онъ идетъ прямо отъ сердца. Золото на ея губахъ, золотомъ сердечкѣ, золото и на небѣ въ утренній часъ! Вотъ и все!—сказалъ одуванчикъ.
— Бѣдная моя бабушка!—вздохнула Герда.—Какъ она скучаетъ обо мнѣ, какъ горюетъ! Не меньше, чѣмъ горевала о Каѣ! Но я скоро вернусь и приведу его съ собой. Нечего больше и разспрашивать цвѣты,—у нихъ ничего не добьешься, они знаютъ только свои пѣсенки!
И она подвязала юбочку повыше, чтобы удобнѣе было бѣжать, но когда хотѣла перепрыгнуть черезъ желтую лилію, та хлестнула ее по ногамъ. Герда остановилась, посмотрѣла на длинный цвѣтокъ и спросила:
— Ты, можетъ быть, знаешь что-нибудь?
И она наклонилась къ нему, ожидая отвѣта.
Что же сказала желтая лилія?
— Я вижу себя самое! Я вижу себя самое! О, какъ я благоухаю?.. Высоко, высоко въ маленькой коморкѣ, подъ самой крышей, стоитъ полуодѣтая танцовщица. Она то балансируетъ на одной ножкѣ, то опять твердо стоитъ на обѣихъ и попираетъ ими весь свѣтъ,—она, вѣдь, одинъ обманъ глазъ. Вотъ она льетъ изъ чайника воду на какой-то бѣлый кусокъ матеріи, который держитъ въ рукахъ. Это ея корсажъ. Чистота—лучшая красота! Бѣлая юбочка виситъ на гвоздѣ, вбитомъ въ стѣну; юбка тоже выстирана водою изъ чайника и высушена на крышѣ! Вотъ дѣвушка одѣвается и повязываетъ на шею ярко-желтый платочекъ, еще рѣзче оттѣняющій бѣлизну платьица. Опять одна ножка взвивается въ воздухъ! Гляди, какъ прямо она стоитъ на другой, точно цвѣтокъ на своемъ стебелькѣ! Я вижу самое себя, я вижу самое себя!
— Да мнѣ мало до этого дѣла!—сказала Герда.—Нечего мнѣ объ этомъ и разсказывать!
И она побѣжала изъ сада.
Дверь была заперта лишь на задвижку; Герда дернула ржавый засовъ, онъ подался, дверь отворилась, и дѣвочка такъ босоножкой и пустилась бѣжать по дорогѣ! Раза три оглядывалась она назадъ, но никто не гнался за нею. Наконецъ, она устала, присѣла на камень и оглядѣлась кругомъ: лѣто уже прошло, на дворѣ стояла поздняя осень, а въ чудесномъ саду старушки, гдѣ вѣчно сіяло солнышко, и цвѣли цвѣты всѣхъ временъ года, этого и не было замѣтно!
он идёт прямо от сердца. Золото на её губах, золотом сердечке, золото и на небе в утренний час! Вот и всё! — сказал одуванчик.
— Бедная моя бабушка! — вздохнула Герда. — Как она скучает обо мне, как горюет! Не меньше, чем горевала о Кае! Но я скоро вернусь и приведу его с собой. Нечего больше и расспрашивать цветы, — у них ничего не добьёшься, они знают только свои песенки!
И она подвязала юбочку повыше, чтобы удобнее было бежать, но когда хотела перепрыгнуть через жёлтую лилию, та хлестнула её по ногам. Герда остановилась, посмотрела на длинный цветок и спросила:
— Ты, может быть, знаешь что-нибудь?
И она наклонилась к нему, ожидая ответа.
Что же сказала жёлтая лилия?
— Я вижу себя самоё! Я вижу себя самоё! О, как я благоухаю?.. Высоко, высоко в маленькой каморке, под самой крышей, стоит полуодетая танцовщица. Она то балансирует на одной ножке, то опять твёрдо стоит на обеих и попирает ими весь свет, — она, ведь, один обман глаз. Вот она льёт из чайника воду на какой-то белый кусок материи, который держит в руках. Это её корсаж. Чистота — лучшая красота! Белая юбочка висит на гвозде, вбитом в стену; юбка тоже выстирана водою из чайника и высушена на крыше! Вот девушка одевается и повязывает на шею ярко-жёлтый платочек, ещё резче оттеняющий белизну платьица. Опять одна ножка взвивается в воздух! Гляди, как прямо она стоит на другой, точно цветок на своём стебельке! Я вижу самоё себя, я вижу самоё себя!
— Да мне мало до этого дела! — сказала Герда. — Нечего мне об этом и рассказывать!
И она побежала из сада.
Дверь была заперта лишь на задвижку; Герда дёрнула ржавый засов, он подался, дверь отворилась, и девочка так босоножкой и пустилась бежать по дороге! Раза три оглядывалась она назад, но никто не гнался за нею. Наконец, она устала, присела на камень и огляделась кругом: лето уже прошло, на дворе стояла поздняя осень, а в чудесном саду старушки, где вечно сияло солнышко, и цвели цветы всех времён года, этого и не было заметно!