началомъ рефлексовъ служитъ всегда какое-либо чувственное вліяніе извнѣ; то же самое, но очень часто незамѣтно для насъ, имѣетъ мѣсто и относительно всѣхъ вообще душевныхъ движеній (ибо безъ чувственныхъ воздѣйствій психика невозможна!);
рефлексы кончаются въ большинствѣ случаевъ движеніями; но есть и такіе, которымъ концомъ служитъ угнетеніе движеній; то же самое въ психическихъ актахъ: большинство выражается мимически или дѣйствіемъ; но есть множество случаевъ, гдѣ концы эти угнетены и трехчленный актъ принимаетъ видъ двучленнаго, — созерцательная умственная сторона жизни имѣетъ эту форму;
страсти коренятся прямо или косвенно въ такъ наз. системныхъ чувствахъ человѣка, способныхъ нарастать до степени сильныхъ хотѣній (чувство голода, самосохраненія, половое чувство и пр.), а проявляются очень рѣзкими дѣйствіями или поступками; поэтому могутъ быть отнесены въ категорію рефлексовъ съ усиленнымъ концомъ.
Эти положенія и составили канву, послужившую основой для написаннаго мною небольшого трактата подъ названіемъ «Попытка ввести физіологическія основы въ психическіе процессы». Редакторъ медицинской газеты, куда я отдалъ рукопись для напечатанія, заявилъ мнѣ, что цензура требуетъ перемѣны заглавія (думаю, что скорѣе самъ редакторъ находилъ его нѣсколько неудобнымъ для чисто медицинской газеты), и вмѣсто прежняго заголовка я поставилъ слова: «Рефлексы головного мозга».
Изъ-за этой книги меня произвели въ ненамѣреннаго проповѣдника распущенныхъ нравовъ и въ философа нигилизма. Къ сожалѣнію, по существовавшимъ тогда цензурнымъ правиламъ, откровенное разъясненіе этихъ недоразумѣній въ печати было невозможно, а устранить ихъ было не трудно. Въ самомъ дѣлѣ, въ наиболѣе рѣзкой формѣ обвиненіе могло бы имѣть такой видъ:
всякій поступокъ, независимо отъ его содержанія, считается по этому ученію предуготовленнымъ природой даннаго человѣка; совершеніе поступка приписывается какому-нибудь, можетъ быть даже совершенно незначащему, толчку извнѣ, и самый поступокъ считается неизбѣжнымъ; откуда выходитъ, что даже злой преступникъ невиновенъ въ содѣянномъ злодѣяніи; но этого мало, — ученіе развязываетъ порочному человѣку руки на какое угодно постыдное дѣло, заранѣе убѣждая его, что онъ не будетъ виновнымъ, ибо не можетъ не сдѣлать задуманнаго.
Въ этомъ обвинении пунктъ развязыванія рукъ на всякое постыдное дѣло есть плодъ прямого недоразумѣнія. Въ инкриминируемомъ сочиненіи рядомъ съ рефлексами, кончающимися движе-
