Славить доспехи и войны сбирался я строгим размером,
Чтоб содержанью вполне был соответствен и строй.
Все были ровны стихи. Но вдруг Купидон рассмеялся,
Он из второго стиха ловко похитил стопу.
«Кто, злой мальчик, тебе такую дал власть над стихами?
Вещий певец пиерид, не челядинец я твой.
К стати ль Венере хватать доспех белокурой Минервы?
Ей, белокурой, к лицу ль факела жар раздувать?
Кто похвалил бы, когда б Церера владела лесами,
А властелинкой полей дева с колчаном[2] была б?
Кто представит себе с копьём златовласого Феба,
Марса, напротив того, с лирой богинь аонид?
Много, мальчик, и так у тебя огромных владений, —
Что ж, честолюбец, тебе новых успехов искать?
Или всё в мире твоё? Твоя Геликона долина?
Может ли Феб называть даже и лиру своей?
Только что первым стихом достойно я начал страницу,
Тотчас же ты на втором силы ослабил мои.
Нет у меня предмета, приличного лёгким размерам,—
Отрока иль дорогой девушки в длинных кудрях».
Так роптал я. Но он, колчан растворяя немедля,
Выбрал, на горе моё, мне роковую стрелу.
Сильным коленом согнув полумесяцем лук искривлённый,
«Вот же, — сказал он, — воспеть можешь ты это, певец!»
Горе несчастному мне! Как метки у мальчика стрелы!
Вольное сердце горит, в нём воцарилась любовь;
Шестистопным стихом начну, пятистопным окончу,
Битвам железным и их песням скажу я: прости!
Миртом прибрежным теперь укрась золотистые кудри,
Муза, и в песню вводи только одиннадцать стоп.
