Баргамот и Гараська (Андреев, текст с ударениями): различия между версиями

Бы́ло бы несправедли́во сказа́ть, что приро́да оби́дела Ива́на Акинди́ныча Бергамо́това, в свое́й официа́льной ча́сти именова́вшегося «городово́й бля́ха № 20», а в неофициа́льной по́просту «Баргамо́т». Обита́тели одно́й из окраи́н губе́рнского го́рода Орла́, в свою́ о́чередь, по отноше́нию к ме́сту жи́тельства называ́вшиеся пушкаря́ми (от назва́ния Пушка́рной у́лицы), а с духо́вной стороны́ характеризова́вшиеся про́звищем «пушкари́ — проло́мленные го́ловы», дава́я Ива́ну Акинди́новичу э́то и́мя, без сомне́ния, не име́ли в виду́ сво́йств, прису́щих сто́ль не́жному и делика́тному пло́ду, как бергамо́т. По свое́й вне́шности «Баргамо́т» скоре́е напомина́л мастодо́нта и́ли вообще́ одного́ из те́х ми́лых, но поги́бших созда́ний, кото́рые за недоста́тком помеще́ния давно́ уже́ поки́нули зе́млю, запо́лненную мозгляка́ми-люди́шками. Высо́кий, то́лстый, си́льный, громогла́сный Баргамо́т составля́л на полице́йском горизо́нте ви́дную фигу́ру и давно́, коне́чно, дости́г бы изве́стных степене́й, е́сли бы душа́ его́, сда́вленная то́лстыми сте́нами, не была́ погружена́ в богаты́рский со́н. Вне́шние впечатле́ния, проходя́ в ду́шу Баргамо́та че́рез его́ ма́ленькие, заплы́вшие гла́зки, по доро́ге теря́ли всю́ свою́ остроту́ и си́лу и доходи́ли до ме́ста назначе́ния ли́шь в ви́де сла́бых о́тзвуков и о́тблесков. Челове́к с возвы́шенными тре́бованиями назва́л бы его́ куско́м мя́са, около́точные надзира́тели велича́ли его́ дуби́ной, хотя́ и исполни́тельной, для пушкаре́й же — наибо́лее заинтересо́ванных в э́том вопро́се ли́ц — о́н бы́л степе́нным, серьёзным и соли́дным челове́ком, досто́йным вся́кого почёта и уваже́ния. То́, что зна́л Баргамо́т, о́н зна́л твёрдо. Пу́сть э́то была́ одна́ инстру́кция для городовы́х, когда́-то с напряже́нием всего́ грома́дного те́ла усво́енная и́м, но зато́ э́та инстру́кция та́к глубоко́ засе́ла в его́ неповоро́тливом мозгу́, что вы́травить её отту́да нельзя́ бы́ло да́же кре́пкой во́дкой. Не ме́нее про́чную пози́цию занима́ли в его́ душе́ немно́гие и́стины, добы́тые путём жите́йского о́пыта и безусло́вно госпо́дствовавшие над ме́стностью. Чего́ не зна́л Баргамо́т, о то́м о́н молча́л с тако́й несокруши́мой соли́дностью, что лю́дям зна́ющим станови́лось как бу́дто немно́го со́вестно за своё зна́ние.

 

 

Крикуны́ поко́рно вруча́ли свою́ судьбу́ в ру́ки Баргамо́та, протесту́я ли́шь для поря́дка.

«Поте́шный ма́льчик!» — ухмыльну́лся Баргамо́т, чу́вствуя, как что́-то вро́де роди́тельской не́жности поднима́ется со дна́ его́ души́.

 

 

— Фона́рь. Тпру́! — кра́тко констати́ровал Гара́ська соверши́вшийся фа́кт. Вопреки́ обыкнове́нию, Гара́ська был настро́ен чрезвыча́йно доброду́шно. Вме́сто того́ что́бы обсы́пать сто́лб заслу́женными руга́тельствами, Гара́ська обрати́лся к нему́ с кро́ткими упрёками, носи́вшими не́сколько фамилья́рный отте́нок.