|
Колмогора. Памятник Герою — памятен душе по первым впечатлениям, им
произведенным. Мы читали его в ссылке — прежде нежели знали жизнь Репнина.
===8 сентября===
27 августа/8 сентября. Купил книжку Багезена "Der Karfunkel oder
Kling-Klingel Almanach", {16} по рекомендации Куно, который подарил мне свое
сочинение, и досадую, что бросил деньги по пустому и потерял 1/4 часа на
чтение. Как можно так несчастливо подражать Ж. Полю и написать 100 глупых
сонетов в насмешку над сонетистами того времени в Германии (1809 года). В
досаде пошел к автору ее. Но страдания его физические удержали меня от
упреков; а он, как обыкновенно с автором случается, о худшем своем
произведении говорит мне как о примечательнейшем, и полагает, что эта книжка
подействовала на вкус той эпохи и удержала сонетистов. Главные из известных
осмеянных авторов суть: Тик, Шлегель, Вагнер и проч. Но, кажется, он имел в
виду и философов: по крайней мере имена их тут так, как и m-me _Сталь_, под
именем m-me _Dacier_. Каламбур, которым автор очень доволен…
===28 августа===
9 сентября/28 августа...Я встретил Шеллинга на дороге к Постгофу,
долго разговаривал с ним о сочинениях St.-Martin; он читал некоторые из них;
нашел в них свои мысли — и не хочет читать другие до тех пор, пока не издаст
полную систему свою, дабы не мешать развитию собственных мыслей своих, так
как он не читает почти ничего из области философии и мистики. Он называет
St.-Martin — ein geistiges Cadaver потому, сколько я понял, что в нем много
истинного духа; но не развитого, сокрытого в мертвой шелухе. Он не успел или
не мог раскрыть все, что было в нем духовного.
Шел<линг> сказал мне, что жалеет, что не может объяснить хода или,
лучше, внутреннего развития своей системы, — а я еще более о сем жалею, ибо
его словесное объяснение послужило бы мне при чтении книги его в Париже…
----
==1 сентября==
13/1 сентября. В первый раз ходил к колодцу кислой воды, Sauerbrunnen, который устроен параллельно с дорогою в Постгоф, в итальянском вкусе. Простой народ пьет эту воду вместо квасу, особливо в жаркие дни, и уверяют, что и в жар она не вредит и <не> простужает.
После обеда с Моденом и с Сережей ездили за 2 часа отсюда в Эльбоген,
уездный городок, из старой крепости построенный и лежащий в глубокой долине.
Старый замок Эйхе, полуразвалившийся, стоит на крутом утесе и почти окружен
рекою Эгрою, которая обтекает замок почти со всех сторон, кроме той, по
которой выезжают в город. Вокруг крепости идет дорожка. Вид прелестный, и
окружность живописная. Мы ходили в ратгауз, где показывали нам аеролит,
упадший, как полагают, с неба. Клапрот, Вернер и Мейтербах (!) рассматривали
его; отослали часть в Вену; но с цельного сняли слепок, который и сохраняют
в здешнем ратгаузе.
Из древнего замка сделали тюрьму, где теперь находятся колодники со
всего уезда. Жилища их почти в земле и чистоты неприметно. В одной из комнат
замка рыцаря Шенау видел орудие пытки, некогда и здесь бывшей. Лестница с
колесом, на которую привязывали страдальца ремнями и вытягивали его так, что
кости из суставов выходили. Я сам имею Codex Theresianum (имя женщины-матери
украшает законы, кровью и злобою писанные!), где все орудия и все роды пытки
изображены. Для богемцев, яко сильнейших по натуре, степени пытки усилены! -
Зоненфельс! Я подумал о тебе - благодетель человечества! - увидев сии
памятники невежества и ожесточения между древностями, с орудиями
хлебопашества. Давно ль восставал ты смелым опровержением закона, который
противен человеколюбию и справедливости; ибо основан на слабости
человеческой, а не на правосудии и более устрашает слабого и невинного, чем
закоренелого и ожесточенного преступника. Мордвинов! Когда кнут будет у нас
лежать с древностями, хотя бы и в Грановитой палате, то имя твое перейдет в
потомство с именами Говардов и Зоненфельсов; а кн. Л<обановых->Р<остовски>х
герб украсится изображением кнута с девизом: близ царя близ кнута! честь
применял на кнут?? или иначе: без чести и без кнута и без места. — Историк -
ибо и подвиги подлости принадлежат иногда истории - объяснит смысл сего
девиза! — Territion — род пытки, только страхом.
Эльбоген, т. е. локоть, точно местоположением своим напоминает фигуру
локтя. В 30-летнюю войну была пограничною крепостию. См.:
Conv-Lex и Шиллера «Wallenstein».
==5 сентября==
17/5 сентября...Между тем как в отчизне всякий нищий, каждое поле,
худо обработанное, свежие развалины или явная нищета деревни, или слух о
злом притеснителе-помещике смущают его <путешественника> душу и располагают
ее к какой-то продолжительной внутренней досаде" отравляющей все наслаждения
природою и любовию, — в чужом краю те же явления не производят сего действия
или по крайней мере оно слабее и умеряется или оказанною помощию, или
сравнением с новыми более утешительными явлениями, или при взгляде на божий
мир, не обезображенный на ту минуту рукою человеческою! Путешествуя в чужих
краях, gazing at mankind хотя и не так, как бы на диких зверей в клетке, то
по крайней мере как на собрание редкостей, коим дивимся, не трогая оных — и
не будучи тронуты ими! Но в России — кто проезжал в<оенные> п<оселения> и
смотрел на них с спокойным духом, <не> помышляя о минутных жертвах
настоящего и о ужасах будущего!…. Кто смотрел на развалины екатерининских
дворцов, на сии при самом строении развалившиеся памятники необдуманных
замыслов в пользу городской промышленности, — и взора горького вперед не
обращал! Кто проезжал по Ярославским трактам и не думал о том, куда ведут
эти дороги….. Губернатора к почестям, народ к разорению! — И сии деревья,
изнеможенною рукою посаженные, и негодованием опять вырванные! - или
иссохшие преждевременно как те земледельцы, кои, оставив поля свои
необработанными, за сто верст пришли садить их!..
==6 сентября==
18/6 сентября...После обеда ходил я сегодня (в воскресенье) в
Schiessengesellschaft близ Kleinversailles и видел здешних стрелков, в цель
на 200 и 100 сажень попеременно стреляющих. Общества сии существуют издавна
во всей Германии. К здешнему принадлежали из русских: Петр Великий, гр.
Ал<ексей> Григ<орьевич> Орлов и кн. Ф. С. Голицын. Сохраняют три меты, в кои
державная рука северного героя попадала — и не без благоговения смотрел я на
сей памятник забавы его. — Гр. Орлова портрет, в каске, также здесь хранится
и щит, в который попал он: на нем изображен лев, с русскою надписью,
выражающую неустрашимость русских…..Он жил здесь во время цар<ствования>
императора Павла — и укрывал себя и, как сказывают, богатую невесту свою от
женихов того времени, сильных при дворе самодержца…..
Петр I подарил стрелкам 20 ведер вина. Кн. Фед<ор> Серг<еевич> Голицын
одел всех их на свой счет и угостил - или, лучше, на счет своих
наследников…
==7 сентября==
19/7 сентября... Писал сегодня к Жихар<еву> и к Кар<амзину> и послал и
гравюры Бруни с Тютчевым… Последнюю ночь проводил в К<арлс>баде. Вечер
сидели у нас Моден и Чаадаев. После обеда был я у Тютчева и со слезами
умиления слушал его рассказ о подвигах благости несчастного друга моего в
Дерпте. Она учредила на 20 человек гошпиталь; ввела обычай поочередно между
городскими жителями кормить бедных, коих число, таким образом питающихся,
простирается уже до 90. - И все это соединяла с исполнением прочих
семейственных обязанностей, дочери, жены, матери. — И все это она взяла в
гроб, оставив пример для других, и благодарность, которая усыпает ежедневно
могилу ее цветами. — Мир праху твоему, друг милый, блаженная тень, которую и
в этом мире видел я только в отблеске ее добродетелей и нежной ко мне дружбы
— храни меня до радостного утра!..
==8 сентября==
20/8 сентября...Выезжаем в <пропуск> часов. Прости Карлсбад с твоими
источниками, с твоими горами, о которых воспоминание сохранится в душе моей
вместе с теми впечатлениями, кои имела она, и с чувствами, которые в ней
возбуждались прошедшим и настояшим. Первая станция от К<арлс>бада. 3 мили.
Взвода… Простившись с Чаад<аевым>, поехали мы в 5-м часу из Взводы,
оставив в левой стороне местечко Фолкенау, которого вид сделался с левой
стороны еще живописнее и долина его, по которой течет опять и речка Эгра,
привлекательна какою-то мирною, безмятежною красотою, пленительною для того,
кто на закате бурного дня ищет успокоения…
==10 сентября==
22/10 сентября. Барейт... Потом прошли к Ж.-П. Рихтеру. Жена и дочь его
нас приняли. Через три минуты вошел в очках, под глазным зонтиком, худощавый
старичок больной наружности, в котором едва ли можно бы узнать Ж. Поля по
его портрету и бюсту, в комнате и в нашем трактире стоящим. Шеллинг
предварил уже его о моем приходе. Увидев и 2 братьев, сказал он: «Вместо
одного — три удовольствия». Говорили о литературе, о Жуковском, о новом
издании его сочинений в будущем году, о Багезене, о греках, о России, и
радовались свежестию головы его, и бодростию духа в дряхлом, больном теле.
Он говорит, как пишет, сказал Ник<олай>, и это правда. Беспрестанно
сравнения, уподобления, часто самые разительные своею новостию и неожиданным
сходством с предметом разговора. Пробыв у него около часа, — мы расстались,
опасаясь повредить его здоровью, ибо старик говорил, а мы более слушали. Он
раз удержал нас, и мы остались; но, вспомнив болезнь его, решились оставить
его, хотя и желали бы продолжать беседу приятную и любопытную… {17}
==25/13 сентября...==
В Ганау приехали мы около двух часов и, отобедав,
тотчас пошли смотреть город, а я, несмотря на праздник, зашел в открытую
книжную лавку - и что увидел на двери? Портрет З<анда>, дурно
выгравированный на нотах любимого им вальца. Первое движение было купить,
как достопримечательность, знаменующую дух Германии и расположение умов там,
где цензура или полиция не душит их; но подумав, что мой путь еще далек, что
могу встретиться с дипломатами всех наций и всякого рода и что
дипломатическая деятельность сих тунеядцев может истолковать в другую
сторону портрет, который и в моем портфеле может для них не остаться тайною,
— я оставил З<анда> на дверях книжной лавки! {18}
Я пошел далее смотреть город: проводник наш привел нас из нового
города, Neustadt, в старый, разительно отличающиеся друг от друга. Старый- с
узкими и излучистыми улицами; в новом — все чисто, улицы шире и дома другой
архитектуры. Последний обязан своим построением - уничтожению нантского
эдикта, которое изгнало трудолюбивых реформатов из Франции и населило,
обогатило промышленность и в некотором смысле просветило Германию, и
распространило и в ней вкуо к языку франц<узскому> или, лучше, моду к нему в
городских обществах. Влияние сего варварского ниспровержения данной раз уже
привилегии — неисчислимо в последствиях своих. Надобно бы, чтобы, с одной
стороны, беспристрастный немец, собрав в путешествии по разным местам
северной и южной Германии все сведения о водворении там французских
реформатов, при Лудвиге XIV, исчислил благодетельные от сего последствия для
Германии, а француз, если можно, также беспристрастный, отвергнув всякого
роду национальную гордость, показал бы нам, чего лишили иезуиты Францию,
лишив ее лучших, просвещеннейших граждан; но вместе с тем один только
француз может представить нам и добрую или по крайней мере выгодную сторону
для французов - сего изгнания: оно, может быть, неприметным образом
расположило благодарных немцев в пользу соседей их. - Ансильон, потомок
выходца реформата и историк Европы, живущий в центре Германии
протестантской, должен бы был заняться сим, отложа на время министериальную
свою заботливость и снова подружась с музою, которая его возлелеяла и
показала путь к прочной известности, если нельзя назвать славою — завоевания
его в области, принадлежащей потомству…
Из Ганау поехали мы не прямо в Фр<анк>фурт, но через Вильгельмбад, куда
в воскресенье приезжают из Ганау и Фр<анк>фурта. Сад и дом устраивал
Канкрин, отец нашего м<инистра> ф<инансов>, который сам некогда был здешним
над<ворным> сов<етником>. Мы нашли здесь множество гуляющих в саду; снаружи
осмотрели мы die Burg, прекрасную, искусственную развалину, обвитую с одной
<стороны> плющом, коего корни и ветви срослись со стеною. Я зашел и в
крестьянский трактир, где мужики чинно и плавно вальсировали и пили здешнее
вино и пиво.
Из Вильгельмбада отправились мы в 5-м часу в Фр<анк>ф<урт> и встретили
богатые экипажи, открытые коляски, пр<инца> Кумберландского, брата
курф<юрста> касельского, на Майне в прекрасном замке по дороге к
Ф<ранк>ф<урту> живущего. Встречи сии напомнили нам, что мы приближаемся к
богатому, многолюдному — и свободному городу! Въехав в его область, сердце
брата Н<иколая>, а может быть, и мое сказалось нам каким-то милым ему,
приветным, но незнакомым чувством…..
Но мы вспомнили, что мы с берегов Волги и Невы..... и стали снова
любоваться прекрасными окрестностями Фр<анк>фур<та>, натурою, для всех
одинаковою в дарах своих, кто умеет ими пользоваться, — и Майном, которого
струи освещались тихим, вечерним солнцем и отражали в себе сады виноградные
и цепь веселых и красивых домиков. В 6 часов мы были уже в стенах
Фр<анк>фур<та> и в гостях римского императора; а в 6 1/2 я перенесся уже в
Авлиду, видел Ифигению и слушал Глюкову музыку, {19} в Ф<ранк>ф<урте>
оживляемую прекрасным и многочисленным оркестром и искусным талантом Добкара
в Агамемноне, Низера — в Ахилле и m-lle <1 нрзб> — в Ифигении. Театр был
полон. Ни одной праздной ложи, и все места заняты в партере. Хор
соответствовал степени совершенству и искусству актеров, и декорации и
костюмы хорошие. Бюсты Ифланда и Lux-a стоят по сторонам театра. - Близ
театра другая забава; улицы наполнены гуляющими. — До завтра.
==26/14 сентября.==
Рано поутру гулял с братом и заходил в Romer, где
видели залу, в которой собирается теперь магистрат здешний, когда прежде
собирались курфюрсты. Их гербы и места еще сохраняются. Потом были в зале,
откуда император смотрел на народ и на фонтан, из коего било вино для
народа, и на избу, в которой жарились быки и выдавались народу, во время
коронации. Описание сего, кажется, в жизни Гете. Золотой буллы не могли
видеть. Нужно прийти между 9 и 12 час<ами>. Я зашел к Маркелову, узнал о
приезде Ан<штета>, был у него (о М<аркелове>), а на почте отдали письмо из
Нюренберга от Сережи, до глубины сердца меня тронувшее. Отвечал ему в
Лозанну и отправил сегодня, до 11 час<ов> письмо туда.
Был в двух книжных лавках, у Вальмана только виды и описание городов и
государств с изображением разных мест. Но Бреннер усовершенствовал немецкое
книгопечатание и стереотипное дело. Бр<еннер> некогда предлагал выгодный
закуп у него библий и новых заветов нашему библ<ейскому> общ<ест>ву — но мы
отклонили; ибо сами уже выписали стереотипного анг<линского> мастера. Он дал
мне план для издания классических авторов, с примечаниями. Прочту и скажу
ему мнение свое о введении сих книг в России. — Новое издание в одном томе
Бейрона, им начатое; последует также в одном томе и В. Скотт, но только
поэзия его.
Я долго рассуждал с ним или, лучше, слушал его о книжном деле в
Германии. <1 нрзб.> надеется перещеголять не только французов, но и англичан
в сей отрасли высшей промышленности. Хвалит переводчика греческих классиков,
Швенке, уже издавшего перев<од> с греч<еского> и готовящегося издать новый
перевод Гомера и превзойти — Фосса! Он учителем в здешней гимназии. Бреннер
— племянник книгопродавца сего имени, устроившего сие давно уже известное
заведение…
Был опять в театре: давали комедию <пропуск> и играли хорошо.
Национальные, классические лица всегда немцам удаются, ибо они списывают их
с натуры и подражают ей прекрасно, если только может быть прекрасное в
комическом (le bas comique).
27/15 сентября... Бреннер водил меня в сад Бетмана, где устроен музей,
которого главным украшением Ариадна Даннекерова. Какое совершенство резца!
Какие формы! и какое положение главной фигуры и зверя, на котором она
покоится. И та и другая из одного куска мрамора. Данискер долго размышлял о
положении, в коем он должен представить Ариадну сидящую, и наконец, по
долгому размышлению и по сравнении различных, изобретенных им рисунков, он
решился посадить ее на льва (!) и, желая сохранить всю благопристойность,
одну ногу прикрыть несколько другою. От сего изменения форм тела - они
сделались еще мягче, грациознее; и вид не пленяет, не разгорячая воображение
и не приводя в волнение чувства, а настраивая душу к какому-то высшему
сладострастию, неизъяснимому, но понятному. Свет солнца был самый тихий и
падал прямо на Ариадну, которая медленно переворачивалась перед нами и,
казалось, постигала движения тела своего и, полная жизни и души, вливала
душу и в предстоявших. Тут были некоторые из здешних молодых художников,
очарованных сим произведением вдохновенного художника. — Я не мог еще видеть
Христа его в Ц<арском> селе. — От 2 до 5 часов ежедневно всякий, здешний и
странник, может свободно любоваться сим храмом, посвященным изящному
художеству. Тут есть и некоторые слепки, например Лаокоона. Оттуда поехали
мимо памятника, фр<анк>ф<уртским>и жителями храбрым <1 нрзб> (гессенцам) и
пруссакам воздвигнутого, за неустрашимость, оказанную при изгнании в 1792
году отсюда французов. Груда гранитных обломков, покрытая львиною кожею и
<пропуск>.
И приехали в дом общества естествоиспытателей, учрежденном при
Сенелберговом заведении. Я нашел в отделении минерального кабинета сына
здешнего первого бургомистра Мейера, трудящегося над составлением каталога
по новой системе; другие, тоже охотники, составили каталоги по другим
отделениям, например орнитологические, ихтиологические и проч. - все из
одного усердия к науке и из любви к отчизне. Память Сенелберга здесь чтима,
и монумент его поставлен близ места его падения, со строения, которое
воздвигал наукам в пользу отчизны. Он не успел кончить плана своего при
жизни; но благодарные сограждане довершили мысль его и к анатомическому
театру и к клиническому институту и гофшпиталю присоединили музеум
нат<уральной> ист<ории>, обогащаемый беспрестанно путешествующим ныне в
Египте <пропуск>, здешним уроженцем. Он уже прислал множество зверей, птиц,
рыб - и в числе оных весьма редкие. Чучелы сделаны и сохраняются
прекрасно…
Гете - место рождения Фр<анк>фурт. Намерение воздвигнуть памятник на
острове, в Майне близ Thor образовавшемся, который я видел с большого моста.
— Вероятно, после смерти его…
28/16 сентября... Во 2-м часу ночи прибыли в Нассау, жилище Штейна,
коего жизнь и славу изобразил в одном стихе Клопшток (tont unendlich fort),
не думая о нем.
Рано поутру пошел я ходить, но прежде из окна моего трактира увидел я с
одной стороны живописные развалины на горе (Schlossberg) die Burg Stein, а с
другой-самый замок нынешний Штейна, где патриот, cum otio et dignitate,
мечтая о благе отечества, времена минувшие поминает и остатки бессмертных
дней своих посвящает бытописателям и дает им новую жизнь, а чрез них и славе
Германии.
Переехав реку Лану, я взобрался сперва на Berg-Nassau и на другую
сторону горы Schlossberg, откуда новые виды и новые прелести. Ручей Muhlbach
извивается по долине, испещренный трудолюбием, а близ нее деревеньки и -
тополи, указывающие путь далее. Но вид с развалин Нассау- едва ли с чем
сравниться может: в разные стороны - разные виды; амфитеатр гор перед
глазами. Горы усажены виноградниками и жатвами и плодовитыми деревьями.
Развалины замка Штейна ниже нассаусских. Глубокий ров, натурою
сотворенный, разделяет сии два памятника 11-го столетия. 7 веков здесь
фамилия Штейна существует. — Я пошел к его развалинам, другая картина, и не
менее прелестная. Вся земля у подошвы сей горы принадлежит Штейну. У подошвы
горы течет Лана, а за нею Нассау — и далее горы.
В 10 часов пошли мы в замок к самому Штейну. Он принял нас в башне,
построенной им в память 1813, 14 и 15 годов; в среднем этаже башни - его
кабинет, и в простенках оного библиотека для древностей германских; украшена
портретами героев Германии древних и новых, от Лютера, Максимилиана,
Валенштейна и проч. — до Блюхера и Гнейзенау! Тут просидели незабвенные 2
часа в жизни нашей в беседе с мудрецом нашего времени, одним из
восстановителей падшей пред Наполеоном Германии. (Не забыть написать к гр.
Румянцеву о присылке к нему всех актов, им напечатанных).
Внизу башни - ванна. Самый замок тоже довольно древний; на дверях видел
1621 год, в комнате вырезанный. Здесь живет Ш<тейн> по летам, для вод Эмса.
Он водил нас и в сад свой; кажется, как будто окружные горы принадлежат к
нему и входят в состав его. И бург его видел. Он подарил нам рисунок с
оного, с южной стороны снятый (Тюрнером. 1820).
Его не забудет история.
В башне, воздвигнутой Штейном, вделаны статуи: св. Георга, для России,
св. Адальберта, для Пруссии, и на одной двери надписано начало известной
духовной песни Лютера: «Eine feste Burg ist unser Gott». И Штейн имеет
своего папу, от коего спасло его провидение, и свою Германию и Европу, для
коих спасло его провидение. Уединенная жизнь его, посвященная снова
отечеству, достойна его деятельной жизни в эпоху министерства в Пруссии, и в
другую, для него, для Германии и для человечества славную. О нем можно,
может быть, справедливее сказать, чем о Фрид<рихе> Вел<иком> (сказал
Мюллер): «Immaculatis fulget honoribus»; а в утешение себе, не видя всех
плодов созревшими, может он воскликнуть: «Et voluisse sat est». Но и
совершенный им подвиг дает ему право на истинное бессмертие… {20}
_Эмс_. Не более как за милю отсюда лежит Эмс у берегов Ланы. Мы
проехали городок Лангенау — и вся дорога, особливо в правую сторону, была
живописною цепью гор. В Эмс приехали к самому обеду. Взглянув на бани и на
источники и бросив взгляд по ту сторону Ланы и на миниатюрный мостик, из
маленьких судов составленный и чрез Лану лежащий, мы сели обедать со свитою
цесаревича, а после обеда пошли к нему и опять более часу беседовали с ним
или, лучше, слушали его: о прус<ском> кор<оле>, о других членах
кор<олевской> фамилии; о Эренбретенштейне, о прусском параде в Кобленце; о
названии его именем части укрепления и проч. и проч. - Я сбирался
путешествовать на осле по окрестным горам и въехать на scheme Aussicht; но,
проговорив долго с цес<аревичем>, нельзя уже было откладывать поездку в
Кобленц, куда мы приехали уже в сумерки и едва застали лучи солнца на
позлащенных им горах и на грозных высотах Эренбретенштейна (или Friedrich
Wilhelm). За полмили отсюда дорога раздваивается, и одна идет, кажется, на
Мюленбах, другая — в Кобленц, и пред сим распутием вдали виден Рейн,
излучистый и древний, напояющий несметные села и веси, на пути его усеянные.
Солнце уже садилось, и тень покрывала горы, когда я в другой раз в жизни и
опять издали увидел тебя, древний поитель племен и градов, и легионов Кесаря
и донских полчищ!
Укрепления Эренбретенштейна висят над частию города, им прикрываемого,
и я еще не мог насмотреться на крепость и на тонкий, вьющийся виноград у
казематов ее, как мы уже очутились на мосту Рейна, который из
Эренб<ретенштейна> перенес нас в Кобленц, в час театра, куда я поспешил
видеть или хотя выслушать «Jeanne D’Arc» Шиллера. Публика соответствовала
труппе, а труппа публике; но Шиллер, но стихи его — перенесли меня в мир
вдохновения, из которого пробудило меня явление на сцену катол<ического>
архиерея с свитою разноцветных монахов и отправление им обедни; в глубине
театра представлен был алтарь церкви кат<олической> — и вместо….. виден
был египетский сфинкс! Мальчишки, одетые наподобие тех, кои прислуживают
кат<олическим> священникам во время литургии, звонили в колокольчики и, по
обыкновению, приседали у алтаря в минуту звона, что у католиков означает
возвышение гостии! Я не мог равнодушно смотреть на сию бутафорскую
карикатуру католического священнодействия и, не дождавшись 6 акта, - ушел
домой пить чай!..
1 октября н. ст. Бонн... Узнав, что Шлегель ректор унив<ерситет>а
здесь, я пошел к нему и не раскаиваюсь, что возобновил знакомство с другом
m-me Stahl, которого видел с нею в 1812 году в П<етер>бурге. {21}
Он показывал мне свои индийские древности; две рукописи в свитке
означенной величины: |_________________|с рисунками, изображающими божества
инд<ийские>. Одну из них он напечатал уже. Дал объявление об издаваемой
книге, и говорил с большим уважением о нашем бар<оне> Шилинге. {22} Каталог.
Он читает и лекции. Прежде еще дал он приказание педелю показать мне
древности римские и германские. Я желал видеть и Гюльмана и в библиотеке
нашел его и с ним ходил смотреть и музеум; но сам он был для меня интереснее
божков и сосудов германских и римских. Мы говорили о новоиздаваемой им книге
«Das Stadtewesen des Mittelalters». Он получил из Риги документы - о
торговле России в средние века, и полагает, что ни Кар<амзину>, ни
Сарториусу они не были известны. Мнение его о книге Галема. — С ним пошел я
еще раз взглянуть с террасы на Рейн и на 7 гор. Какая картина! Здесь
сливается древность с средними веками: римляне и германцы — Траян, Кесарь -
и Наполеон, и колонны ландсвера 1814 года, и наши неустрашимые легионы!..
Едва выехали из Бонна, как на правой стороне увидели верстах в десяти -
огромную развалину на высоком утесе, называемую Godesberg, и под нею
деревеньку того же имени, в которой и источник целительной воды. - Но вид
развалины, насупившейся над Рейном и над веселым ландшафтом под горою -
несравненный. Не знаешь, ею ли любоваться, или смотреть вдаль, или назад,
или на другую сторону Рейна и на семь гор, из которых каждая представляет
что-нибудь замечательное или какую-нибудь особенную прелесть.
Развалина Годесберга еще осталась от римлян, и полагают, что кастель
сей построен Юлианом, ибо смысл народного предания некоторым образом на
Юлиана указывает; в древности, говорит предание, чуждый король прибыл в сию
страну с сильным войском; король был в союзе с злыми духами, коим приносил
жертвы и построил храм для поклонения им. - И властию злых духов -
владычествовал он в стране сей до пришествия первых христианских апостолов,
коим не могли противиться ни злые духи, ни войска его. - Не Юлиан ли
отступник в сей сказке — и не должно ли част<ично> искать историю в баснях
народных? — Юлиан в самом деле водил здесь легионы свои и имел долго здесь
свое пребывание…
==
''Бинген''. 7-й час вечера <2 октября>. Мы приехали сюда уже в сумерки,,
но я успел еще сходить на террасу, близ которой, как кажется, и пристань для
судов, по Рейну идущих, — и взглянуть на Рейн, здесь расширяющийся, на
противуположные горы, которые завтра увижу во всем великолепии их.
Какой день! От Кобленца сюда, в особенности когда едешь по левой
стороне Рейна, сцены беспрестанно переменяются, одна развалина сменяет
другую, один городок красивее, живописнее другого; и горы, усаженные
виноградниками или чернеющие от шиферного своего состава, попеременно
приковывали наши взоры — и Рейн, в величии покойный, с своими островками,
напоминающими, кажется, die Insel der Seeligen. И сии церкви готические и
византийские, и кастели, и бурги, кажется, взору одному досягаемые. Иногда
развалина на одном берегу стоит напротив другой на противуположной стороне,
иногда, как die Bruder, две развалины стоят одна подле другой. Часто,
несмотря на излучистое течение Рейна, видно более трех или четырех развалин
замков в одно время. Памятники двух народов, историю свою переживших; ибо
римская уже заключена, а германская хотя еще одним пером не написана, но
живет только в хрониках раздробленных отраслей одного великого древа, не в
одной Европе корни свои пустившего.
Может быть, в Италии есть места живописнее, есть замки, есть древности,
пред коими бледнеет интерес рейнских, но есть ли в Европе столь обширная
полоса земли, соединяющая в себе и вино и древности, и развалины замков и
великолепный Рейн, все сие и в картинах столь разнообразных?
Целый день я был в каком-то энтузиазме и жалел только, что память не
сохранит впечатлений от беспрерывного, почти утомительного созерцания красот
натуры и древностей произведенных.
Счастлив поэт! вместо описания меткого, верного, но всегда растянутого
и ослабляющего истину, — он видит Рейн, вспоминает минувшее; века мелькают
пред ним; тени римлян и сынов Германа являются в живых образах - и он, в
жару души и воображения, восклицает:
<poem>
О радость! Я стою при рейнских водах!
И жадные с холмов в окрестность брося взоры,
Приветствую поля и горы,
И замки рыцарей - в туманных облаках,
И всю страну обильну славой,
Воспоминаньем древних дней,
Где Альпов вечною струей,
Ты льешься, Рейн величавый!
Свидетель древности, событий всех времен,
О Рейн, ты поил несчетны легионы,
Мечем писавшие законы
Для гордых Германа кочующих племен;
Любимец счастья, бич свободы,
Здесь Кесарь бился, побеждал,
И конь его переплывал
Твои священны, Рейн, воды! {23}
</poem>
Но нам, прозаикам, даны другие законы, и мы осуждены тащиться прозою и
тогда, когда вся природа вокруг нас поэзия; когда и история говорит столько
же воображению, сколько уму и сердцу…
На повороте Рейна, между дикими и крутыми утесами, Lurley. Здесь
почталион наш остановился и начал играть в рожок. Звуки его повторились ясно
и громко в скалах — Lurley, — и мы вслушивались в эхо, которое умирало,
разбиваясь о скалы Рейна. Здесь жила рейнская ундина….. Читатели…
вслушайтесь в эхо — Lurley — и вы скажете: сказка эта — быль (имя Lurley -
von Lure, Lauter und Ley, Schiffer). Шрейберг заставляет эхо повторять себя
15 раз, но мы одним, но громким отголоском его удовольствовались. — Ундина,
жившая в скале из шифера, голосом своим, о скалы повторенном, увлекала за
собою судоходцев — к погибели…
==21 сентября==
3 октября/21 сентября... Рейн в обе стороны к Майнцу и к Кобленцулучшая
часть всей картины, и едва воображение остановится с грустию над
развалинами, как душа снова расцветет одним взглядом на прелесть здешней
природы. Осенняя риза не мешает ею радоваться. Нет, она к прелестям и к
богатству красок прибавляет еще изобилие - и когда устремляешь взор на
необозримое пространство, спелым виноградом позлащенное, то какое-то
благодатное, веселое чувство сменяет другое, из развалин и седых утесов в
сердце странника преходящее: летит неумолимое время! (fugit irreparabile
tempus!). Оставить его можно только, ознаменовав минуту бытия своего добрым
делом или хотя добрым чувством — и вздохом молитвы…
В 6-м часу выехали мы в Майнц; и последние лучи солнца освещали нам
берега Рейна до тех пор, пока мы не своротили в правую сторону к
Ингельгейму, где нашли первую станцию. В 10-м часу приехали в Майнц. Рано
поутру осматривали собор здешний и его древности. Надгробный камень:
Frauenlob, коего гроб несли дамы, а венец над головою его в знак торжества
поэта; Фастрады — жены Карла Великого. — И другие. — Церковь св. Игнатия
Augustiner-Kirche и, наконец, вид с цитадели.
Пошли смотреть галерею картин, где видели многие прекрасные:
Dominichino, Рубенса и проч. — Римские древности. - Модель моста на 14
дугах, совершение коего стоило бы 36 миллионов гульденов. 12 миллионов было
уже ассигновано в 1814 году. По внутренней части моста должны были проходить
скрытно гарнизоны Майнца — и прикрываемы самим мостом. Модель сделана в 1812
Кнолем, план — составлен par le directeur des ponts et chaussees Saint-Ford.
Napoleon propose et dieu dispose. Картины подарены городу Наполеоном.
Книжная лавка Купферберга. За 16 гульденов всего Чокке в 24 частях,
уютное издание; теперь вышли только 16 частей. Всего Шекспира в одной части
4 gul. 48 kr. в Лейпциге 824.
Здесь теперь 6 т<ысяч> войск: 3 прусского и столько же австрийского.
Теперь живут они мирно; но редко сходятся вместе. Казармы розно. Город сам
принадлежит дармстадскому герцогу. — Сия разнобоярщина не вредит городу,
хотя и не приносит значительной пользы финансам его.
После обеда, в 4-м часу вышли мы на мост и по течению Рейна, с помощию
весел, помчались вниз, мимо водяных мельниц, почти во всю ширину Рейна на
нем устроенных. И здесь Майн, версты за полторы отсюда в Рейн втекающий,
отличается своею желтовато-песочною краскою от зеленоватого Рейна и всегда
течет до самого Бингена, где за Бингеном теряет свою краску, отличную от
Рейна. Гребцы указали нам на правой стороне майнскую воду и отличили ее от
рейнской. Против самого Майнца, на другой стороне Рейна, лежит город
Кастель, где в древности римляне уже имели укрепленный лагерь для частых
переправ своих чрез Рейн и лая прикрытия моста. Множество найденных близ
Кастеля Yotiosteine, которые мы видели сегодня в здешнем собрании римских
древностей, доказывает пребывание на сем месте римлян. Полагают, что здесь
находилась Mattiscarum отрасли германской, покорившейся римлянам. Близ
самого Кастеля, ныне укрепленного, лежит другое укрепление: Fort Montebello.
На противуположной им стороне идет прекрасная аллея из высоких тополей,
вдоль по берегу Рейна. Она начинается от бывшего дворца курфюрста, ныне <1
нрзб>, близ коего другой дворец, где жил Наполеон, принадлежащий ныне
герцогу дармштадскому, владетелю Майнца и его окрестностей. В третьем
большом доме в той же линии на Рейне — арсенал. По другую сторону моста,
вдоль по берегу видны мрачные, закопченные здания, из коих четыре определены
для тюрем: в одной содержатся военные арестанты, в другой - городские, в
третьей — записные прелестницы, нарушившие закон гражданский. Но и с
середины Рейна, и с берегов его, и с моста, со всех сторон - соборная
церковь, пять раз горевшая и разрушаемая огнем и ядрами, красуется и
возвышается над мрачным, черным от черепиц, городом, напоминая своим
красивым и стройным великолепием блистательную эпоху Майнца, поднявшего
некогда первое знамя против рыцарей-разбойников и возлелеявшего в древних
стенах своих Гутенберга (коего дом, сохраненный благодарным потомством,
вмещает теперь библиотеку для чтения и казино), коего изобретение переменило
нравственное и политическое бытие Европы и распространило благодетельное
действие свое и на новый мир, тогда еще не открытый. Так книгопечатание было
зарею и вместе залогом (garantie) истинного просвещения, нового гражданского
порядка в Европе и ее возрождения (хоть дом Гутенберга и стоял близ гордого
костела иезуитов!). Майнц и Витенберг — братья и могут дать друг другу руку
через столетие. Как фаросы света, стоят они в летописях мира и из среды
Германии, из мрачной монашеской кельи, из-под кровли незначущего гражданина
майнского озаряют вселенную светом незаходимым; ибо никакие уже усилия
князей тьмы и кровоспросников века сего и властей предержащих не в силах
остановить действие открытия одного и смелой деятельности другого.
Инквизиция не истребит Библии, Конгресс — идей Германии и Англии. — Есть ли
здесь, в пережившей себя Европе, будут одни жертвы, то там, за океаном
найдутся алтари и воскурится на них фимиам благодарности за первую печатную
азбуку, за первую напечатанную Библию.
Осмотрев город и окружающие его укрепления с одной стороны моста, мы
поехали против воды, вверх по Рейну, до самого впадения в него Майна, и
встретили идущую из Фр<анк>фурта водяную дилижансу, ежедневно туда и обратно
отправляющуюся.
Ввечеру я был в театре: давали пиесу Коцебу "Die deutsche Hausfrau".
Везде та же ложная чувствительность, смешанная с истинною; мораль нечистая и
часто отвратительная. Дядя советует племяннице своей, жене мужа-преступника,
оставить его на произвол судьбы и, когда повесят его, выйти за генерала,
который осудил мужа ее на смерть, хотя и законную. Герой пиесы, адъютант
генерала и любовник дочери отца своего, по обыкновению сын любви — и шпион.
И никто не нашел отвратительным характер шпиона в любовнике и в храбром,
заслуженном офицере. И даже характер der Hausfrau не выдержан. И она не по
строгой обязанности и чистой добродетели, но из благодарности только не
оставляет мужа в минуту его погибели. Коцебу и не понимал того начала
нравственного, которое велит любить добро для добра; истинной бескорыстной
нравственности.
5 октября/23 сентября... В тумане лежит передо мною Франция. Всю ночь
покрывал он нас, и мы въехали в границы французские на рассвете, окруженные
густым, непроницаемым туманом. Прекрасной погодой пользовались мы только до
Майнца. Простившись с Рейном, который во все время нашего странствия по
берегам и на хребте его показал нам себя во всем блеске осеннем, мы
расстались и с прекрасною погодою. Теперь она нам и не так нужна будет. Мы
спешим к центру королевства и в Шампании — одно вино и сухая земля. Солнце
не освещает ни прекрасных развалин, ни позлащенных гор, и с природою
переменилась для нас и погода.
В 11-м часу утра проезжали мы Longeville; здесь кончается язык немецкий
и начинает французский. Я не могу еще привыкнуть к разговору с почталионами
на языке наших салонов, слова, которые там слышал, слышу теперь от мужиков,
кои роют картофель и бьют свиней.
В 12 часов солнце проглянуло, туман рассеялся и день почти летний и
жаркий.
В правую сторону от дороги лежит большой замок генерала Дербань,
обращенный из монастыря. — Здесь дома имеют уже другую физиономию, нежели в
Германии. Помещения более похожи на наши. — Но граница Франции незаманчива.
Первые городки и деревни нечисты и домы невыкрашены.
В 4-м часу приехали в Мец; за час перед городом окрестности оживились,
и виды во все стороны прекрасные. Опять начались виноградники. Вдали видна
прекрасная, готическая, сквозная башня соборной церкви. Отобедав в 4 часа,
пошли на эсплакаду, видели Palais de Justice. С эсплакады виды из-под
тополей на Мозель, и на долину, и на отдаленную высокую гору — прелестны.
В театре давали "La folie", которая напомнила мне П<етер>бург, ибо
ничто так не оживляет в памяти и в сердце прошедшего, как знакомые звуки.
Они переносят в место, в то время, где и когда их слышал, и, кажется,
сближают времена и пространства. — Гарнизон.
7 октября/25 сентября. Писал сегодня к Сереже в Лозанну, а в книжной
лавке увидел вид Лозанны и обрадовался, как чему-то и мне знакомому. По
крайней мере имею понятие о некоторых предметах, на кои и он часто смотрит.
Бродили по городу и зашли в главную церковь: я не ожидал здесь найти
такой удивительной и превосходной архитектуры, как сие готическое здание,
легкое, прозрачное, как бы только из окон и тонких колонн составленное.
Раскрашенные живыми красками стекла с изображением святых - идут во все
стены; но с двух концов церкви почти снизу до верху — все в стеклах. Колонны
удивительной легкости и тонкости, и я не постигаю то, как купол может
держаться на них и на стенах почти a jour построенных. По простенкам висят
16 или 20 больших картин, изображающих страсти господни и называющиеся les
stations. Хорошей работы, но, по моему мнению, неуместны, ибо они не
отвечают зданию и безобразят колонны, на коих повешены. Глаза на них
останавливаются, между тем как взор невольно стремится к вышине купола. От
окон во всех стенах — и церковь чрезвычайно светла…
Воскресенье. 9 октября/28 сентября. Шато-Тиери. Утро. Отчизна
добродушного Лафонтена. Прежде всего пошли мы искать его дом и набрели на
памятник, воздвигнутый ему городом прошлого года и поставленный у моста на
Марне. Из белого мрамора стоит его изображение во весь рост. В одной руке
держит он перо, в другой тетрадку, в костюме того времени и в парике.
Памятник окружен четвероугольной решеткой, а по углам растут четыре деревца.
Лицом обращен Лаф<онтен> к набережной по реке Марне; но он не смотрит на
нее, ибо по берегу посажена аллея орехов, коих ветви обрезаны и натура
обезображена. Лафонтен опустил глаза и смотрит в свою тетрадку, где более
натуры, нежели в деревьях. Подле его статуи новый кофейный дом — Cafe Jean
Lafontaine. На пьедестале с одной стороны написано: «Jean de la Fontaine» с
другой:
"donnee
par Louis XVIII
inauguree
sous Charles X
le 6 Sbre 1824".
Нам тотчас показали улицу, где жил Л<афонтен>, и дом, ему
принадлежавший. Теперь живет в нем le procureur du roi, но услужливая
Француженка сказала мне, что нам охотно покажут его комнаты, и мы позвонили.
В самом деле, служанка повела нас в кабинет, в коем занимался Л<афонтен>.
Маленькая уютная комнатка, с окном на террасу, также не более комнаты. Дом
стоит на возвышенном месте в городе; к нему приделана башня, уже до половины
сломанная, с которой Лаф<онтен> любовался окрестностями города, Марною и ее
гористыми берегами. Из дома повели нас в садик, где прогуливался Л<афонтен>
и беседовал с четвероногими; потом в salon его, в нижнем этаже дома…
Из отчизны Лафонтена отправляемся мы в стадо духовное Боссюета, в
Meaux.
2-я станция от Шато-Тиери - городок La Ferte-sous-Jouarre, на Марне,
которая преследует нас в живописных берегах своих уже третий день, начиная с
Меца. La Ferte-sous-Jouarre чистый, из белого камня построенный городок,
между горами. Он изобилует камнем, употребляемым для жерновов, и мы видели
кучи оных, отделанных для продажи.
Через три часа приехали мы в Мо и пошли прямо в церковь соборную,
оставив коляску в трактире Сирены; в церкви гремели органы и голоса
каноников и des enfants du choeur в честь св. Денису, которого сегодня
празднуют. Церковь прекрасной готической архитектуры, подобная мецовской. И
здесь нашли мы множество женщин; но человек 15 мужчин во всем огромном
храме. В правой стороне увидели мы статую Боссюета, сидящего на епископском
престоле с надписью от имени города и всей бывшей паствы (grata et mirans).
Служил le grand vicaire, с канониками. Les freres des Ecoles chretiennes
привели и безденежно обучаемых ими школьников, кои без внимания смотрели в
свои молитвенники, между тем как швейцар с странной алебардой выгонял
собаку. Мы слушали органы и пение des enfants du choeur и каноников - и
кривые рога, их сопровождавшие. — И здесь вандализм не пощадил прекрасной
древности храма. Близ церкви и дом Боссюета, старинный, но великолепный.
Над главными городскими воротами, в кои мы въехали сюда, надпись в
честь городу, который первый отстал от Лиги и пристал к Генриху IV:
Henricum prima agnovi, Regemque recepi.
Et mihi nunc eadem quae fuit ilia fides.
Вероятно, первая надпись была только из трех первых слов:
Hen pr ag -последние прибавлены после.
После обеда, перед театром, бродил я по городу и вышел на булевар,
который сделан из старого крепостного валу, и встретил много гуляющих,
особливо женщин. В 7 часов начался театр. Труппа не здешняя, а приезжая, и,
кроме старого Савояра, все актеры не годились бы и на нашем провинциальном
театре. Публика шумная и простонародная. Мальчики шумят, дети плачут,
взрослые зрители перекликаются с одного конца театра на другой. После
второго акта 1-й пиесы я пришел теперь домой - отдохнуть и не знаю,
возвращусь к двум другим пиесам? Публика для меня любопытнее пиесы и
актеров. Мы за три почты от Парижа, и завтра я там обедаю.
Не знаю, отчего жизнь, из одних наслаждений и удовольствий, хотя и
весьма суетных, составленная, пугает меня. Я не привык жить для себя самого,
хотя и прежде мало жил для других. Какой-то голос говорит мне: не здесь твое
отечество, не здесь твои привычки, твои ближние. Я слыл любителем шумного
света и долго сам думал в нем находить рассеяние; но какой свет более Парижа
шумен, а меня ничего не влечет туда, хотя и сам чувствую, что он будет для
меня не без прелести! но главной прелести жизни - дружбы - для меня там не
будет; и где я найду дружбу и семейство Карамзина!
10 октября. Первый выход сегодня был опять в церковь, где я списал,
надпись с памятника Боссюету:
<poem>
JACOBO BENIGNE BOSSUET
Meldensium praesuli
Hoc monumentum
Dedicovit. Meldensis civltas
At que propitio Rege
Et famulantibus vicinarurn urbium
Majestatibus et populis
Posuit.
Grata et mirens.
Anno R. I. 1820.
</poem>
По двум сторонам гербы, кажется, города и Боссюета.
Оттуда в книжную лавку, где купил историю Мо, и на рынок, о котором
говорится во всех описаниях; но мы нашли только одну деревянную галерею под
кровлею на небольшой площади. Хотелось видеть дом Боссюета; но в нем живет
сам епископ.
Здешний архитектор, один из тех, коим поручено рассмотреть собор и
означить починки его, уверяет, что простенки с колоннами, где стоит памятник
Б<оссюету>, хотят закласть и что тогда памятник перенесется. Он, конечно,
стоит не у места. Боссюету должно греметь и из мрамора на средние церкви, в
открытом месте, где бы все могли видеть и слышать красноречивого оратора и
законодателя галликанской церкви, а тут он как бы скрывается от потомства и
стыдится, что не перед кем ему проповедовать...
После Clay последняя станция от Парижа - Бонди. Мы переезжали канал de
l'Ourcq, который должен снабжать Париж водою, тщательно отделанный, но не
знаю, еще конченный или нет.
Бонди - местечко весьма оживленное своим соседством с Парижем. Здесь
замок с парком и близ города лес Бонди, во время революции много вырубленный
и некогда славный разбойниками, но ныне бесстрашный для путешественников.
Но не доезжая еще Бонди, любовались мы влево идущею с дороги прекрасною
тополевою аллеею к замку Kainey и проехали деревню Livig, где прежде была
некогда крепость, принадлежавшая шампанским графам.
Недалеко отсюда m-me Sevigne писала свои классические по стилю письма к
Полине своей.
Едва выехали мы из Бонди, как атмосфера парижских окрестностей удушила
нас. Вонь нестерпимая с полей, и, казалось, самые деревья и все нас
окружавшее исторгает одно зловоние.
Мы проехали Pantin, где русские 30 марта 1814 года запечатлели кровию
вход в Париж. Сражения были между Pantin и воротами Парижа. В правой стороне
увидели мы город Монмартр (с его мельницами). Театр мученического торжества
патрона Франции и св. Дионисия и другого торжества святого мщения нашего
времени.
И наконец Париж. В 10 минут второго ночи были мы у его заставы и
въехали в faubourg St. Martin, который распространяется и отстраивается.
Не знаю, что я чувствовал, въезжая в Париж; но не равнодушно увидел я
этот город, где должен приготовить себя к порядку в жизни и устроить его и
согласить наслаждения ума и чувства с требованиями души и сердца и с тем,
что я предположил себе к пользе службы и моего назначения. Нашли квартиру за
160 fr. в месяц в Rue Traversiere, hotel d'Autriche.
Я побежал за письмами к Шредеру и нашел их от Св<ечиной> и Бул<гакова>.
Выспросил у него наставления и записал адресы; он тут же хотел представить
меня послу, выждав папского нунция, но я отклонил это предложение до другого
дня. У 2 банкиров ничего не нашел. У Roug еще не был.
В 5-м часу, исходив несколько улиц, пришел в Palais Royal, к Rivet,
обедать, где нашел уже и брата. - Я сначала стыдился спрашивать, куда пройти
в P Royal, но вежливость французов не давала мне чувствовать
стыдливости или по крайней мере необыкновенности моих вопросов.
После обеда я с удовольствием бродил по Пале-Роялю, уже освещенному и
освещаемому яркими лампами лавок... В 10 часов я возвратился домой. Лавки
были еще освещены, и я не чувствовал усталости, проходив по мостовой целый
день. - Жизнь парижская началась!..
11 октября... Мерьян пригласил нас объехать с ним часть города и
окружностей. Мы выехали в Champs-Elysees, и в первый раз увидел я Париж с
того места, на котором Нап<олеон> затевал палаты для короля римского, а ныне
строят памятник Трокадера. Мы остановились над Марсовым полем, - и все, что
это название напоминает в новейшей истории, все сильно подействовало на мое
воображение, и я терялся в воспоминаниях и в созерцании обширного поля, в
виду всего города, который видел отсюда в блеске своем.
Мы проехали по булевару смотреть Europa Rama - и с Марсова поля
перенеслись к Кремлю, в зимней его одежде, довольно верно изображенному в
панораме. Французы и француженки друг другу объявляли виды Москвы и Кремля и
не всегда с историческою точностию. Хозяин Europa Ram'bi также толковал
значение Кремля и его истории. - Там же видел Реймскую церковь во время
коронации Карла X, башню св. Стефана в минуту процессии la Fete-Dieu;
Вильгельмсгазе кассельскую. Гамбург и несколько других видов.
Отобедав в Palais Royal и заплатив 3 fr сверх цены за билеты аи Theatre
Francais, я увидел Тальму в Августе Корнельева "Цинны". Во все время я был в
восхищении от игры его. Лицо и жесты его и игра его физиономии (мимика) меня
еще более обворожили, нежели слова его. Он играл Августа, Лафон - Цинну,
Эмилию - m-me Paradol. Какая гармония в их искусстве; даже Firmin в Максиме
мне очень понравился; но Тальма, Тальма! Я еще не знал тебя, не знал до
какого совершенства довел ты мимику!-Ты оживил мою душу, ты вселил в нее
римское чувство, ты заставил меня постигнуть величие Корнеля.
"Les plaideurs", в которой я увидел нашего старого Гранвиля, также
хорошо играна.
О Тальма! Я видел тебя!
12 октября/30 сентября. Был в канцелярии посла и получил письмо от
Кар<амзина>. Перед обедом таскался по лучшим магазейнам Пале-Рояля и Rue
Vivienne и заходил на минуту взглянуть на игроков в cafe, где они целый
день, с утра, собираются. Ввечеру был в театре de Madame и видел четыре
пиесы: "Le sourd ou l'auberge pleine", где Le Grand играл роль Danieres и
смешил каламбурами и глупостями публику. "Le secretaire et le cuisinier",
где Perlet мастерски представлял mr. Soufflet. "La quarantaine"', где все
очень хорошо играли, но не было ни одного отличного, ибо Перле не играл, и
наконец "L'artiste, avec une scene nouvelle", где опять Перле принимал
разные роли и кончил англичанином, приехавшим в Париж закупать картины. Кто
видел одного из них, худо говорящего по-франц<узски>, тот не мог удержаться
от смеха. Самая верная карикатура англичанина в Париже...
| 