Тень (По; Шелгунов)/ДО
См. также одноимённые страницы.
| ← Лигея. | Тѣнь. | Эдгаръ По — какъ психологъ. → |
| Оригинал: англ. Shadow, 1835. — Перевод опубл.: 1835. Источникъ: «Дѣло», 1874, № 5, с. 241—242. |
Вы, читатель, еще живы, а я, пишущій, давно уже удалился въ царство тѣней.
Годъ этотъ былъ годомъ ужасовъ и годомъ, полнымъ чувствъ, болѣе сильныхъ, чѣмъ чувство страха; для нихъ нѣтъ названія на языкѣ человѣческомъ. Много совершилось чудесъ и предзнаменованій, какъ на землѣ, такъ и на небѣ; черныя крылья чумы раскрылись широко надъ землею. Астрономы говорили, что въ звѣздномъ мірѣ читаютъ земное несчастіе. Звѣздный міръ имѣетъ вліяніе не только на физическую жизнь земли, но и на души на ней живущихъ.
Разъ ночью, въ темномъ городѣ, по названію Птолемей, сидѣли мы всемеромъ во дворцѣ за нѣсколькими бутылками краснаго кіосскаго вина. Въ нашу комнату вела только одна высокая чугунная дверь. Дверь была вылита Кориносомъ, была образцомъ искуства и запиралась изнутри. Черныя драпировки, повѣшенныя въ печальной комнатѣ, закрывали отъ насъ и луну, и зловѣщія звѣзды, и опустѣлыя улицы; но мысли и воспоминаніе о заразѣ не могли быть такъ легко изгнаны. Вокругъ насъ и подлѣ насъ были вещи, отчетъ о которыхъ я не могу отдать точно, — вещи, матеріяльныя и духовныя, — какая-то тяжесть въ воздухѣ, чувство задыхающагося человѣка, страхъ и, кромѣ того, ужасная жизнь нервныхъ людей, когда чувствительность страшно раздражена, а умственныя способности тупы и спятъ. Насъ давила смертельная тяжесть. Она распространялась на наши члены, на мебель комнаты, на рюмки, изъ которыхъ мы пили; и все, казалось, было подавлено и охвачено уныніемъ, все, за исключеніемъ свѣта семи лампъ, освѣщавшихъ наше пиршество. Свѣтъ тянулся длинными языками, блѣдными и неподвижными. А круглый столъ изъ чернаго дерева, за которымъ мы сидѣли, лампы освѣщали такъ ярко, что онъ блестѣлъ, какъ зеркало, и мы всѣ видѣли въ немъ отраженіе нашихъ блѣдныхъ лицъ и безпокойный блескъ нашихъ мрачныхъ глазъ. И при всемъ томъ мы хохотали и веселились по-своему — истерически; и пѣли пѣсни Анакреона, и много пили, хотя красный цвѣтъ вина напоминалъ намъ кровь. Въ комнатѣ было еще восьмое лицо — юный Зоилъ. Онъ лежалъ мертвый и вытянутый. Увы! онъ не раздѣлялъ нашего пиршества, за исключеніемъ развѣ его лица, искаженнаго чумой, и глазъ, въ которыхъ смерть не погасила еще огня чумы и которые принимали на-столько участія въ нашемъ весельѣ, на-сколько могутъ принимать участіе покойники въ весельѣ людей, которые должны умереть. И хотя я, Оиносъ, чувствовалъ, что взоры покойника устремлены на меня, но я старался не понимать горечи ихъ выраженія и, упорно смотрясь въ поверхность стола, продолжалъ громко и звучно пѣть. Но постепенно пѣсня моя смолкала, а эхо, уносясь къ чернымъ драпировкамъ, сдѣлалось слабѣе, менѣе ясно и, наконецъ, замерло. И вотъ на этихъ драпировкахъ, въ которыхъ замеръ звукъ пѣсни, появилась тѣнь, — мрачная, неопредѣленная, какъ тѣнь, падающая при низкой лунѣ отъ фигуры человѣка; но это была тѣнь не человѣка, не бога, никого другого. Трепещущая между драпировками, она остановилась — прямая и ясная — на поверхности чугунной двери. Тѣнь не имѣла никакой формы; она стояла въ чугунной громадной двери неподвижно и не говоря ни слова. Дверь находилась въ ногахъ покойнаго Зоила. Мы, семь товарищей, увидавъ тѣнь, выступившую изъ драпировокъ, не посмѣли поднять на нее глазъ и сидѣли, опустивъ головы, и смотрѣли въ зеркало стола. Наконецъ, я, Оиносъ, рѣшился произнести нѣсколько словъ шопотомъ и спросилъ тѣнь, гдѣ она живетъ и какъ ее зовутъ. Тѣнь отвѣчала:
— Я — тѣнь и живу около катакомбъ Птолемея, подлѣ мрачныхъ долинъ, окаймляющихъ нечистую Харонову рѣку!
И всѣ мы семеро вскочили отъ ужаса, и стояли дрожащіе, растерянные. Звукъ голоса тѣни — не былъ звукомъ одного голоса, онъ былъ звукомъ многихъ, и этотъ голосъ, достигая до нашего слуха, напомнилъ намъ тысячи и тысячи исчезнувшихъ друзей!