А. Н. Островский править
Соображения по поводу устройства в Москве театра, не зависимого от петербургской дирекции, и самостоятельного управления править
Речи 1859—1886
ГИХЛ, М., 1952
Составитель тома Г. И. Владыкин
Подготовка текста и комментарии К. Д. Муратовой
К самостоятельному московскому театру публика будет относиться гораздо строже, чем она относится к нему в настоящем его подчиненном положении. Теперь публика хотя негодует на театральное начальство, но к неурядице относится довольно сдержанно, зная, что управление московским театром подчинено петербургской дирекции, которая всегда не жаловала Москву, всегда ревниво относилась к успехам московской сцены и ставила ни во что требования московской публики. При новом начальстве публика прежних беспорядков уж не потерпит и новому начальству, в случае его неумения вести дело, никакого снисхождения не сделает. Если при новом начальстве дела пойдут по-старому, то реформа покажется напрасной ломкой. Публика вправе ждать, что реформа в московском театре производится с целью поднять его в художественном отношении на ту высоту, на которой он стоял при бывшем в нем самостоятельном управлении.
При господстве бюрократической системы попытки децентрализации прямо указывают на созданную правительством необходимость поставить какую-нибудь часть управления в соответствие с местными потребностями. С значительной переменой в системе управления императорскими театрами возникнут в Москве не только ожидания, но и полная уверенность, что или порядки в управлении московским театром сразу круто повернутся к лучшему, или что введение новых порядков будет поручено специалистам, которые знают дело и потребности московской публики и от которых Москва смело может ждать значительных улучшений в самом близком будущем.
Одной из причин настоящего упадка московского императорского театра было, во-первых, отсутствие компетентных лиц, заведующих принятием и постановкой пьес.
а) Выбор пьес имеет огромную важность для императорских театров. Императорский театр есть учреждение государственное, это правительственный орган, репертуар его должен иметь здравое воспитательное направление, он должен очищать и облагораживать вкус публики, а не портить его и развращать поблажками, как то делают частные театры, заманивающие публику оперетками и феериями. Только знаток-специалист драматического искусства может определить степень художественного достоинства, степень чистоты и ясности художественного замысла в пьесах, а следовательно, и степень пригодности их для солидного репертуара императорских театров; только эстетически образованный и горячо преданный искусству художник-специалист может охранять сцену от нехудожественной тенденциозности, от портящих вкус модных веяний, не всегда благонамеренных, чистых и нравственных.
б) Бывшая у нас недавно мейнингенская труппа доказала, что даже и без крупных талантов правильная, тщательная репетировка и умелая постановка пьес суть очень сильные средства для привлечения публики. А вопрос о привлечении публики имеет для императорских театров очень большое значение, и не столько с материальной, сколько с нравственной стороны. В настоящее время не только искусных, но и сколько-нибудь умелых режиссеров совсем нет, да их и быть не может: неоткуда им взяться. Лучше всех режиссеров ставят свои пьесы и блюдут за строгостью репетиций и внешней точностью постановки авторы; а если они многосторонне образованны и знатоки своего дела, то ставят отлично и чужие произведения, как, например, классические. Таким специалистам обыкновенно и вверяется всегда и везде управление художественной частью в театрах, под их руководством и учатся режиссеры; больше им учиться негде. Известно, что в Германии при постановке пьес до сих пор руководствуются правилами, которые написал Гете, когда управлял Веймарским театром. А во Франции какое громадное значение для постановки пьес имели такие знатоки сцены, как Скриб и многие другие! У нас, в Москве, с устранением из управления театрами художественного элемента и с заменой его чиновническим, прекратилось и влияние специалистов драматического дела на постановку пьес. Чиновники же ни сами ставить пьес, ни руководить режиссерами не могли, потому что сцена и ее требования были совершенно им неизвестны. (После Верстовского вступил в управление художественной частью сначала чиновник упраздненного казенного лосинного завода Пороховщиков, потом служивший в театральной конторе переводчиком для перевода контрактов с иностранцами Пэльт, потом смотритель дома Благородного собрания Бегичев и, наконец, служащий конторщиком на железной дороге Погожев, который надзору за художественной частью в императорском театре может уделять только очень немногие часы своего досуга.) Доступ на сцену специалистам был прекращен, даже авторы для постановки своих пьес должны были или являться на сцену украдкой, или врываться почти насильно. Было сделано распоряжение от Кистера, чтобы авторов допускать на репетиции только на первую и на последнюю, т. е. на такие, на которых им и быть не надо и на которых они обыкновенно не бывают. На первой репетиции актеры читают еще по ролям, а на последней, которая бывает утром в день спектакля, пьеса уж слажена, места назначены, приемы все заучены; переделывать актеров на последней репетиции — значит сбивать их с толку и вредить твердому и стройному ходу спектакля. Я всегда, чтобы не смущать актеров и придать им больше уверенности, ободряю их и прощаюсь с ними на предпоследней репетиции. Указанное выше распоряжение подрывало совершенно авторитет знатоков-специалистов, даже самому известному автору приходится уж не учить режиссеров, а ублажать их, угощать завтраками и обедами, чтобы они не прогоняли его и смотрели сквозь пальцы, что автор пьесы противозаконно ходит по сцене.
Другой и едва ли не главной причиной упадка московского театра было оскудение сцены артистами, что, в свою очередь, произошло от упразднения в школе драматических Классов и от прекращения контроля над исполнением пьес.
а) Драматическая школа уничтожена не потому, что она была не нужна, — необходимость ее все сознавали и сознают до сих пор, и более всех публика, — а потому, что не было уже для нее компетентных руководителей. Под руководством перечисленных мною чиновников существование драматического обучения было немыслимо.
б) Контроль над исполнением для развития талантов артистов так же важен, как и школа. Школа только дает годный материал, она подготовляет молодых людей для сцены, а артистами они делаются на сцене под надзором специалистов.
Наша бывшая несравненная труппа своим блеском обязана деятельному художественному контролю над исполнением. Верстовский каждый день бывал в театре, в ложе: артисты мало обращали внимания на рукоплескания публики, они с трепетом ожидали, что скажет об их игре Алексей Николаевич, придя в антракт на сцену. За неимением специалистов прекратился и художественный контроль над исполнением. Управляющие художественной частью чиновники при встрече с артистами, чтобы не обнаружить своего незнания, всячески старались не заводить никакого разговора об исполнении. Все эти явления публика очень хорошо знает. Упадок театра совершился на ее глазах, и она ясно понимает причины этого упадка.
Московская публика, посещающая русские спектакли, несравненно интеллигентнее петербургской. В Москве было много весьма серьезных литературных кружков, были постоянные литературные вечера и собрания, в интересах этих кружков и собраний театр всегда играл очень важную роль. Хотя в литературных мнениях кружки значительно расходились и нередко враждовали, но интерес к театру и симпатии у всех были одинаковы. [Славянофилы приглашали к себе западника Щепкина, западники — руссофила и горячего поборника Москвы Садовского.] Не было почти ни одного литературного вечера, в котором бы не участвовали артисты. У Вельтмана, Шевырева, Погодина, Грановского и других профессоров, Аксакова, Кошелева, графини Ростопчиной (субботы), графа Сальяс и многих других постоянно шла речь о театре, и артисты были постоянными гостями. Я не говорю уже о нас, тогда еще молодых писателях, артисты с нами не разлучались. [Ни одна пьеса наша или чужая не ставились без нашего участия. Да и] не только литераторы, но вся публика сверху и донизу интересовалась театром и откосилась к артистам и драматическим писателям сочувственно. Тогда еще гордый своим аристократизмом Английский клуб, в который доступ был очень труден, избрал своими членами Щепкина, Садовского и меня. Все другие клубы и общества считали артистов самыми почетными гостями и чествовали их обедами и овациями. [В Купеческом клубе Живокини был по своему положению старшиною над старшинами; Васильев, Шуйский и я были там всегда почетными гостями. То же и в Дворянском клубе. А как чествовала вся публика покойного Васильева при прощании с ним! В мой 25-летний юбилей члены Купеческого клуба делали мне обед и поднесли изящную серебряную вазу с бюстами Пушкина и Гоголя! На последнем юбилее Самарина была вся интеллигенция Москвы.] Теперь московская публика значительно охладела к театру, многие образованные люди перестали совсем посещать его; ложи и партер наполняет купеческая публика; но и она не мирится с настоящим положением театра; обломки старых литературных кружков еще остались руководителями вкуса. И кроме этих обломков, в Москве не переводятся люди со вкусом. В Москве еще эстетика не в загоне, как в Петербурге; она еще живет и в университете. Профессор Тихонравов написал большую книгу о начале русского театра, Стороженко посвятил свою деятельность изучению Шекспира, Веселовский писал о Мольере. Все эти профессора читали и в настоящем сезоне будут читать публичные лекции. Будет читать также Юрьев историю драматургии у всех народов. Эстетическая Москва нетерпеливо ждет возрождения своего театра. Против неурядиц начинают появляться довольно громкие протесты. Теперь, ввиду возбужденных ожиданий в московской публике, положение новой дирекции будет очень рискованно, если она не обопрется на что-нибудь авторитетное.
Такой авторитетной опорой могла бы быть комиссия для устройства школы и управления художественной частью в имп. московском театре под моим председательством, так как я уже состою председателем Общества российских драматических писателей и притом Москва меня знает и любит.
Московская публика имеет свои особенности, она отличается ревнивой любовью к своим родным талантам; Москва строго относится к людям новым, чужим и особенно к навязанным ей из Петербурга; когда же во главе какого-нибудь управления свой москвич, любимец, — тогда уж нет места неудовольствию, нет места критике; тогда уж только непрестанные овации. Московская консерватория и Музыкальное общество процветали не потому, что Москва любит музыку, а потому, что во главе этих учреждений стоял* москвич — Н. Рубинштейн. [Теперь Консерватория и Музыкальное общество управляются не хуже прежнего, а Москва к ним охладела. Поклонники Самарина, к которым я не принадлежу, боялись, что его юбилейный спектакль большого успеха (иметь не будет. — К. М.), если устройство его не приму на себя я, и пришли кланяться ко мне. Они не ошиблись в своем расчете. Московский театр был полон, и публика была отборная, сбор с призами дошел до 9 тысяч рублей; за бельэтажи и бенуары платили по 100 рублей, за кресла — по 10 рублей и более. Этот спектакль ясно показал, как московская публика любит и ценит меня: когда после пятиактной моей пьесы «Лес» я вышел на сцену, вся публика в театре встала; этой чести из всех русских литераторов удостоился только один я.] Назначение Майкова директором театра Москва встретит равнодушно; она знает его за хорошего и честного человека, но он не имеет никакого значения как художественный авторитет. Если же устройство художественной части в театре будет поручено мне как председателю комиссии, московская публика возликует, она будет говорить: «Теперь все части театрального управления в хороших руках, теперь в театре хозяйничают наши москвичи», — и будет чествовать овациями и меня, и Майкова. Тогда материальный успех театра обеспечен, тогда возвратится к театру значительная часть публики, уже отшатнувшаяся от него. Это одна сторона, а есть и другая.
Комиссия необходима еще для того, чтобы оградить новое управление от нареканий и ненависти петербургской дирекции. Как бы ни были необходимы и благодетельны перемены, которые сделает новое управление, петербургская дирекция будет говорить, что все это делается с злым умыслом: опорочить или осмеять ее прежние распоряжения. При существовании комиссии это крайне неприятное неудобство устранится; тогда все новые распоряжения будут" во-первых, не единоличными и, во-вторых, будут контролироваться и утверждаться министерством; на министерские распоряжения петербургская дирекция претендовать не посмеет. Эти доводы в пользу комиссии, конечно, не очень значительны; но есть и другие, более важные. Комиссия необходима и по самому существу дела. Московская дирекция ни под каким видом не должна быть сколком с петербургской. В петербургской дирекции театральная реформа производилась наскоро, в несколько недель: еще до утверждения комиссии все главные положения об управлении театром решены были интимно по личному соглашению между Потехиным и дирекцией. Это бы не беда, если б сделанное таким образом оказалось хорошо, а вот в чем беда: господа реформаторы не дали себе труда разработать хорошенько прежних положений об управлении театром, не дали себе труда понять всю их мудрость и практическую приложимость; да им было не до того, им нужно было поскорее устроить реформу по чисто личным соображениям. Делалось наскоро то. что нужно было тому или другому лицу, а не то, что нужно театру; об этом и не думали. Когда учрежденная для реформы комиссия приступила к разбору старых законоположений о театре, она уж ничего сделать не могла; новые положения по управлению театром создавались и представлялись на утверждение министру помимо ее и уже утвержденные объявлялись ей к сведению. Для обсуждения комиссии предоставлялись только детали: литературные и оперные комитеты, устав о режиссерском управлении, поспектакльная плата авторам, жалованье артистам всех трупп и проч. От торопливости уладить дело до комиссии и от необдуманности много было наделано ошибок, много было и греха. Зачем же Москве брать на свою шею ответственность за ошибки и грехи Петербурга? Новые положения, основанные на эгоистических соображениях, придется переделывать и в Петербурге, когда состав нынешнего управления изменится. Для нового управления они будут не пригодны, и тогда-то окажется вся их безосновательность. В Москве неудобство положений о новом управлении скажется сразу, и она должна будет терпеть эти неудобства, пока они не обнаружатся в Петербурге. Зачем же Москве переносить такое испытание? Теперь самое удобное время установить в Москве разумные, прочные, сообразные с потребностями императорского театра правила об управлении. Без комиссии этого сделать нельзя. Новая комиссия должна главным образом рассуждать не о том, что изломать, уничтожить и переделать, а о том, что надо непременно сохранить из доброго и умного старого, созданного просвещенными деятелями, патриотами, умными, руководившимися только государственными соображениями и обсуждавшими дело тщательно, предусмотрительно, навек. Я думаю, что мне как председателю комиссии до окончания трудов ее можно будет поручить управление школой и всей художественной частью в императорских театрах — и потом оставить его за мной пожизненно. Этим устранилось бы еще одно маленькое неудобство. Когда я прочел в газетах, что Майков назначается директором, а мне назначается существовавшая прежде должность инспектора репертуара, я ощутил некоторую неловкость. Должность инспектора репертуара я исполнить могу и возьмусь с удовольствием; но мне, по моему положению в литературе и обществе, неловко быть в прямом подчинении у Майкова. Ту же неловкость почувствовал и Майков, что он и выразил мне; он меня очень уважает, считает единственным знатоком театрального дела и притом одиннадцать лет находился в некотором подчинении у меня как казначей учреждения, которого я состою председателем. Если же я буду управлять художественной частью как председатель комиссии, тогда подчиненность моя Майкову сгладится тем, что мои распоряжения будут утверждаться министерством, да и после комиссии я все-таки стану действовать на основании правил, мною же выработанных и утвержденных министром, и в глазах публики буду скорее товарищем директора, чем его подчиненным.
Теперь для меня важны два вопроса: 1-й) основательны ли мои соображения сами по себе и 2-й) если основательны, то желательно ли осуществление их? Первый вопрос для меня важнее, мне нужно убедиться, согласно ли с намерениями министерства я смотрю на дело; а второе для меня менее важно потому, что я с радостью и благодарностью займу всякую должность при театре, лишь бы мне работать и приносить пользу.
Возвращение московскому театру самостоятельности есть факт исторический; это дело первостепенной важности в истории русского драматического искусства, его надо производить с большой оглядкой.
[14 сентября 1885 г.]
КОММЕНТАРИИ править
Печатается по рукописи А. Н. Островского, хранящейся в Институте русской литературы Академии наук СССР. Копия сокращенной записки хранится в бумагах Н. С. Петрова (Центральный государственный литературный архив (Москва).
В рукописи записке предшествует письмо М. Н. Островскому, датированное 14 сентября 1885 г., в котором драматург благодарит брата за хлопоты по его театральным делам и просит передать посылаемую записку главному контролеру императорского двора Н. С. Петрову. В записке М. Н. Островский вычеркнул ряд мест, носивших личный характер; воспроизводим их в публикуемом тексте в квадратных скобках. Заглавие записки принадлежит Островскому.
Хлопоты о самостоятельном управлении московскими театрами Островский начал еще в 1884 г. В июле 1885 г. драматург сообщил А. А. Майкову о состоявшемся решении предоставить ему (в качестве заведующего репертуаром) и Майкову (в качестве директора театров) ведение театральных дел в Москве. Однако это решение долгое время не было объявлено официально, и в печати появились слухи о назначении других лиц. В письме к брату драматург 9 сентября 1885 г. писал, что работа над записками о театральной реформе отняла у него два года жизни и что для него «теперь уже нет ничего другого: или деятельное участие в управлении художественной частью в Московских театрах, или — смерть». В ответ на успокаивающее письмо брата Островский выслал настоящую записку. 23 сентября она была передана Н. С. Петрову.
В ноябре Островский уехал в Петербург, где и провел ряд совещаний с Н. С. Петровым. 10 ноября 1885 г. драматург писал Майкову, что предполагаемая реформа московских театров готова «во всех подробностях». Самостоятельное управление московскими театрами было утверждено с 1 января 1886 г.
5 декабря 1885 г. в письме к А. Мысовской Островский сообщил: «После многолетних беспрестанных трудов и тревог я вправе был ожидать от судьбы отдыха, спокойствия, возможности вести безбурную, созерцательную жизнь и пользоваться плодами своей прежней деятельности, но обстоятельства сложились так, что я сам, вместо желанного отдыха, с непогасшей еще во мне, к сожалению, страстностью вновь беру на свои усталые плечи тяжелую, непосильную ношу».
Юбилейный спектакль в честь Самарина состоялся 16 декабря 1884 г.