Цыганы (поэма — Пушкин): различия между версиями

Цыганы шумною толпой

По Бессарабии кочуют.

Они сегодня над рекой

В шатрах изодранных ночуют.

{{№|5}}Как вольность, весел их ночлег

И мирный сон под небесами;

Между колесами телег,

Полузавешанных коврами,

Горит огонь; семья кругом

{{№|10}}Готовит ужин; в чистом поле

Пасутся кони; за шатром

Ручной медведь лежит на воле.

Всё живо посреди степей:

Заботы мирные семей,

{{№|15}}Готовых с утром в путь недальний,

И песни жен, и крик детей,

И звон походной наковальни.

Но вот на табор кочевой

Нисходит сонное молчанье,

{{№|20}}И слышно в тишине степной

Лишь лай собак да коней ржанье.

Огни везде погашены,

Спокойно всё, луна сияет

Одна с небесной вышины

{{№|25}}И тихий табор озаряет.

В шатре одном старик не спит;

Он перед углями сидит,

Согретый их последним жаром,

И в поле дальнее глядит,

{{№|30}}Ночным подернутое паром.

Его молоденькая дочь

Пошла гулять в пустынном поле.

Она привыкла к резвой воле,

Она придет; но вот уж ночь,

{{№|35}}И скоро месяц уж покинет

Небес далеких облака, —

Земфиры нет как нет; и стынет

Убогий ужин старика.

Но вот она; за нею следом

{{№|40}}По степи юноша спешит;

Цыгану вовсе он неведом.

«Отец мой,  — дева говорит, —

Веду я гостя; за курганом

Его в пустыне я нашла

{{№|45}}И в табор на́ ночь зазвала.

Он хочет быть как мы цыганом;

Его преследует закон,

Его зовут Алеко  — он

{{№|55}}С тобой делить и хлеб и кров.

Будь наш  — привыкни к нашей доле,{{indent|6}}

Бродящей бедности и воле —

А завтра с утренней зарей

В одной телеге мы поедем;

{{№|60}}Примись за промысел любой:

Железо куй  — иль песни пой

{{re|Земфира|||{{indent|10}}Он будет мой:

Кто ж от меня его отгонит?

{{№|65}}Но поздно...поздно… месяц молодой

Зашел; поля покрыты мглой,

Светло. Старик тихонько бродит

Вокруг безмолвного шатра.

{{№|70}}«Вставай, Земфира: солнце всходит,

Проснись, мой гость! пора, пора!..

Оставьте, дети, ложе неги!..»

И с шумом высыпал народ;

Шатры разобраны; телеги

{{№|75}}Готовы двинуться в поход.

Всё вместе тронулось  — и вот

Толпа валит в пустых равнинах.

Ослы в перекидных корзинах

Детей играющих несут;

{{№|80}}Мужья и братья, жены, девы,

И стар и млад вослед идут;

Крик, шум, цыганские припевы,

Медведя рев, его цепей

Нетерпеливое бряцанье,

{{№|85}}Лохмотьев ярких пестрота,

Детей и старцев нагота,

Собак и лай и завыванье,

Волынки говор, скрып телег,

Всё скудно, дико, всё нестройно,

{{№|90}}Но всё так живо-неспокойно,

Так чуждо мертвых наших нег,

Так чуждо этой жизни праздной,

Как песнь рабов однообразной!

Уныло юноша глядел

{{№|95}}На опустелую равнину

И грусти тайную причину

Истолковать себе не смел.

С ним черноокая Земфира,

Теперь он вольный житель мира,

{{№|100}}И солнце весело над ним

Полуденной красою блещет;

Что ж сердце юноши трепещет?

Какой заботой он томим?

{{№|105|4}}Ни заботы, ни труда;

Хлопотливо не свивает

Долговечного гнезда;

В долгу ночь на ветке дремлет;

Солнце красное взойдет,

{{№|110|4}}Птичка гласу Бога внемлет,

Встрепенется и поет.

За весной, красой природы,

Лето знойное пройдет —

И туман и непогоды

{{№|115|4}}Осень поздняя несет:

Людям скучно, людям горе;

Птичка в дальные страны,

В теплый край, за сине море

{{№|120}}Подобно птичке беззаботной

И он, изгнанник перелетный,

Гнезда надежного не знал

И ни к чему не привыкал.

Ему везде была дорога,

{{№|125}}Везде была ночлега сень;

Проснувшись поутру, свой день

Он отдавал на волю Бога,

И жизни не могла тревога

Смутить его сердечну лень.

{{№|130}}Его порой волшебной славы

Манила дальная звезда;

Нежданно роскошь и забавы

К нему являлись иногда;

Над одинокой головою

{{№|135}}И гром нередко грохотал;

Но он беспечно под грозою

И в вёдро ясное дремал.

И жил, не признавая власти

Судьбы коварной и слепой;

{{№|140}}Но Боже! как играли страсти

Его послушною душой!

С каким волнением кипели

В его измученной груди!

Давно ль, на долго ль усмирели?

{{№|145}}Они проснутся: погоди!

{{re|Земфира|||{{indent|15}}Ты разумеешь:

{{№|150}}О чем жалеть? Когда б ты знала,

Когда бы ты воображала

Неволю душных городов!

Там люди, в кучах за оградой,

Не дышат утренней прохладой,

{{№|155}}Ни вешним запахом лугов;

Любви стыдятся, мысли гонят,

Торгуют волею своей,

Главы пред идолами клонят

И просят денег да цепей.

{{№|160}}Что бросил я? Измен волненье,

Предрассуждений приговор,

Толпы безумное гоненье

{{№|165}}Там разноцветные ковры,

Там игры, шумные пиры,

{{№|170}}А девы...девы… Как ты лучше их

И без нарядов дорогих,

Без жемчугов, без ожерелий!

Не изменись, мой нежный друг!

А я...я… одно мое желанье

{{№|175}}С тобой делить любовь, досуг

{{№|180}}Тому, кто к неге приучен.

Меж нами есть одно преданье:

Царем когда-то сослан был

Полудня житель к нам в изгнанье.

(Я прежде знал, но позабыл

{{№|185}}Его мудреное прозванье.)

Он был уже летами стар,

Но млад и жив душой незлобной —

Имел он песен дивный дар

И голос, шуму вод подобный —

{{№|190}}И полюбили все его,

И жил он на брегах Дуная,

Не обижая никого,

Людей рассказами пленяя;

Не разумел он ничего,

{{№|195}}И слаб и робок был, как дети;

Чужие люди за него

Зверей и рыб ловили в сети;

Как мерзла быстрая река

И зимни вихри бушевали,

{{№|200}}Пушистой кожей покрывали

Они святаго старика;

Но он к заботам жизни бедной

Привыкнуть никогда не мог;

Скитался он иссохший, бледный,

{{№|205}}Он говорил, что гневный бог

Его карал за преступленье... преступленье…

Он ждал: придет ли избавленье.

И всё несчастный тосковал,

Бродя по берегам Дуная,

{{№|210}}Да горьки слезы проливал,

Свой дальный град воспоминая,

И завещал он, умирая,

Чтобы на юг перенесли

Его тоскующие кости,

{{№|215}}И смертью  — чуждой сей земли

{{№|220}}Скажи мне, что такое слава?

Могильный гул, хвалебный глас,

Из рода в роды звук бегущий?

Или под сенью дымной кущи

{{№|225}}Прошло два лета. Так же бродят

Цыганы мирною толпой;

Везде по-прежнему находят

Гостеприимство и покой.

Презрев оковы просвещенья,

{{№|230}}Алеко волен, как они;

Он без забот в сожаленья

Ведет кочующие дни.

Всё тот же он; семья всё та же;

Он, прежних лет не помня даже,

{{№|235}}К бытью цыганскому привык.

Он любит их ночлегов сени,

И упоенье вечной лени,

И бедный, звучный их язык.

Медведь, беглец родной берлоги,

{{№|240}}Косматый гость его шатра,

В селеньях, вдоль степной дороги,

Близ молдаванского двора

Перед толпою осторожной

И тяжко пляшет, и ревет,

{{№|245}}И цепь докучную грызет;

На посох опершись дорожный,

Старик лениво в бубны бьет,

Алеко с пеньем зверя водит,

Земфира поселян обходит

{{№|250}}И дань их вольную берет.

Настанет ночь; они все трое

Варят нежатое пшено;

Старик уснул  — и всё в покое... покое…

В шатре и тихо и темно.

{{№|255}}Старик на вешнем солнце греет

Уж остывающую кровь;

У люльки дочь поет любовь.

Алеко внемлет и бледнеет.

{{№|260|4}}Режь меня, жги меня:

Я тверда; не боюсь

Ни ножа, ни огня.

Ненавижу тебя,

Презираю тебя;

{{№|265|4}}Я другого люблю,

{{стих|стих=271}} Режь меня, жги меня;

Не скажу ничего;

Старый муж, грозный муж,

Не узнаешь его.

{{№|275|4}}Он свежее весны,

Жарче летнего дня;

Как он молод и смел!

Как он любит меня!

Как ласкала его

{{№|280|4}}Я в ночной тишине!

Как смеялись тогда

{{re|Земфира|||{{indent|10}}Ты сердиться волен,

{{№|290}}Поется меж людей она.

Кочуя на степях Кагула,

Ее, бывало, в зимню ночь

Моя певала Мариула,

Перед огнем качая дочь.

{{№|295}}В уме моем минувши лета

Час от часу темней, темней;

Но заронилась песня эта

Всё тихо; ночь. Луной украшен

{{№|300}}Лазурный юга небосклон,

Старик Земфирой пробужден:

«О мой отец! Алеко страшен.

Послушай: сквозь тяжелый сон

И стонет, и рыдает он».

{{№|305}}Не тронь его. Храни молчанье.

Слыхал я русское преданье:

Теперь полунощной порой

У спящего теснит дыханье

Домашний дух; перед зарей

{{№|315}}Мне скучно; сердце воли просит —

Уж я...я… Но тише! слышишь? он

Другое имя произносит...произносит…}}

{{re|Земфира|||{{indent|8}}Слышишь? хриплый стон

И скрежет ярый!.. Как ужасно!..

{{№|320}}Я разбужу его...его…}}

{{re|Старик|||{{indent|16}}Напрасно,

Ночного духа не гони —

Уйдет и сам...сам…}}

{{re|Земфира|||{{indent|14}}Он повернулся,

Привстал, зовет меня...меня… проснулся —

Иду к нему  — прощай, усни.}}

{{re|Земфира|||{{indent|12}}С отцом сидела.

Какой-то дух тебя томил;

Во сне душа твоя терпела

Мученья; ты меня страшил:

Ты, сонный, скрежетал зубами

{{re|Алеко|||{{indent|12}}Мне снилась ты.

Я видел, будто между нами... нами…

{{№|335}}Ни снам, ни сладким увереньям,

{{№|340}}И жены славятся красой.

{{№|345}}Ты любишь горестно и трудно,

А сердце женское  — шутя.

Взгляни: под отдаленным сводом

Гуляет вольная луна;

На всю природу мимоходом

{{№|350}}Равно сиянье льет она.

Заглянет в облако любое,

Его так пышно озарит —

И вот  — уж перешла в другое;

И то недолго посетит.

{{№|355}}Кто место в небе ей укажет,

Примолвя: там остановись!

Кто сердцу юной девы скажет:

Люби одно, не изменись?

{{re|Алеко|||{{indent|8}}Как она любила!

{{№|360}}Как нежно преклонясь ко мне,

Она в пустынной тишине

Часы ночные проводила!

Веселья детского полна,

Как часто милым лепетаньем

{{№|365}}Иль упоительным лобзаньем

Мою задумчивость она

В минуту разогнать умела!..

И что ж? Земфира неверна!

Моя Земфира охладела!...}}

{{№|370}}Послушай: расскажу тебе

Я повесть о самом себе.

Давно, давно, когда Дунаю

Не угрожал еще москаль —

(Вот видишь, я припоминаю,

{{№|375}}Алеко, старую печаль.)

Тогда боялись мы султана;

А правил Буджаком паша

С высоких башен Аккермана —

Я молод был; моя душа

{{№|380}}В то время радостно кипела;

И ни одна в кудрях моих

Еще сединка не белела, —

Между красавиц молодых

Одна была...была… и долго ею,

{{№|385}}Как солнцем, любовался я,

И наконец назвал моею... моею…

Ах, быстро молодость моя

Звездой падучею мелькнула!

Но ты, пора любви, минула

{{№|390}}Еще быстрее: только год

Меня любила Мариула.

Однажды близ Кагульских вод

Мы чуждый табор повстречали;

Цыганы те, свои шатры

{{№|395}}Разбив близ наших у горы,

Две ночи вместе ночевали.

Они ушли на третью ночь, —

И, брося маленькую дочь,

Ушла за ними Мариула.

{{№|400}}Я мирно спал; заря блеснула;

Проснулся я, подруги нет!

Ищу, зову  — пропал и след.

Тоскуя, плакала Земфира,

И я заплакал  — с этих пор

{{№|405}}Постыли мне все девы мира;

Меж ими никогда мой взор

Не выбирал себе подруги,

И одинокие досуги

{{№|410}}Да как же ты не поспешил

Тотчас вослед неблагодарной

И хищникам и ей коварной

{{№|415}}Кто в силах удержать любовь?

Чредою всем дается радость;

{{№|420}}Или хоть мщеньем наслажусь.

О нет! когда б над бездной моря

Нашел я спящего врага,

Клянусь, и тут моя нога

Не пощадила бы злодея;

{{№|425}}Я в волны моря, не бледнея,

И беззащитного б толкнул;

Внезапный ужас пробужденья

Свирепым смехом упрекнул,

И долго мне его паденья

{{re|Цыган|||{{№|435}}Скажи  — когда ж опять свиданье? }}

{{№|440}}Алеко спит. В его уме

Виденье смутное играет;

Он, с криком пробудясь во тьме,

Ревниво руку простирает;

Но обробелая рука

{{№|445}}Покровы хладные хватает —

Его подруга далека... далека…

Он с трепетом привстал и внемлет... внемлет…

Всё тихо  — страх его объемлет,

По нем текут и жар и хлад;

{{№|450}}Встает он, из шатра выходит,

Вокруг телег, ужасен, бродит;

Спокойно всё; поля молчат;

Темно; луна зашла в туманы,

Чуть брезжит звезд неверный свет,

{{№|455}}Чуть по росе приметный след

Ведет за дальные курганы:

Нетерпеливо он идет,

Куда зловещий след ведет.

Могила на краю дороги

{{№|460}}Вдали белеет перед ним... ним…

Туда слабеющие ноги

Влачит, предчувствием томим,

Дрожат уста, дрожат колени,

Идет...Идет… и вдруг...вдруг… иль это сон?

{{№|465}}Вдруг видит близкие две тени

И близкой шепот слышит он —

Над обесславленной могилой.

{{re|2-й голос|||{{indent|7}}Постой...Постой… }}

{{re|2-й голос|||{{indent|10}}Как ты робко любишь.

{{re|1-й голос|||{{indent|8}}Если без меня

{{re|Алеко|||{{indent|16}}Проснулся я.

Куда вы! не спешите оба;

{{re|Алеко|||{{indent|24}}Постой!

Куда, красавец молодой?

{{re|Цыган|||{{indent|12}}Умираю...Умираю… }}

{{№|480}}Взгляни: ты весь обрызган кровью!

{{re|Алеко|||{{indent|18}}Ничего.

{{№|485}}Твое убийство проклинаю...проклинаю…}}

{{re|Земфира|||{{indent|12}}Умру любя...любя… }}

Восток, денницей озаренный,

Сиял. Алеко за холмом,

С ножом в руках, окровавленный

{{№|490}}Сидел на камне гробовом.

Два трупа перед ним лежали;

Убийца страшен был лицом.

Цыганы робко окружали

Его встревоженной толпой.

{{№|495}}Могилу в стороне копали.

Шли жены скорбной чередой

И в очи мертвых целовали.

Старик-отец один сидел

И на погибшую глядел

{{№|500}}В немом бездействии печали;

Подняли трупы, понесли

И в лоно хладное земли

Чету младую положили.

Алеко издали смотрел

{{№|505}}На всё...всё… когда же их закрыли

Последней горстию земной,

Он молча, медленно склонился

И с камня на траву свалился.

Тогда старик, приближась, рек:

{{№|510}}«Оставь нас, гордый человек!

Мы дики; нет у нас законов,

Мы не терзаем, не казним —

Не нужно крови нам и стонов —

Но жить с убийцей не хотим... хотим…

{{№|515}}Ты не рожден для дикой доли,

Ты для себя лишь хочешь воли;

Ужасен нам твой будет глас:

Мы робки и добры душою,

Ты зол и смел  — оставь же нас,

{{№|520}}Прости, да будет мир с тобою».

Сказал  — и шумною толпою

Поднялся табор кочевой

С долины страшного ночлега.

И скоро всё в дали степной

{{№|525}}Сокрылось; лишь одна телега,

Убогим крытая ковром,

Стояла в поле роковом.

Так иногда перед зимою,

Туманной, утренней порою,

{{№|530}}Когда подъемлется с полей

Станица поздних журавлей

И с криком вдаль на юг несется,

Пронзенный гибельным свинцом

Один печально остается,

{{№|535}}Повиснув раненым крылом.

Настала ночь: в телеге темной

Огня никто не разложил,

Никто под крышею подъемной

До утра сном не опочил.

{{№|540}}Волшебной силой песнопенья

В туманной памяти моей

Так оживляются виденья

То светлых, то печальных дней.

В стране, где долго, долго брани

{{№|545}}Ужасный гул не умолкал,

Где повелительные грани

Стамбулу русский указал,

Где старый наш орел двуглавый

Еще шумит минувшей славой,

{{№|550}}Встречал я посреди степей

Над рубежами древних станов

Телеги мирные цыганов,

Смиренной вольности детей.

За их ленивыми толпами

{{№|555}}В пустынях часто я бродил,

Простую пищу их делил

И засыпал пред их огнями.

В походах медленных любил

Их песен радостные гулы —

{{№|560}}И долго милой Мариулы

Я имя нежное твердил.

Но счастья нет и между вами,

Природы бедные сыны!..

И под издранными шатрами

{{№|565}}Живут мучительные сны,

И ваши сени кочевые

В пустынях не спаслись от бед,

И всюду страсти роковые,

== Примечания ==

Закончив поэму в октябре 1824  г., Пушкин не торопился с ее опубликованием. Во-первых, он думал еще обогатить критическое содержание поэмы, введя в нее речь Алеко к новорожденному сыну, в которой звучит горькое разочарование поэта в ценности науки и просвещения, того просвещения, которому Пушкин так искренне и преданно служил и до своего кризиса и после него, до самой смерти. Этот монолог Алеко остался недоработанным в рукописи (см. «Из ранних редакций», стр. 444—445). Другой причиной задержки обнародования «Цыган» было, можно думать, то, что в это время (конец 1824-го и 1825-й г.) Пушкин уже преодолевал свой кризис романтизма, и ему но хотелось нести в публику столь сильное произведение, не выражающее уже его настоящие взгляды. «Цыганы» были напечатаны только в 1827 г, с пометкой на обложке: «Писано в 1824 году».

''Меж нами есть одно преданье.''  — Римский поэт I века Овидий был сослан императором Августом на берега Черного моря. Предания о жизни его там сохранились в Бессарабии.

''Где повелительные грани // Стамбулу русский указал.''  — Бессарабия долго была театром русско-турецких войн, В 1812  г. там была установлена граница между Россией и Турцией.