или поженились, или какъ тамъ еще назвать это! У нихъ были уже птенцы, и каждый птенецъ, разумѣется, былъ прекраснѣе и умнѣе всѣхъ птенцовъ на свѣтѣ. Они всѣ разлетѣлись въ разныя стороны, а если встрѣчались, то узнавали другъ друга по троекратному шарканью лѣвою ножкой и по звуку: „пипъ!“ Самою старшею изъ воробьевъ, родившихся въ ласточкиномъ гнѣздѣ, была воробьиха; она осталась въ дѣвицахъ, и у нея не было ни своего гнѣзда, ни птенцовъ. Ей вздумалось отправиться въ какой-нибудь большой городъ, и вотъ она полетѣла въ Копенгагенъ.
Близь королевскаго дворца, на самомъ берегу канала, гдѣ стояли лодки съ яблоками и глиняною посудой, увидала она большой разноцвѣтный домъ. Окна, широкія внизу, суживались вверху. Воробьиха посмотрѣла въ одно, посмотрѣла въ другое, и ей показалось, что она заглянула въ чашечки тюльпановъ: всѣ стѣны такъ и пестрѣли разными рисунками и завитушками, а въ серединѣ каждаго тюльпана стояли бѣлые люди—одни изъ мрамора, другіе изъ гипса, но для воробьихи что мраморъ, что гипсъ было все едино. На крышѣ зданія стояла бронзовая колесница съ бронзовыми же конями, которыми правила богиня побѣды. Это былъ музей Торвальдсена.
— Блеску-то, блеску-то!—сказала воробьиха.—Это, вѣрно, красота! Пипъ! Но тутъ что-то побольше павлина!
Она еще помнила объясненіе величайшей красоты, которое слышала въ дѣтствѣ отъ матери. Затѣмъ она слетѣла внизъ во дворъ. Тамъ тоже было чудесно. На стѣнахъ были нарисованы пальмы и разныя вѣтви, а посреди двора стоялъ большой цвѣтущій розовый кустъ. Онъ склонялъ свои свѣжія вѣтви, усыпанныя розами, къ могильной плитѣ. Воробьиха подлетѣла къ ней, увидавъ тамъ еще нѣсколькихъ воробьевъ. „Пипъ!“ и она три раза шаркнула лѣвою ножкой. Этимъ привѣтствіемъ воробьиха встрѣчала изъ года въ годъ всѣхъ воробьевъ, но никто не понималъ его,—разставшіеся не встрѣчаются, вѣдь, каждый день—и теперь она повторила его просто по привычкѣ. Глядь, два старыхъ воробья и одинъ молоденькій тоже шаркнули три раза лѣвою ножкой и сказали: „пипъ“!
— А, здравствуйте! Здравствуйте!
Оказалось, что это были два старыхъ воробья изъ ласточкинаго гнѣзда и одинъ молодой отпрыскъ семейства.
или поженились, или как там ещё назвать это! У них были уже птенцы, и каждый птенец, разумеется, был прекраснее и умнее всех птенцов на свете. Они все разлетелись в разные стороны, а если встречались, то узнавали друг друга по троекратному шарканью левою ножкой и по звуку: «пип!» Самою старшею из воробьёв, родившихся в ласточкином гнезде, была воробьиха; она осталась в девицах, и у неё не было ни своего гнезда, ни птенцов. Ей вздумалось отправиться в какой-нибудь большой город, и вот она полетела в Копенгаген.
Близ королевского дворца, на самом берегу канала, где стояли лодки с яблоками и глиняною посудой, увидала она большой разноцветный дом. Окна, широкие внизу, суживались вверху. Воробьиха посмотрела в одно, посмотрела в другое, и ей показалось, что она заглянула в чашечки тюльпанов: все стены так и пестрели разными рисунками и завитушками, а в середине каждого тюльпана стояли белые люди — одни из мрамора, другие из гипса, но для воробьихи что мрамор, что гипс было всё едино. На крыше здания стояла бронзовая колесница с бронзовыми же конями, которыми правила богиня победы. Это был музей Торвальдсена.
— Блеску-то, блеску-то! — сказала воробьиха. — Это, верно, красота! Пип! Но тут что-то побольше павлина!
Она ещё помнила объяснение величайшей красоты, которое слышала в детстве от матери. Затем она слетела вниз во двор. Там тоже было чудесно. На стенах были нарисованы пальмы и разные ветви, а посреди двора стоял большой цветущий розовый куст. Он склонял свои свежие ветви, усыпанные розами, к могильной плите. Воробьиха подлетела к ней, увидав там ещё нескольких воробьёв. «Пип!» и она три раза шаркнула левою ножкой. Этим приветствием воробьиха встречала из года в год всех воробьёв, но никто не понимал его, — расставшиеся не встречаются, ведь, каждый день — и теперь она повторила его просто по привычке. Глядь, два старых воробья и один молоденький тоже шаркнули три раза левою ножкой и сказали: «пип»!
— А, здравствуйте! Здравствуйте!
Оказалось, что это были два старых воробья из ласточкиного гнезда и один молодой отпрыск семейства.
