по даннымъ характера, во многія тяжкія. Притомъ же мнѣ удалось поселиться такъ, что не приходилось таскаться по трактирамъ. Въ двухъ надворныхъ флигеляхъ одного и того же дома на Шестилавочной (впослѣдствіи Надеждинской) поселились пять товарищей, и въ одномъ изъ флигелей я съ Постельниковымъ и полковникомъ Германомъ. Постельникову, по обычаямъ того времени, прислали родители, при его производствѣ въ офицеры, пожилого слугу, оказавшегося поваромъ. Въ нашей квартирѣ была кухня, и этотъ добродѣтельный человѣкъ взялся кормить насъ пятерыхъ обѣдомъ и ужиномъ по 7½ рубл. съ человѣка. Для новоиспеченныхъ прапорщиковъ обстоятельство это было важно еще въ томъ отношеніи, что они получали всего 300 р. въ годъ жалованья. Жизнь въ то время была должно быть дешевая, потому что при маленькой поддержкѣ изъ дому, я абонировался въ сентябрѣ въ Большомъ театрѣ на Итальянскую оперу, наслышавшись объ ея чудесахъ отъ товарища Валуева, родители котораго были абонированы въ оперѣ со времени ея появленія въ Петербургѣ. Абонировался я на двухрублевое мѣсто и получилъ самое скверное кресло въ театрѣ, крайнее 13 ряда подлѣ входной двери; но наслаждался на этомъ мѣстѣ вѣроятно не менѣе счастливцевъ, сидѣвшихъ въ бельэтажѣ.
Описывать повседневную жизнь этого года не стоитъ. Проходила она въ кругу прежнихъ товарищей; учиться приходилось по-прежнему (въ офицерскихъ классахъ ежедневно отъ 9—2); новыхъ знакомствъ не завелось; дешевыхъ увеселительныхъ заведеній въ Петербургѣ тогда не было (былъ я впрочемъ одинъ разъ, въ качествѣ зрителя, въ танцклассѣ Марцинкевича), такъ что, когда улеглись на душе радости выхода съ эполетами на свободу, жизнь стала казаться даже скучноватой. Одной усладой для меня была итальянская опера. Въ этотъ сезонъ пѣли: двѣ примадонны, Борзи и Фреццолини, тенора Гуаско и Сальви, басъ Тамбурини (имена прочихъ не помню). Здѣсь развилась во мнѣ оставшаяся доселѣ страсть къ итальянской музыкѣ; и здесь же восторги отъ пѣнія Фреццолини перешли мало-по-малу въ обожаніе самой дивы. Приблизиться къ ней у меня и помысловъ не было — въ теченіи этого года я уже имѣлъ случай убѣдиться, что мнѣ, съ моей изуродованной оспой татарской физіономіей, имѣть успѣхъ у прекраснаго пола не суждено — поэтому обожаніе происходило издали и не доставляло мнѣ никакихъ мученій. Но передъ разставаніемъ съ нею, все-таки захотѣлось сказать ей «прости» и дать почувствовать, что
вина тамъ не водилось, единственный кутежъ происходилъ раза два въ годъ, по большимъ праздникамъ въ видѣ т. наз. „глинтвейна“ съ сахаромъ и корицей.
