Генрих Гейне (Михайлов): различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Нет описания правки
Нет описания правки
Строка 34:
Больной слышит уже топот коня, на котором едет за ним Смерть. Сердце его сжимается от горя, что настает минута разлуки с любимой женой. «Увезет меня мрачный всадник… Он увлекает меня; я должен покинуть Матильду. О! этой мысли не может вместить в себе моё сердце!.. Она была мне жена и дитя, и когда уйду в царство теней, вдовой она будет и сиротой. Одну покину я на этом свете жену мою, дитя моё, доверчиво, беззаботно и дружно покоившееся у моего сердца. Вы, ангелы высей небесных! внемлите воплю моему и мольбе моей! Когда буду в глухой могиле, охраните женщину, которую я любил; будьте щитом и предстательством сестре вашей! Охраните, защитите бедное дитя мое, Матильду! Заклинаю вас всеми слезами, которые когда-либо проливали вы над нашим горем человеческим; вашею собственною красотой, близостью и кротостью заклинаю вас, ангелы! охраните Матильду!»
 
И больного начинает тревожить мысль о будущем дорогого ему существа. «Смерть кличет меня. Я желал бы, моя бесценная, покинуть тебя в лесу, в сосновом темномтёмном лесу, где волки воют, гнездятся коршуны, и страшно хрюкает веприца, жена бурого вепря. Смерть кличет меня. Лучше бы мне покинуть тебя на воздымаюшихся водах моря, жена моя, дитя моемоё, хотя бешеный северный ветер хлещет там волны, и из бездн, где спали, выплывают на поверхность чудовища, акулы и крокодилы с разинутою пастью. Верь мне, дитя моемоё, жена моя, Матильда, не так опасно дикое, озлобленное море, не так опасен дремучий лес, как наше нынешнее местоприбывание! Как ни страшны волки и коршуны, акулы и другие чудовища морские, всё же страшнее, опаснее звери, что живут в Париже, блестящей столице мира, в этом поющем, прыгающем, прекрасном Париже, аду ангелов, раю демонов. А мне приходится оставить тебя здесь… вот от чего кружится и мутится моя голова.».
 
Перед страдальцем возникает образ его родины, куда уже не вернуться ему. Видятся ему такие же, как он, странники, помчавшиеся из родной земли на поиск солнца и счастья. Наги и плохи возвращаются они. Немецкая верность, немецкиянемецкие рубашка износились на чужбине. Смертная бледность на их лицах; но утешно им умирать дома. «Тепло, как у яркого очага, лежать в немецкой земле. А иной захромал на дороге, и не дотащиться ему домой. Скорбя, протягивает он руки… смилуйся над ним, Господи!»
 
ГруcтноГрустно поднимает он глаза к небу, где мерцают многие тысячи звездзвёзд; но нигде не разглядеть ему там своей собственной звезды. Или затерялась она в золотом лабиринте небесном, как сам он заблудился в земной юдоли?
 
Больному воображается иногда, что он уже умер, и схоронили его без надгробных речей и похоронного пения. Но погода хороша, воздух тепел, и Матильда идетидёт с Полиной гулять на Монмартр. Она приходит к могиле мужа, украшает ее венком из иммортелей, со вздохом говорит: {{lang|fr|«Pauvre homme!»}} и глаза её увлажаютсяувлажняются печалью.
 
Прожита жизнь. А как прожита? Грустно отвечает на этот вопрос стихотворение: «Оглядка на Прошлое.». Поэт устал жить, он хочетьхочет умереть.
 
Но тотчас же после этого желания смерти душа содрогается от разлуки с жизнью.
 
Некогда, в лучшие свои годы, поэт называл жизнь — знойным днемднём, а смерть — тихою ночью, над могилой чудились ему соловьиные песни.
 
Тогда было лето; {{опечатка2|он|от}} зноя жизни искал он в могиле прохлады. Не наступал ещеещё знобящий до костей холод зимы. Теперь поэту хотелось бы погреться в могиле…
 
Но полно хотелось ли 6ы? Как ни тяжко горе жизни, смерть никогда не бывает желанной.
 
«Слава согревает нашу могилу!» говорит Гейне в эпилоге к своим последним песням. «Слова глупцов! безумие! Гораздо лучше согреет коровница, если, влюбившись, станет цаловатьцеловать нас толстыми губами, хоть от неё порядком-таки попахивает хлевом. Гораздо лучше согреет человека глинтвейн, пунш, или грог, смотря по вкусу, где бы ты ни пил его, хоть в самой грязной харчевне, посреди воров и мошенников, которые, правда, сорвались с виселицы, но всё-таки живут, дышатьдышат, сопят, и более достойны зависти, чем великий сын Фетиды. Правду говорил Пелид, что жить под солнцем, в качестве жалчайшего раба, лучше, нежели быть у вод Стикса предводителем теней, героем, воспетым самим Гомером.».
 
И вот наконец угасла эта сначала мощная, бурная и кипучая, а потом больная и изнеможенная жизнь.