— Неужели и ты не обрѣла вѣчнаго покоя? И ты страдаешь? Ты, добродѣтельнѣйшая, благочестивѣйшая душа?!
Тѣнь утвердительно кивнула головой и прижала руку къ сердцу.
— И отъ меня зависитъ доставить тебѣ этотъ покой?
— Да!—донеслось до него.
— Какимъ образомъ?
— Дай мнѣ волосъ, одинъ единственный волосъ съ головы того грѣшника, который будетъ осужденъ на вѣчныя муки, ввергнутъ Богомъ въ геенну огненную.
— Такъ мнѣ легко будетъ освободить тебя, чистая, благочестивая душа!—сказалъ онъ.
— Слѣдуй же за мною!—сказала тѣнь.—Намъ разрѣшено летѣть съ тобой всюду, куда бы ни повлекли тебя твои мысли! Незримые ни для кого заглянемъ мы въ самые тайники человѣческихъ душъ, и ты твердою рукой долженъ указать мнѣ осужденнаго на вѣчныя муки. Онъ долженъ быть найденъ прежде, чѣмъ пропоетъ пѣтухъ.
И вотъ, они мгновенно, словно перенесенные однимъ движеніемъ мысли, очутились въ большомъ городѣ. На стѣнахъ домовъ начертаны были огненными буквами названія смертныхъ грѣховъ: высокомѣріе, скупость, пьянство, сладострастіе… Словомъ, тутъ сіяла вся семицвѣтная радуга грѣховъ.
— Такъ я и думалъ, такъ и зналъ! Вотъ гдѣ обитаютъ обреченные вѣчно горѣть въ огнѣ преисподней!—сказалъ пасторъ.
Они остановились передъ великолѣпно освѣщеннымъ подъѣздомъ. Широкія лѣстницы, устланныя коврами, уставленныя цвѣтами, вели въ покои, гдѣ гремѣла бальная музыка. У подъѣзда стоялъ швейцаръ, разодѣтый въ шелкъ и бархатъ, съ большою серебряною булавой въ рукахъ.
— Нашъ балъ поспоритъ съ королевскимъ!—сказалъ онъ, оборачиваясь къ уличной толпѣ, а вся его фигура такъ и говорила: „Весь этотъ жалкій сбродъ, что глазѣетъ въ двери, мразь въ сравненіи со мною!“
— Высокомѣріе!—сказала тѣнь усопшей.—Замѣтилъ ты его?
— Его!—повторилъ пасторъ.—Да, вѣдь, онъ просто глупецъ, шутъ! Кто же осудитъ его на вѣчную муку?
— Шутъ!—пронеслось эхомъ по всему жилищу высокомѣрія; всѣ обитатели его были таковы!
— Неужели и ты не обрела вечного покоя? И ты страдаешь? Ты, добродетельнейшая, благочестивейшая душа?!
Тень утвердительно кивнула головой и прижала руку к сердцу.
— И от меня зависит доставить тебе этот покой?
— Да! — донеслось до него.
— Каким образом?
— Дай мне волос, один единственный волос с головы того грешника, который будет осуждён на вечные муки, ввергнут Богом в геенну огненную.
— Так мне легко будет освободить тебя, чистая, благочестивая душа! — сказал он.
— Следуй же за мною! — сказала тень. — Нам разрешено лететь с тобой всюду, куда бы ни повлекли тебя твои мысли! Незримые ни для кого заглянем мы в самые тайники человеческих душ, и ты твёрдою рукой должен указать мне осуждённого на вечные муки. Он должен быть найден прежде, чем пропоёт петух.
И вот, они мгновенно, словно перенесённые одним движением мысли, очутились в большом городе. На стенах домов начертаны были огненными буквами названия смертных грехов: высокомерие, скупость, пьянство, сладострастие… Словом, тут сияла вся семицветная радуга грехов.
— Так я и думал, так и знал! Вот где обитают обречённые вечно гореть в огне преисподней! — сказал пастор.
Они остановились перед великолепно освещённым подъездом. Широкие лестницы, устланные коврами, уставленные цветами, вели в покои, где гремела бальная музыка. У подъезда стоял швейцар, разодетый в шёлк и бархат, с большою серебряною булавой в руках.
— Наш бал поспорит с королевским! — сказал он, оборачиваясь к уличной толпе, а вся его фигура так и говорила: «Весь этот жалкий сброд, что глазеет в двери, мразь в сравнении со мною!»
— Высокомерие! — сказала тень усопшей. — Заметил ты его?
— Его! — повторил пастор. — Да, ведь, он просто глупец, шут! Кто же осудит его на вечную муку?
— Шут! — пронеслось эхом по всему жилищу высокомерия; все обитатели его были таковы!
