На следующее утро я встал почти что перед утренним завтраком. Когда я спускался по лестнице, в передней показалась Юдифь. Она выходила из комнаты, где произошла наша утренняя встреча, описанная раньше.
— Ах, — воскликнула она с выражением обворожительного лукавства — вы, наверное, опять намеревались ускользнуть тайком на одну из ваших уединенных прогулок, которые так благотворно отражаются на вас? Но вы видите, что я на этот раз поднялась раньше вашего. Я вас и поймала!
— Вы плохо верите в действительность вашего лечения, — сказал я, — если допускаете, что подобная прогулка может иметь на меня худые последствия.
— Я очень рада это слышать, — сказала она. — Я приготовляла в той комнате букет цветов для стола к завтраку, как вдруг услыхала, что вы спускаетесь вниз, и мне показалось, что я заметила в вашей походке какую то таинственность.
— Напрасно вы меня заподозрили, — возразил я. — Я вовсе и не собирался выходить на улицу.
Не смотря на её старание уверить меня, что её появление было чистой случайностью, у меня явилось новое смутное подозрение, впоследствии оправдавшееся, что это милое созданье, во имя исполнения принятого ею на себя попечения обо мне, ужасно рано вставала в последние два или три утра, подряд с целью предупредить возможность моих уединенных блужданий, чтобы я не расстроился так же, как был расстроен в первую прогулку. Получив позволение помочь ей в составлении букета для завтрака, я последовал за нею в комнату, из которой она вышла.
— Уверены ли вы, что освободились от тех ужасных ощущений, какие в то утро вам пришлось испытать?
— Я не могу сказать, чтобы по временам я не испытывал какого-то странного чувства, — возразил я, — именно в те минуты, когда проверка моей личности выступает предо мною открытым вопросом. Было бы излишней претензией ожидать, чтобы, после всего пережитого мною, я не испытывал хоть изредка подобных ощущений; но опасность свихнуться, как едва не случилось со этою в то утро, полагаю, совсем миновала.
— Я никогда не забуду, какой вид был у вас в то утро, — сказала она.
— Если бы вы мне спасли только жизнь, я, может быть, нашел бы слова для выражения моей благодарности; но вы спасли мой рассудок, а для этого нет слов, которыми бы можно было вполне выразить то. чем я обязан вам
Я говорил с волнением и её глаза вдруг стали влажными.
— Это невероятно, — отвечала она, — но мне очень приятно слышать это именно от вас. Я сделала весьма немного. Я очень сокрушалась об вас, это я знаю. Отец находит, что нас не должно удивлять ничто, поддающееся научному объяснению. К этому роду явлений относится и ваш долгий сон: но одна мысль о возможности быть на вашем месте вызывает у меня головокружение. Я вообще не могла бы вынести этого.
— Это зависело бы от того, нашелся ли бы в момент вашего кризиса ангел-хранитель, который поддержал бы вас своим сочувствием, как это было со мною.
Если мое лицо хоть сколько нибудь выражало чувства, какие я должен был питать к этой милой, прелестной молодой девушке, игравшей по отношению ко мне такую ангельскую роль, то на нём можно было прочесть в ту минуту лишь благоговейное почтение. Это ли выражение моего лица или слова мои, а может быть, и то, и другое вместе — заставило ее очаровательно покраснеть и опустить глаза.
— Хотя вы и не испытали ничего подобного, что выпало мне на долю, — сказал я, — тем не менее, должно быть, жутко видеть человека другого поколения, умершего, по-видимому, уже сотню лет тому назад и снова возвращенного к жизни.
— Сначала это казалось странным, выше всякого описания, — отвечала она. — Когда же мы начали ставить себя на ваше место и соображать, насколько всё это страннее должно было показаться вам, мы почти забыли наши собственные ощущения; по крайней мере, это я могу сказать о себе. Тогда мне показалось это не столько поразительным, сколько интересным и трогательным; ничего подобного никогда прежде я не слыхала.
— Но неужели вам не представляется удивительным, что зная, кто я, вы всё-таки сидите со мною за одним столом?
— Вы должны помнить, что вы нам не кажитесь таким странным, каким мы должны казаться вам, — отвечала Юдифь. — Мы принадлежим будущему, о котором вы ничего не знали, пока нас не увидели. Вы же принадлежите к поколению наших предков. Оно нам хорошо известно, имена многих людей того времени часто вспоминаются в нашей семье. Мы изучили образ ваших мыслей и жизни; между тем, как всё, что говорим и делаем мы, является для вас необычайным. Итак, мистер Вест, если вы чувствуете, что можете современем привыкнуть к нам, вас не должно удивлять, что мы с самого начала почти не находили в вас ничего странного.
— Я смотрел на дело не с этой точки зрения. — возразил я. — Много правды в том, что вы говорите; оглянуться на целую тысячу лет назад легче, чем заглянуть на пятьдесят лет вперед. Сто лет не очень большой период времени для ретроспективного взгляда. Я мог знать ваших прадедов. По всей вероятности, я и знал их. Они жили в Бостоне?
— Да, я думаю.
— Разве вы в этом не уверены?
— Нет, — отвечала она. — Кажется, что жили.
— У меня был большой круг знакомства в городе, — сказал я. — Весьма вероятно, что я был с ними знаком или, по крайней мере, слыхал о них что-нибудь. Может быть, даже я близко был знаком с ними. Вот было бы интересно, если бы случилось так, что я бы мог рассказать вам что-нибудь, ну хотя бы о вашем прадедушке?
— Очень интересно.
— Знаете ли вы вашу генеалогию настолько, чтобы сказать, кто были ваши предки в мое время?
— О! да.
— Может быть, в таком случае, когда нибудь вы мне назовете кого нибудь из них?
Она в ту минуту возилась с надоедливой веткой зелени и ответила не сразу. Шаги на лестнице возвестили, что к нам спускались другие члены семьи.
— Может быть, когда нибудь, — пробормотала она.
После завтрака доктор Лит предложил мне осмотреть вместе с ним центральный склад, чтобы я мог на деле видеть операцию механизма раздачи товаров, которую описывала мне Юдифь. Когда мы вышли из дому, я сказал:
— Вот уже несколько дней, как я живу в вашем семействе, занимая в высшей степени странное положение, или, лучше сказать, никакого. До сих пор я не касался этого вопроса в разговорах с вами, потому что было много вещей, для меня совсем необычайных. Но теперь, когда я начинаю немного чувствовать под собою почву и понимать, что как бы я сюда ни попал, я нахожусь здесь и должен по возможности освоиться с своим положением, — мне необходимо переговорить с вами об этом предмете.
— Что касается того, что вы чувствуете себя гостем в моем доме, — возразил доктор Лит, — вам нечего еще беспокоиться, так как мы еще не скоро расстанемся с вами. При всей вашей скромности, вы можете понять, что такой гость, как вы, есть приобретение, с которым не так-то легко расстаться.
— Благодарю вас, доктор, — сказал я. — С моей стороны всякие препирательства из-за временного гостеприимства с человеком, которому я обязан тем, что не продолжаю, живьем в могиле, ожидать конца мира, были бы нелепым жеманством. Однако, если мне суждено быть постоянным гражданином этого столетия, я должен же занять какое либо положение. В мое время среди неорганизованной толпы людей оставалось незамеченным, больше или меньше одним человеком на свете. Он мог попасть туда по своему усмотрению и устроиться, где ему было угодно, если только у него хватало на это сил. Но теперь каждый составляет часть системы с определенным местом и деятельностью. Я нахожусь вне этой системы и не вижу, как мне попасть в её ряды. Нет другого, по-видимому, способа, как, или родиться в ней, или явиться в нее эмигрантом из какой-нибудь другой страны.
Доктор Лит весело засмеялся.
— Согласитесь, — сказал он, — что нашу систему можно упрекнуть в пробеле — на случай, подобный вашему, не принято никаких мер. Но, видите ли, никто не ожидает приращения человечества никаким иным путем, кроме естественного. Как бы то ни было, вам нечего бояться, что мы не в состоянии будем своевременно найти для вас и место, и занятие. До сих пор вы приходили в соприкосновение только с членами моей семьи, но вы не должны думать, что мы сделали тайну из вашего существования. Напротив того, положение ваше, и до вашего пробуждения, и в особенности после него, возбудило глубочайший интерес во всех. В виду вашего опасного нервного состояния, сочли за лучшее на первое время предоставить вас мне на исключительное попечение с тем, чтобы вы, до вашего знакомства с гражданами, получили через меня и мою семью общее представление, в каком таком мире вы очутились. Выбор же подходящего для вас положения в обществе не представит ни малейшего затруднения. Немногие из нас располагают возможностью оказать такую громадную услугу нации, какая предстоит вам, когда вы покинете мой кров, о чём вам впрочем еще долго не придется помышлять.
— Что же могу я делать? — спросил я. — Может быть, вы воображаете, что я владею каким-нибудь ремеслом, искусством или какими-нибудь особенными талантами. Уверяю вас, что ничего подобного вы не найдете во мне. Я никогда в жизни не заработал ни одного доллара и не посвятил работе ни единого часа. У меня есть физическая сила и я могу быть разве простым земледельцем, но не более.
— Если бы это было единственной производительной услугой, какую вы в состоянии оказать нации, то вы увидели бы, что занятие это так же почтенно, как и всякое другое, — возразил доктор Лит; — но вам суждено исполнить нечто лучшее. Вы сильнее всех наших историков по вопросам, касающимся социального положения последней половины девятнадцатого столетия, одного из наиболее интересных для нас исторических периодов. Когда вы в свое время достаточно ознакомитесь с нашими учреждениями и захотите научить нас кое-чему об учреждениях вашего времени, вы найдете для себя свободную кафедру в одном из наших университетов.
— Отлично, отлично! — воскликнул я. вполне успокоенный практическим решением вопроса, который начинал меня тревожить.
— Если ваши соотечественники так интересуются девятнадцатым столетием, то в самом деле это занятие, как будто, предназначено для меня. Я думаю, вряд ли нашлось бы что другое, чем я мог бы заработывать себе кусок хлеба; но, само собой разумеется, для подобного занятия, какое вы мне указываете, не опасаясь упрека в самомнении, я могу претендовать на обладание специальными знаниями.