поэта! Воздухъ какъ-то необыкновенно прозраченъ, и облака удивительно красивы! А что за запахъ, что за благоуханіе! Да, никогда еще я не чувствовалъ себя такъ, какъ сегодня“.
Замѣчаете? Онъ уже сталъ поэтомъ, хотя на видъ и не измѣнился нисколько: нелѣпо, вѣдь, предполагать, что поэты какая-то особая порода людей; и между обыкновенными смертными могутъ встрѣчаться натуры, куда болѣе поэтическія, нежели многіе признанные поэты; вся разница въ томъ, что у поэтовъ болѣе счастливая духовная память, позволяющая имъ крѣпко хранить въ своей душѣ идеи и чувства до тѣхъ поръ, пока они, наконецъ, ясно и точно не выльются въ словахъ и образахъ. Сдѣлаться изъ простого, обыкновеннаго человѣка поэтическою натурой, впрочемъ, все же своего рода превращеніе, и вотъ оно-то и произошло съ письмоводителемъ.
„Какой чудный ароматъ!“—думалъ онъ.—„Мнѣ вспоминаются фіалки тетушки Лоны! Да, я былъ тогда еще ребенкомъ! Господи, сколько лѣтъ я не вспоминалъ о ней! Добрая старая дѣвушка! Она жила тамъ, за Биржей! У нея всегда, даже въ самыя лютыя зимы, стояли въ водѣ какія-нибудь зелененькія вѣточки или отростки. Фіалки такъ и благоухали, а я прикладывалъ къ замерзшимъ оконнымъ стекламъ нагрѣтыя мѣдныя монетки, чтобы оттаять себѣ маленькія кругленькія отверстія для глазъ. Вотъ была панорама! На каналѣ стояли пустые зазимовавшіе корабли, со стаями каркавшихъ воронъ вмѣсто команды. Но вотъ, наступала весна, и на нихъ закипала работа, раздавались пѣсни и дружныя „ура“ рабочихъ, подрубавшихъ вокругъ кораблей ледъ; корабли смолились, конопатились и затѣмъ отплывали въ чужія страны. А я оставался! Мнѣ было суждено вѣчно сидѣть въ канцеляріи и только смотрѣть, какъ другіе выправляли себѣ заграничные паспорты! Вотъ моя доля! Увы!“—Тутъ онъ глубоко вздохнулъ и затѣмъ вдругъ пріостановился.
„Что это, право, дѣлается со мной сегодня? Никогда еще не задавался я такими мыслями и чувствами! Это, должно быть, дѣйствіе весенняго воздуха! И жутко, и пріятно на душѣ!“—И онъ схватился за бумаги, бывшія у него въ карманѣ.—„Бумаги дадутъ моимъ мыслямъ другое направленіе.“—Но, бросивъ взглядъ на первый же листъ, онъ прочелъ:—„Зигбрита, трагедія въ 5 дѣйствіяхъ“. Что такое?! Почеркъ, однако, мой… Неужели я написалъ трагедію? А это что? „Интрижка на валу, воде-
поэта! Воздух как-то необыкновенно прозрачен, и облака удивительно красивы! А что за запах, что за благоухание! Да, никогда ещё я не чувствовал себя так, как сегодня».
Замечаете? Он уже стал поэтом, хотя на вид и не изменился нисколько: нелепо, ведь, предполагать, что поэты какая-то особая порода людей; и между обыкновенными смертными могут встречаться натуры, куда более поэтические, нежели многие признанные поэты; вся разница в том, что у поэтов более счастливая духовная память, позволяющая им крепко хранить в своей душе идеи и чувства до тех пор, пока они, наконец, ясно и точно не выльются в словах и образах. Сделаться из простого, обыкновенного человека поэтическою натурой, впрочем, всё же своего рода превращение, и вот оно-то и произошло с письмоводителем.
«Какой чудный аромат!» — думал он. — «Мне вспоминаются фиалки тетушки Лоны! Да, я был тогда ещё ребенком! Господи, сколько лет я не вспоминал о ней! Добрая старая девушка! Она жила там, за Биржей! У неё всегда, даже в самые лютые зимы, стояли в воде какие-нибудь зелёненькие веточки или отростки. Фиалки так и благоухали, а я прикладывал к замёрзшим оконным стёклам нагретые медные монетки, чтобы оттаять себе маленькие кругленькие отверстия для глаз. Вот была панорама! На канале стояли пустые зазимовавшие корабли, со стаями каркавших ворон вместо команды. Но вот, наступала весна, и на них закипала работа, раздавались песни и дружные „ура“ рабочих, подрубавших вокруг кораблей лёд; корабли смолились, конопатились и затем отплывали в чужие страны. А я оставался! Мне было суждено вечно сидеть в канцелярии и только смотреть, как другие выправляли себе заграничные паспорта! Вот моя доля! Увы!» — Тут он глубоко вздохнул и затем вдруг приостановился.
«Что это, право, делается со мной сегодня? Никогда ещё не задавался я такими мыслями и чувствами! Это, должно быть, действие весеннего воздуха! И жутко, и приятно на душе!» — И он схватился за бумаги, бывшие у него в кармане. — «Бумаги дадут моим мыслям другое направление.» — Но, бросив взгляд на первый же лист, он прочёл: — «Зигбрита, трагедия в 5 действиях». Что такое?! Почерк, однако, мой… Неужели я написал трагедию? А это что? «Интрижка на валу, воде-
