шею и тоже испустилъ такой громкій и странный крикъ, что и самъ испугался. Чудныя птицы не шли у него изъ головы, и когда онѣ окончательно скрылись изъ виду, онъ нырнулъ на самое дно, вынырнулъ опять и былъ словно внѣ себя. Утенокъ не зналъ, какъ зовутъ этихъ птицъ, куда онѣ летѣли, но полюбилъ ихъ, какъ не любилъ до сихъ поръ никого. Онъ не завидовалъ ихъ красотѣ; ему и въ голову не могло придти пожелать походить на нихъ; онъ радъ бы былъ и тому, чтобъ хоть утки-то его отъ себя не отталкивали. Бѣдный безобразный утенокъ!
А зима стояла холодная-прехолодная. Утенку приходилось плавать по водѣ безъ отдыха, чтобы не дать ей замерзнуть совсѣмъ, но съ каждою ночью свободное ото льда пространство становилось все меньше и меньше. Морозило такъ, что ледяная кора трещала. Утенокъ безъ устали работалъ лапками, но подъ конецъ обезсилѣлъ, пріостановился и весь обмерзъ.
Рано утромъ мимо проходилъ крестьянинъ, увидалъ примерзшаго утенка, разбилъ ледъ своимъ деревяннымъ башмакомъ и принесъ птицу домой къ женѣ. Утенка отогрѣли.
Но вотъ дѣти вздумали поиграть съ нимъ, а онъ вообразилъ, что они хотятъ обидѣть его и шарахнулся со страха прямо въ подойникъ съ молокомъ—молоко все расплескалось. Женщина вскрикнула и всплеснула руками; утенокъ, между тѣмъ, влетѣлъ въ кадку съ масломъ, а оттуда въ боченокъ съ мукой. Батюшки, на что онъ былъ похожъ! Женщина вопила и гонялась за нимъ съ угольными щипцами, дѣти бѣгали, сшибая другъ друга съ ногъ, хохотали и визжали. Хорошо, что дверь стояла отворенной, утенокъ выбѣжалъ, кинулся въ кусты, прямо на свѣже-выпавшій снѣгъ и долго-долго лежалъ тамъ почти безъ чувствъ.
Было бы черезчуръ печально описывать всѣ злоключенія утенка во время суровой зимы. Когда же солнышко опять пригрѣло землю своими теплыми лучами, онъ лежалъ въ болотѣ, въ камышахъ. Запѣли жаворонки, пришла весна-красна.
Утенокъ взмахнулъ крыльями и полетѣлъ; теперь крылья его шумѣли и были куда крѣпче прежняго. Не успѣлъ онъ опомниться, какъ уже очутился въ большомъ саду. Яблони стояли всѣ въ цвѣту; душистая сирень склоняла свои длинныя зеленыя вѣтви надъ извилистымъ каналомъ.
шею и тоже испустил такой громкий и странный крик, что и сам испугался. Чудные птицы не шли у него из головы, и когда они окончательно скрылись из виду, он нырнул на самое дно, вынырнул опять и был словно вне себя. Утёнок не знал, как зовут этих птиц, куда они летели, но полюбил их, как не любил до сих пор никого. Он не завидовал их красоте; ему и в голову не могло прийти пожелать походить на них; он рад бы был и тому, чтоб хоть утки-то его от себя не отталкивали. Бедный безобразный утёнок!
А зима стояла холодная-прехолодная. Утёнку приходилось плавать по воде без отдыха, чтобы не дать ей замёрзнуть совсем, но с каждою ночью свободное ото льда пространство становилось всё меньше и меньше. Морозило так, что ледяная кора трещала. Утёнок без устали работал лапками, но под конец обессилел, приостановился и весь обмёрз.
Рано утром мимо проходил крестьянин, увидал примёрзшего утёнка, разбил лёд своим деревянным башмаком и принёс птицу домой к жене. Утёнка отогрели.
Но вот дети вздумали поиграть с ним, а он вообразил, что они хотят обидеть его и шарахнулся со страха прямо в подойник с молоком — молоко всё расплескалось. Женщина вскрикнула и всплеснула руками; утёнок, между тем, влетел в кадку с маслом, а оттуда в бочонок с мукой. Батюшки, на что он был похож! Женщина вопила и гонялась за ним с угольными щипцами, дети бегали, сшибая друг друга с ног, хохотали и визжали. Хорошо, что дверь стояла отворённой, утёнок выбежал, кинулся в кусты, прямо на свежевыпавший снег и долго-долго лежал там почти без чувств.
Было бы чересчур печально описывать все злоключения утёнка во время суровой зимы. Когда же солнышко опять пригрело землю своими тёплыми лучами, он лежал в болоте, в камышах. Запели жаворонки, пришла весна-красна.
Утёнок взмахнул крыльями и полетел; теперь крылья его шумели и были куда крепче прежнего. Не успел он опомниться, как уже очутился в большом саду. Яблони стояли все в цвету; душистая сирень склоняла свои длинные зелёные ветви над извилистым каналом.