Одина и шептала ему на ухо: „Тебя ждетъ безсмертіе“; въ праздникъ пѣвцовъ порхала въ рыцарской залѣ Вартбурга.
Птица-Фениксъ! Развѣ ты не знаешь ея? Это она, вѣдь, пропѣла тебѣ Марсельезу, и ты цѣловалъ перо, выпавшее изъ ея крыла; она являлась тебѣ въ небесномъ сіяніи, а ты, можетъ быть, отворачивался отъ нея къ воробьямъ съ крыльями, раззолочеными сусальнымъ золотомъ!..
Райская птица, каждое столѣтіе погибающая въ пламени и вновь возрождающаяся изъ пепла, твои золотыя изображенія висятъ въ роскошныхъ чертогахъ богачей, сама же ты часто блуждаешь безпріютная, одинокая!.. Птица-Фениксъ, обитающая въ Аравіи—только миѳъ!
Въ райскомъ саду родилась ты подъ древомъ познанія, въ первой распустившейся розѣ, и Творецъ отмѣтилъ тебя Своимъ поцѣлуемъ и далъ тебѣ настоящее имя—поэзія!
Одина и шептала ему на ухо: «Тебя ждёт бессмертие»; в праздник певцов порхала в рыцарской зале Вартбурга.
Птица-Феникс! Разве ты не знаешь её? Это она, ведь, пропела тебе Марсельезу, и ты целовал перо, выпавшее из её крыла; она являлась тебе в небесном сиянии, а ты, может быть, отворачивался от неё к воробьям с крыльями, раззолочеными сусальным золотом!..
Райская птица, каждое столетие погибающая в пламени и вновь возрождающаяся из пепла, твои золотые изображения висят в роскошных чертогах богачей, сама же ты часто блуждаешь бесприютная, одинокая!.. Птица-Феникс, обитающая в Аравии — только миф!
В райском саду родилась ты под древом познания, в первой распустившейся розе, и Творец отметил тебя Своим поцелуем и дал тебе настоящее имя — поэзия!
Всѣ яблони въ саду покрылись бутонами,—цвѣточкамъ хотѣлось опередить зеленыя листья. По двору разгуливали утята; на солнышкѣ потягивалась и нѣжилась кошка, облизывая свою собственную лапку. Хлѣба̀ въ поляхъ стояли превосходные; птички пѣли и щебетали безъ умолку, словно въ день великаго праздника. Въ сущности оно такъ и было,—день-то былъ воскресный. Слышался благовѣстъ,[1] и люди, разодѣтые по праздничному, съ веселыми, довольными лицами, шли въ церковь. Да, право, и вся природа вокругъ какъ будто сіяла! Денекъ выдался такой теплый, благодатный, что такъ вотъ и хотѣлось воскликнуть: „Велика милость Божья къ намъ, людямъ!“
Но съ церковной кафедры раздавались не такія рѣчи; пасторъ громко и сурово доказывалъ слушателямъ, что всѣ люди—безбожники, что Богъ накажетъ ихъ, ввергнетъ по смерти въ геенну огненную, гдѣ огнь неугасающій и червь неумирающій! Вѣчно будутъ они мучиться тамъ, безъ конца, безъ отдыха! Просто ужасъ бралъ, слушая его! Онъ говорилъ, вѣдь, такъ увѣренно, такъ подробно описывалъ преисподнюю, эту смрадную яму, куда стекаются нечистоты со всего міра, и гдѣ грѣшники задыхаются въ сѣрномъ удушливомъ воздухѣ, погружаясь, среди вѣчнаго безмолвія, въ бездонную трясину все глубже и
- ↑ Благовест — церковный звон одним большим колоколом, извещающий о начале Богослужения. (прим. редактора Викитеки)
Все яблони в саду покрылись бутонами, — цветочкам хотелось опередить зелёные листья. По двору разгуливали утята; на солнышке потягивалась и не́жилась кошка, облизывая свою собственную лапку. Хлеба́ в полях стояли превосходные; птички пели и щебетали без у́молку, словно в день великого праздника. В сущности оно так и было, — день-то был воскресный. Слышался благовест,[1] и люди, разодетые по-праздничному, с весёлыми, довольными лицами, шли в церковь. Да, право, и вся природа вокруг как будто сияла! Денёк выдался такой тёплый, благодатный, что так вот и хотелось воскликнуть: «Велика милость Божья к нам, людям!»
Но с церковной кафедры раздавались не такие речи; пастор громко и сурово доказывал слушателям, что все люди — безбожники, что Бог накажет их, ввергнет по смерти в геенну огненную, где огнь неугасающий и червь неумирающий! Вечно будут они мучиться там, без конца, без отдыха! Просто ужас брал, слушая его! Он говорил, ведь, так уверенно, так подробно описывал преисподнюю, эту смрадную яму, куда стекаются нечистоты со всего мира, и где грешники задыхаются в серном удушливом воздухе, погружаясь, среди вечного безмолвия, в бездонную трясину всё глубже и
