Зимній путь лежалъ до Кёнигсберга по желѣзной дорогѣ, а оттуда черезъ Таурогенъ и Ригу до Петербурга въ почтовой каретѣ. Въ Кёнигсбергѣ я получилъ мѣсто въ заднемъ 4-мѣстномъ купе съ тремя дамами: француженкой-модисткой, возвращавшейся изъ Парижа въ Петербургъ, рижанкой, говорившей свободно по-французски, и очень молоденькой нѣмкой, ѣхавшей куда-то неподалеку отъ Кёнигсберга. Отъ непривычки ли къ ѣздѣ въ закрытой рессорной каретѣ, или оттого, что мы съ нею сидѣли на передней скамьѣ и ѣхали спиной впередъ, но только въ самомъ началѣ пути бѣдная нѣмочка стала блѣднѣть съ явными признаками тошноты. По счастью моя шляпа — цилиндръ — была у меня подъ рукой и спасла сидящихъ передъ нами дамъ отъ напасти, такъ какъ времени поднять окно со стороны нѣмки не было. Она, конечно, очень сокрушалась, что изъ-за нея я потерялъ выкинутую въ окно шляпу; но благодаря этой маленькой жертвѣ, я пріобрѣлъ расположеніе моихъ спутницъ и проѣхалъ съ ними всю дорогу въ пріятельскихъ отношеніяхъ. Въ Таурогенѣ меня, впрочемъ, ожидалъ не совсѣмъ пріятный сюрпризъ. Когда насъ, пассажировъ, пригласили въ бюро получать наши паспорта, чиновники объявили мнѣ, что я имѣю уплатить 30 руб., такъ какъ при отъѣздѣ за границу уплатилъ только за полгода, а за границей пробылъ три съ половиной. Этого я не разсчиталъ въ Гейдельбергѣ, и въ карманѣ у меня, по уплатѣ мѣста въ дилижансѣ, оставалось лишь нѣсколько рублей на пропитаніе до Петербурга. Выручилъ меня стоявшій рядомъ со мною пассажиръ передняго купе, съ которымъ я хотя и встрѣчался на станціяхъ, но, будучи всегда прислужникомъ дамъ, не говорилъ до этой минуты ни слова. Пассажиръ этотъ оказался віолончелистомъ Давыдовымъ, ѣхавшимъ въ Петербургъ изъ лейпцигской консерваторіи и уже восхитившимъ на этомъ пути берлинскую публику.
