тился на прялкѣ. Жжж! Тутъ ужъ поневолѣ всѣ мысли въ разбродъ пошли!
— Я, вѣдь, такъ долго былъ несказанно счастливъ!—думалъ онъ во время этихъ мученій.—Что-жъ, надо быть благодарнымъ и за то хорошее, что выпало намъ на долю! Да, надо, надо!.. Охъ!
И онъ повторялъ то же самое, даже попавъ на ткацкій станокъ. Но вотъ, наконецъ, изъ него вышелъ великолѣпный, большой кусокъ холста. Весь ленъ до послѣдняго стебелька пошелъ на этотъ кусокъ.
— Но, вѣдь, это же безподобно! Вотъ ужъ ни думалъ, ни гадалъ-то! Какъ мнѣ, однако, везетъ! А колья-то все твердили: „оглянуться не успѣешь, какъ ужъ пѣсенкѣ конецъ!“ Много они смыслили, нечего сказать! Пѣсенкѣ вовсе не конецъ! Она только теперь и начинается. Вотъ счастье-то! Да, если мнѣ и пришлось пострадать немножко, то зато теперь изъ меня и вышло кое-что. Нѣтъ, я счастливѣе всѣхъ на свѣтѣ! Какой я теперь крѣпкій, мягкій, бѣлый и длинный! Это, небось, получше, чѣмъ просто расти или даже цвѣсти въ полѣ! Тамъ никто за мною не ухаживалъ, воду я только и видалъ, что въ дождикъ, а теперь ко мнѣ приставили прислугу, всякое утро меня переворачиваютъ на другой бокъ, всякій вечеръ поливаютъ изъ лейки! Сама пасторша держала надо мною рѣчь и сказала, что во всемъ околоткѣ не найдется лучшаго куска! Ну, можно-ли быть счастливѣе меня!
Холстъ взяли въ домъ, и онъ попалъ подъ ножницы. Ну, и досталось же ему! Его и рѣзали, и кроили, и кололи иголками,—да, да! Нельзя сказать, чтобы это было пріятно! Зато изъ холста вышло двѣнадцать паръ… такихъ принадлежностей туалета, которыхъ не принято называть въ обществѣ, но въ которыхъ всѣ нуждаются. Цѣлыхъ двѣнадцать паръ вышло!
— Такъ вотъ когда только изъ меня вышло кое-что! Вотъ каково было мое назначеніе! Да, вѣдь, это же просто благодать! Теперь и я приношу пользу міру, а въ этомъ, вѣдь, вся и суть, въ этомъ-то вся и радость жизни! Насъ двѣнадцать паръ, но все же мы одно цѣлое, мы—дюжина! Вотъ такъ счастье!
Прошли года, и бѣлье износилось.
— Всему на свѣтѣ бываетъ конецъ!—сказало оно.—Я бы и радо было послужить еще, но невозможное—невозможно!
И вотъ, бѣлье разорвали на тряпки. Онѣ было ужъ думали, что имъ совсѣмъ пришелъ конецъ—такъ ихъ принялись
тился на прялке. Жжж! Тут уж поневоле все мысли вразброд пошли!
— Я, ведь, так долго был несказанно счастлив! — думал он во время этих мучений. — Что ж, надо быть благодарным и за то хорошее, что выпало нам на долю! Да, надо, надо!.. Ох!
И он повторял то же самое, даже попав на ткацкий станок. Но вот, наконец, из него вышел великолепный, большой кусок холста. Весь лён до последнего стебелька пошёл на этот кусок.
— Но, ведь, это же бесподобно! Вот уж ни думал, ни гадал-то! Как мне, однако, везёт! А колья-то всё твердили: «оглянуться не успеешь, как уж песенке конец!» Много они смыслили, нечего сказать! Песенке вовсе не конец! Она только теперь и начинается. Вот счастье-то! Да, если мне и пришлось пострадать немножко, то зато теперь из меня и вышло кое-что. Нет, я счастливее всех на свете! Какой я теперь крепкий, мягкий, белый и длинный! Это, небось, получше, чем просто расти или даже цвести в поле! Там никто за мною не ухаживал, воду я только и видал, что в дождик, а теперь ко мне приставили прислугу, всякое утро меня переворачивают на другой бок, всякий вечер поливают из лейки! Сама пасторша держала надо мною речь и сказала, что во всём околотке не найдётся лучшего куска! Ну, можно ли быть счастливее меня!
Холст взяли в дом, и он попал под ножницы. Ну, и досталось же ему! Его и резали, и кроили, и кололи иголками, — да, да! Нельзя сказать, чтобы это было приятно! Зато из холста вышло двенадцать пар… таких принадлежностей туалета, которых не принято называть в обществе, но в которых все нуждаются. Целых двенадцать пар вышло!
— Так вот когда только из меня вышло кое-что! Вот каково было моё назначение! Да, ведь, это же просто благодать! Теперь и я приношу пользу миру, а в этом, ведь, вся и суть, в этом-то вся и радость жизни! Нас двенадцать пар, но всё же мы одно целое, мы — дюжина! Вот так счастье!
Прошли года, и бельё износилось.
— Всему на свете бывает конец! — сказало оно. — Я бы и радо было послужить ещё, но невозможное — невозможно!
И вот, бельё разорвали на тряпки. Они было уж думали, что им совсем пришёл конец — так их принялись
