семейства; она вѣчно доставляла обществу удовольствіе своимъ пѣніемъ и пѣла обыкновенно: „mi manca la voce“. Правдивѣе этого она ничего не сказала во всю свою жизнь!
А вотъ здѣсь схоронена дѣвица иного рода. Извѣстно, что когда канарейка, обитающая въ сердцѣ, начинаетъ свистать во всю, разумъ затыкаетъ себѣ уши, и вотъ, душа-дѣвица очутилась въ положеніи, присвоенномъ однѣмъ замужнимъ! Исторія печальная, но весьма обыкновенная. Пусть, однако, покоится съ миромъ, не будемъ тревожить мертвыхъ!
Тутъ лежитъ вдова; на устахъ у нея щебетали малиновки, а въ сердцѣ завывала сова. Она ежедневно отправлялась на добычу, выслѣживая недостатки знакомыхъ, какъ въ старину выслѣживалъ, бывало, „Другъ полиціи“[1] неисправныхъ домовладѣльцевъ, передъ домами которыхъ не было установленныхъ мостиковъ черезъ водосточныя канавки.
А вотъ семейная могила. Между членами этой семьи царило такое трогательное единодушіе, что если даже весь свѣтъ и газета ихъ говорили такъ, а маленькій сынишка приходилъ изъ школы и говорилъ: „а я слыхалъ иначе“, то онъ одинъ и былъ правъ,—онъ былъ, вѣдь, членомъ семьи. Да случись даже, что дворовый ихъ пѣтухъ запѣлъ бы свое утреннее кукареку въ полночь—значитъ и было утро, что тамъ ни говори всѣ ночные сторожа и всѣ городскіе часы вмѣстѣ!
Великій Гёте заканчиваетъ исторію своего Фауста словами: „продолженіе можетъ послѣдовать“; то же могу я сказать и о нашей прогулкѣ по кладбищу. Я часто прихожу сюда. И случись , что кто-либо изъ моихъ друзей или недруговъ ужъ очень досадитъ мнѣ, я иду сюда, выбираю мѣстечко подъ зеленымъ дерномъ и отвожу его ему или ей, т. е. тому, кого хочу похоронить, а затѣмъ и въ самомъ дѣлѣ хороню ихъ. Вотъ они и лежатъ тутъ мертвые, безсильные, пока не встанутъ вновь обновленными и лучшими людьми. Я записываю всю ихъ жизнь и дѣянія—какъ я ихъ вижу и понимаю—въ мою „могильную книжку“. Вотъ какъ слѣдовало бы поступать и всѣмъ: не сердиться, когда кто-нибудь насолитъ имъ, а сейчасъ же хоронить обидчиковъ, но ни за что не измѣнять своему веселому нраву,
- ↑ Газета, нѣкогда выходившая въ Копенгагенѣ. Прим. перев.
Здесь покоится одна барышня из хорошего семейства; она вечно доставляла обществу удовольствие своим пением и пела обыкновенно: «mi manca la voce». Правдивее этого она ничего не сказала во всю свою жизнь!
А вот здесь схоронена девица иного рода. Известно, что когда канарейка, обитающая в сердце, начинает свистать вовсю, разум затыкает себе уши, и вот, душа-девица очутилась в положении, присвоенном одним замужним! История печальная, но весьма обыкновенная. Пусть, однако, покоится с миром, не будем тревожить мёртвых!
Тут лежит вдова; на устах у неё щебетали малиновки, а в сердце завывала сова. Она ежедневно отправлялась на добычу, выслеживая недостатки знакомых, как в старину выслеживал, бывало, «Друг полиции»[1] неисправных домовладельцев, перед домами которых не было установленных мостиков через водосточные канавки.
А вот семейная могила. Между членами этой семьи царило такое трогательное единодушие, что если даже весь свет и газета их говорили так, а маленький сынишка приходил из школы и говорил: «а я слыхал иначе», то он один и был прав, — он был, ведь, членом семьи. Да случись даже, что дворовый их петух запел бы своё утреннее кукареку в полночь — значит и было утро, что там ни говори все ночные сторожа и все городские часы вместе!
Великий Гёте заканчивает историю своего Фауста словами: «продолжение может последовать»; то же могу я сказать и о нашей прогулке по кладбищу. Я часто прихожу сюда. И случись, что кто-либо из моих друзей или недругов уж очень досадит мне, я иду сюда, выбираю местечко под зелёным дерном и отвожу его ему или ей, т. е. тому, кого хочу похоронить, а затем и в самом деле хороню их. Вот они и лежат тут мёртвые, бессильные, пока не встанут вновь обновлёнными и лучшими людьми. Я записываю всю их жизнь и деяния — как я их вижу и понимаю — в мою «могильную книжку». Вот как следовало бы поступать и всем: не сердиться, когда кто-нибудь насолит им, а сейчас же хоронить обидчиков, но ни за что не изменять своему весёлому нраву,
- ↑ Газета, некогда выходившая в Копенгагене. Прим. перев.
