Я обязан помочь человеку как можно более чётко осознать, в чём состоит его выбор (Саута): различия между версиями
| [непроверенная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Lozman (обсуждение | вклад) м переименовал Я ОБЯЗАН ПОМОЧЬ ЧЕЛОВЕКУ КАК МОЖНО БОЛЕЕ ЧЕТКО ОСОЗНАТЬ, В ЧЕМ СОСТОИТ ЕГО ВЫБОР в [[Я обязан помочь человеку как можно бо... |
Lozman (обсуждение | вклад) Нет описания правки |
||
Строка 1:
{{Отексте
|
| НАЗВАНИЕ =
| ИЗЦИКЛА =
| ИЗСБОРНИКА = Вестник Ассоциации Психиатров Украины
| СОДЕРЖАНИЕ = раздел «Наркология, проблемы аддикции», стр
| ДАТАСОЗДАНИЯ =
| ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 2007
| ИСТОЧНИК = http://www.rcchoice.org (цит. по: Т. Н. Нестеренко «Возвращение к людям», Издательство «Полтава», 2005. 352 с.)
| ДРУГОЕ =
| ВИКИПЕДИЯ =
Строка 24 ⟶ 17 :
| НЕОДНОЗНАЧНОСТЬ =
}}
{{начало цитаты}}
Сегодня отечественная наркология стоит перед необходимостью выбора концепции дальнейшего развития. В медицине жизнеспособные терапевтические, реабилитационные или организационные концепции редко бывают плодом «кабинетных раздумий». Они почти всегда результат обобщения опыта практической работы. Вот почему серию наркологических публикаций в «Вестнике Ассоциации психиатров Украины» открывает статья известного психиатра-практика Леонида Сауты, руководителя реабилитационного Центра «Выбор» (г. Полтава). Статья написана в необычной для специальных публикаций форме повествования от первого лица и, благодаря доступному языку, будет понятна самому широкому кругу читателей. Тем не менее она представляет несомненный интерес и для людей, профессионально занимающихся психиатрией состояний зависимости. В ней они найдут свежий, нестандартный взгляд на самые основы своей специальности. Редакция надеется, что эта статья положит начало заинтересованному и конструктивному обсуждению проблем и путей развития отечественной наркологии.
{{конец цитаты|источник=Игорь Линский}}
Почти двадцать лет — значительную часть своей жизни и большую часть врачебной деятельности — я занимаюсь проблемой наркозависимости. Но не это главное. Результат моей работы — счастливая жизнь многих семей. Я искал и нашел дорогу, которую сегодня ищут многие. Поэтому я надеюсь, что мой рассказ «от первого лица» будет интересен и полезен другим.
Во время учебы в Днепропетровском медицинском институте я мыслил себя только хирургом. Закончил субординатуру и интернатуру по детской хирургии, увлеченно работал по специальности. Но вскоре появилось сначала смутное, а затем все более определенное ощущение того, что я занимаюсь не своим делом. В гораздо большей степени, чем работа в операционной, меня привлекал анализ симптомов и процесс постановки диагноза. Тогда же меня очень заинтересовала психология человека, мотивы человеческого поведения. Я понял, что хочу стать психиатром. При первой возможности, отложив в сторону амбиции молодого хирурга, я поступил ординатором в одну из периферийных областных психиатрических больниц. С большим интересом стал изучать психиатрию. Почти все время проводил в клинике, жадно читал специальную литературу. Позднее прошел курсы, получил квалификацию психиатра.
Надо сказать, что в психиатрии мне, с моим «хирургическим» восприятием проблем, многое казалось странным. Для меня всегда было совершенно очевидно, что любая деятельность оценивается по ее результатам. В хирургии хороший врач — тот, кто умеет видеть за симптомом объективно происходящие в организме патологические процессы и понимать их, действует осознанно, осмысленно, а главное — получает результат. А в психиатрии результат врачебной деятельности неочевиден. Если состояние больных и меняется к лучшему, то невозможно с уверенностью сказать, результат ли это работы врача или просто у пациента такая форма течения болезни.
Мое внимание тогда привлекли труды Ленинградской психотерапевтической школы — школы индивидуальной и групповой психотерапии, ориентированной на личность пациента. Знакомясь с ними, я обнаружил, что психические расстройства — это реакция на то, что люди не могут адаптироваться к жизни в сообществе. Необходимо помочь человеку адаптироваться и реализовать себя в жизни, и именно тот, кто сможет в этом ему помочь, — настоящий психиатр. И еще: больные должны получать помощь в психиатрическом отделении, где «погоду делают» не страх и нейролептики, а психотерапевтическая среда. Именно тогда у меня стала формироваться психотерапевтическая и реабилитационная направленность мышления.
Вскоре мне предложили работать в Днепропетровском областном наркодиспансере. Я согласился, так как меня интересовала психотерапия зависимостей, и я имел опыт работы с такими людьми. Так я пришел в наркологию.
Представления о наркологических отделениях у меня сложились еще во время работы в психиатрии. Это были отделения для лечения алкоголиков. Что такое наркоманы, я представлял очень смутно. Впечатления о наркоманах были самые негативные. Помню случай, когда несколько разбушевавшихся наркоманов избили больного. Я думал, что это преступники, волей обстоятельств попавшие к больным, и считал своим долгом защищать больных людей от их посягательств.
Помню мои первые впечатления в отделении для наркоманов: больные, которых выгнали из палаты, топчутся в коридоре, а люди в белых халатах увлеченно роются в тумбочках, подушках, матрасах. Я видел, что отношения пациентов и врачей это отношения врагов. Одни постоянно что-то прячут, другие их разоблачают. Я чувствовал негативное отношение к себе со стороны пациентов и не знал, как к ним подступиться.
В медицине существует понятие дозы. Врач, исходя из состояния больного, определяет, какие медикаменты и в каких дозах ему надо давать. Здесь было по-другому. Врачи с многозначительным видом, глядя в потолок, назначали транквилизаторы и их комбинации. По сути, назначали столько, сколько наркоману удавалось выпросить. Попав в наркологию, я испытывал страх от соприкосновения с незнакомым и чуждым миром, в котором были решетки, тюрьмы, лагеря, многократно судимые люди. Самое абсурдное то, что в отделении, где «лечили» от наркомании, больные постоянно кололись, и врачи об этом знали.
В это время мне предложили возглавить новое отделение для лечения наркоманов. Может, по молодости и самонадеянности, может, в угоду собственным амбициям, но я решил создать отделение, где наркоманы действительно будут выздоравливать. Мне хотелось заниматься чем-то серьезным и важным. Если бы я мог тогда знать, насколько это сложно, я бы никогда не взялся за такое дело. Тем более, что тогда я еще совершенно не понимал, что надо делать. Единственное, что я знал — это чего делать не надо.
На этой базе я начал создавать «отделение нового типа». Речь шла о помощи людям. Я старался выбирать медсестер и санитарок, для которых человеческий контакт и желание помочь были естественными профессиональными чертами. Правда, передо мной тут же встал вопрос: как правильно использовать эти качества в работе с нашим криминальным контингентом? Я тогда еще не знал, как научить этому персонал, потому что не понимал, в чем будет состоять моя помощь пациентам. Но я точно знал, что первой моей задачей должно стать создание атмосферы, в которой эти женщины чувствовали бы себя в безопасности.
Я уже говорил, что в наркологии столкнулся с чужим и непонятным мне миром. Этот мир, как и отдельные его представители, вызывал страх. Все наркоманы имели что-то общее, в той или иной степени относили себя к уголовному миру и жили по правилам этого мира. Я понимал, что беспомощен перед ними, пока не знаю этих правил. Я видел к себе разное отношение — угодливое, заискивающее, льстивое. Каким оно было на самом деле? Меня постоянно мучил вопрос: «Да, я заведующий отделением, врач, ношу белый халат. Но что действительно думают обо мне загнанные сюда милицией люди? Кто я для них?» Размышления на эту тему привели меня к пессимистическому выводу: истинное отношение ко мне — негативное. Ведь в их глазах я представитель того общества, которое надело на них наручники и насильно загнало в изолятор. Свой страх перед ними я пытался скрыть под маской директивности или фальшивого сочувствия. Но не переставал докапываться до корней.
Я рассуждал так: чего хотят от меня эти люди? Чтобы я назначал им транквилизаторы. Я понимал, что уважение, которое они мне демонстрируют, относится не ко мне. Они просто не обращали бы на меня внимания, если бы могли взять таблетки сами. Если бы я закрывал на это глаза, или, еще лучше, давал бы им наркотики, наверное, «уважения» ко мне было бы еще больше. Но чем бы я тогда отличался от обычного наркоторговца? И стоило ли проходить такой сложный путь и учиться медицине, чтобы, но сути, помогать наркоману оставаться наркоманом?
Стоит ли изображать любовь к наркоману, если я его боюсь? Что делать со страхом, который я не могу показать? Оставалось научиться понимать пациентов, изучая этот непонятный огромный мир, кусочек которого локализовался у меня в отделении. Мне нужно было добиться того, чтобы отделением управляли не наркоманы. Иначе я вынужден был бы признать, что заведую наркоманским притоном и служу «ширмой» для него. Каждый день я пытался найти выход из множества постоянно возникавших сложных ситуаций, и не потерять при этом человеческого лица. «Авторитеты» с большими сроками тюремного заключения, психологи «школы закрытого типа» пытались управлять отделением, делая все чужими руками: нити почти всех конфликтов, драк, побегов или попадания в отделение наркотиков, как правило, вели к многократно судимому человеку, который, находясь в тени, всегда безупречно вежливо улыбался и льстил мне. А иногда прямо заходил в кабинет и предлагал навести в отделении «полный порядок» в обмен на какие-то льготы для себя. Но если бы я пошел на это, отделение очень быстро превратилось бы в территорию, на которой выясняют отношения наркоманы, уголовники, работники милиции и т. д. Я не мог этого допустить и не мог выступать в роли руководителя такой структуры, а значит, мне надо было просто уйти, отказаться от задуманного. Но мои молодые амбиции твердили, что я могу и должен что-то сделать. И я начал делать.
На это уходило все мое время: ежедневные разборы ситуаций, их анализ, сопоставление слов пациентов с их поведением. Я не делал ничего в угоду каким-либо «авторитетам», и если знал, что прав, уверенно настаивал на своих требованиях, никогда при этом не унижая человеческого достоинства своих пациентов. И эти люди постепенно начали ко мне прислушиваться. Анализируя и сопоставляя, я научился рассматривать манипулятивное поведение наркомана только как материал, не затрагивающий моих чувств и самооценок. Я начал выбирать правильное поведение в разных ситуациях. Это значит, что я научился правильно видеть ситуацию, понимать настоящие мотивы поведения людей в этой ситуации и находить справедливое и понятное для всех решение. Любой случай, значимый для пациентов, становился поводом общих собраний. Это стало основной формой обучения медперсонала и молодых врачей. Беседы с пациентами на различные темы тоже стали привычным делом.
Еще раньше, наблюдая своих пациентов, я увидел, что люди, которые хотят бросить наркотики и те, кто не собирается этого делать, совершенно разные. Пациенты, которые действительно по каким-то причинам собирались прекратить наркотизацию, вели себя совершенно по-другому, чем все остальные. Они не выпрашивали таблеток, ничего не клянчили, хотя я видел, что состояние у них точно такое же, какое другие трактуют как крайнюю степень болезни. Я начал думать: от чего это зависит? Почему люди с одним и тем же заболеванием, одними и теми же симптомами ведут себя совершенно по-разному? Оказалось, что поведение человека зависит от того, какие цели он преследует в каждой отдельной ситуации, чего он хочет, какая у него мотивация. Ведь если человек испытывает боль, она не зависит от обстоятельств. А тут — чем больше я суечусь вокруг пациента, тем ему «хуже». В хирургии было не так: чем больше внимания я уделяю пациенту, тем лучше ему становится. Почему же с наркоманией все было наоборот? Я стал думать: что же такое эта абстиненция? Ведь почечная колика одинакова в любых обстоятельствах: человек лезет на стену от боли. А здесь сила абстиненции зависит от ситуации, от того, насколько она «нужна», выгодна пациенту. Пациенты с лагерным опытом часто говорили, что в камере, где не приходится рассчитывать на помощь, «ломка» порой переживается намного легче. Я понял, что абстиненция возникает по принципу условной желательности: если она «помогает», если есть возможность, демонстрируя свои «страдания», получить таблетки, тогда недомогание бывает очень сильным. А если проявления абстиненции грозят увеличением срока заключения или другими неприятностями, тогда она проходит гораздо быстрее и легче.
Я постоянно слышал, что иногда в первый раз «ломка» протекает, как легкое недомогание, потому что человек боится признаться себе, что он — наркоман, а абстиненция, как ни крути, — верный признак наркомании. Я понял, что это выученный синдром. Человек знает, что он возникает, если бросить наркотики. Значит, от абстиненции не умирают. Наоборот, для человека, который хочет что-то изменить, абстиненция — начало выздоровления. При правильном подходе она может помочь: человек, переживший абстиненцию без таблеток, обретает уверенность, что он может с ней справиться, что у него есть силы бороться. Конечно, я не беру случаи с большим и длительным стажем, с большой телесной отягощенностыо, где можно ждать серьезных осложнений. Но у большинства наших пациентов физической зависимости просто не существует. К сожалению, медицинская, гиппократовская модель лечения наркомании никогда не занималась изучением мотивации поведения больных. А это оказалось самым главным.
Мне приходилось ломать сложившиеся в наркологии стереотипы. Помню случай, когда я дал ключи от кабинета одному из моих пациентов, попросив что-то принести. От удивления он не мог встать со стула, ведь в его понимании отношения врача и наркомана, исключали всякое доверие. Но я всегда обращался не к наркоману, а к человеку в нем, и никогда об этом не пожалел. Главное — мне стали доверять. Из бесед я много узнал о жизненном и тюремном опыте моих пациентов. С некоторыми у меня установился человеческий контакт, я стал понимать их. Но окружение этого человека в отделении тогда еще оставалось прежним, хотя он и начинал тянуться к людям. Тут мое поведение становилось особенно важным, так как я понимал, что стал первым в его жизни представителем враждебного ему мира людей, к которым он захотел сблизиться.
В то время на базе отделения учились врачи и курсанты факультета усовершенствования врачей Днепропетровского медицинского института. Помню, я приводил им пациента, который, как я точно знал, находился здесь вынужденно и не собирался ничего менять в жизни. Он, в ожидании очередных таблеток, многословно, бойко и уверенно врал, что наркотики давно бросил, не советует принимать другим и мечтает работать на заводе слесарем. Врачи его хвалили и восхищались таким пациентом. А тот парень, который действительно пытался что-то изменить в жизни, был искренним, но немногословным, с трудом подбирал слова и не был уверен, получится ли избавиться от зависимости. Он вызывал у моих коллег многочисленные нарекания. Постоянно размышляя над этим и делая наблюдения, я выделил целый ряд поведенческих признаков, по которым мог достаточно достоверно определить истинные мотивы человека, поступающего в стационар. Для меня это было самое главное, хотя чисто медицинская, биологическая модель лечения наркомании абсолютно игнорировала вопросы мотивации.
Такой подход позволил мне выделить группу ребят, с которыми я и начал проводить групповую психотерапию (терапия с такими ребятами в принципе мало чем отличалась от терапии, применяемой к людям, не принадлежащим к субкультуре наркоманов и имеющим какие-либо психологические проблемы). К тому времени стал меняться и наш медперсонал. Сестры и санитарки поняли, что защитить от уголовного мира их сможет не милиция, не решетки и не замки, а только белый халат. Это значит, что они должны всегда оставаться людьми и уважать человеческое достоинство своих пациентов.
Мои первые попытки повесить на окна занавески вызвали бурный протест медперсонала: «Больные порежут, а нам отвечать!» Я настоял на своем, занавески были повешены. И в первую же ночь их действительно порезали. Когда на общем собрании я резко высказал пациентам все, что о них думаю, наступило гробовое молчание. Я оставил их осмысливать мои слова и вышел, но оказалось, что с моим уходом собрание не закончилось. После кратких дебатов больные решили собрать деньги. На следующий день они купили и повесили новые занавески.
Но изменение внешнего вида отделения, конечно, не могло решить всех проблем. Главным препятствием для лечения наиболее перспективных ребят оставалось положение об обязательной постановке на пятилетний наркологический учет. Я обратился к руководству диспансера с ходатайством о выделении пяти коек для анонимного лечения. Мне объяснили, что это невозможно. В то время я уже не представлял себе возврата к прежнему и ушел из наркологии, как мне казалось, навсегда.
Сейчас я не люблю вспоминать описанный выше период. Слишком много неприятного тогда пришлось узнать, пережить, увидеть и понять, соприкоснувшись с миром, в котором нет никакой романтики, ничего святого, да и человеческого очень мало. Но если бы у меня не было того трудного опыта, я не смог бы получать результаты сегодня. Ведь от своих нынешних двадцатилетних пациентов я часто слышу те же слова, что и от уголовников, мной пытаются манипулировать так же, как и в «старые добрые времена». Мальчики, которые приходят ко мне сейчас, произнося свои речи, не знают, что все это я уже давно слышал от людей, имевших тюремный опыт. Благодаря этому я и сегодня могу распознавать и адекватно реагировать на такие же, по смыслу, манипулятивные проявления. А пресечение наркоманских манипуляций — единственный путь для установления человеческого контакта, который составляет основу психотерапии наркозависимости и без которого самые «возвышенные психотерапевтические отношения» рухнут, как строение, возведенное на песке.
Когда я ушел из наркологии, меня пригласили проводить курсы групповой психотерапии для врачей и психологов при кафедре психиатрии факультета усовершенствования врачей. Мой скромный опыт того времени все же давал возможность проводить довольно интересные групповые занятия. Было очень трудно создать такие условия, чтобы курсанты поняли, что лечебный фактор в этой форме психотерапии это вся совокупность мыслей, чувств, поведения, возникающая между участниками группы.
В групповых занятиях и в индивидуальной работе с пациентами я подражал психотерапевтам различных направлений, но постоянно чувствовал неудовлетворенность. Часто я ловил себя на том, что упорное следование какой-то одной школе искусственно сужает терапевтические возможности ситуации. Получалось, что можно вести себя совершенно по-разному, при этом получать одинаково хорошие результаты. Мой небольшой опыт психотерапевтической работы подсказывал мне, что выбрать лучший способ действия можно, только исходя из конкретной ситуации, ведь бесполезно и бессмысленно спорить о том, какой ход в шахматах лучше в принципе. Его не существует вне конкретной ситуации. Увидеть и понять ситуацию максимально полно и найти наиболее полезный и оптимальный для данного пациента способ действия — стало моей основной задачей.
Анализируя свое поведение в группах с пациентами, я обнаружил, что иногда его направляла не ситуация, а попытки соответствовать той или иной школе. Часто оказывалось, что пациенту помогало не то, что я считал главным, и чаще всего это были не мои «блестящие» речи и интерпретации. Надо было учиться не говорить, а слушать и наблюдать пациента.
После начала перестройки меня опять пригласили в наркодиспансер — возглавить отделение, в котором я раньше работал. Увидев забытые было решетки и колючую проволоку, я опять соприкоснулся с чужым мне миром. Зачем я пришел сюда? Пройдя по отделению, я испытал настоящий шок. Я не увидел ни одного трезвого лица. Люди в татуировках, развалившиеся на кроватях, даже не изменили позу, когда я вошел и представился. «А, заведующий? Хорошо. А то у нас на вахте забрали чай!» Я был поражен. Такое развязное поведение было совершенно не в традициях даже мало-мальски уважающих себя представителей уголовного мира. Те, если не испытывали, то хотя бы демонстрировали уважение к врачу. Эти не считали нужным даже демонстрировать. «Что я буду делать в этом притоне? Это невозможно!» — думал я. По, вспомнив ребят и увидев, с какой радостью встретил меня персонал, я понял, что есть люди, которым нужна моя работа.
Я уже понимал, что в основе наркозависимости, как и многих других человеческих проблем, лежит дефицит отношений с людьми, что наркомания — не просто удовольствие, получаемое от наркотиков, эта проблема гораздо шире. Речь идет о своего рода компенсации, поиске выхода из трудной для личности ситуации. Это значит, что в основе наркомании не биологические, а социально- психологические факторы, поэтому и лекарством от нее могут быть только качественно другие, целительные отношения с людьми.
Было начало 90-х годов. Начались перемены в стране, которые очень быстро сказались на наркологии. Милиция перестала «поставлять» «пациентов», а наркологии, в которую приходят лечиться добровольно, в Советском Союзе не существовало в принципе. Но служба должна была оправдывать свое существование. Советская наркология хорошо умела ставить клеймо на наркоманах и изолировать их от людей. Теперь нужно было строить систему реабилитации, то есть возврата этих людей в общество. Существовал зарубежный опыт, но специалисты понимали, что западные реабилитационные технологии не могут быть непосредственно применены в Украине ввиду особенностей менталитета и отсутствия подготовленных специалистов. Мне предложили написать программу лечения и реабилитации больных наркоманией, в которой я отразил свое понимание ситуации и весь свой опыт на тот момент. Программа получила высокие оценки специалистов СНГ и даже некоторых зарубежных профессионалов, одобрение и поддержку Министерства здравоохранения Украины. В соответствии с приказом Минздрава от 22 июня 1993 г. № 145 на базе отделения, которым я руководил, начался государственный эксперимент по лечению и реабилитации больных наркоманией и их родственников. Это была одна из первых в СНГ попытка выхода за рамки узкобиологического взгляда на наркоманию. Главной задачей эксперимента было получение стойких, качественных ремиссий. Основными средствами решения задачи, в отличие от общепринятых прежде подходов, должны были стать ориентированные на личность психотерапевтические технологии в индивидуальной и групповой форме. Принципиально новым для СНГ было использование в психиатрической клинике опыта лиц, преодолевших зависимость. Стоял вопрос: возможно ли на постсоветском пространстве, в частности в Украине, применение современных эффективных западных реабилитационных систем?
Первоочередной и очень сложной задачей стало привлечение пациентов, действительно имеющих твердую установку на отказ от наркотиков. Для этого сплоченный мир наркоманов должен был узнать, что здесь не освобождают от тюрьмы, не дают психотропных средств, что люди, работающие в отделении, способны разобраться в истинных мотивах поступающих в стационар. Без решения этой задачи нечего было и думать о создании в отделении психотерапевтической обстановки, а значит, ожидать каких-либо положительных результатов. Поэтому особая роль отводилась консультативному приему, который проводили врачи и социальные работники бывшие пациенты. Из большого потока обращавшихся людей нужно было выделить (и не пропустить!) тех, кто искренне хотел попробовать изменить свою жизнь…
В то время еще не было единой команды, были лишь ее части. Для медперсонала оказалось очень сложно увидеть в социальных работниках людей, равных себе. «Что они делают, за что им платят деньги?» — спрашивали они. Ребята, конечно, обижались, начинали конфликтовать. Случалось, что даже врачи в трудных для себя ситуациях пытались переложить на них ответственность за пациентов, называя это доверием. Ежедневно я проводил группы со всеми сотрудниками, пытаясь изменить такую ситуацию. Гораздо проще было проводить консультации самому, но мне нужно было создать команду. Ведь среду, которая лечит, создают люди и их отношения между собой.
Постепенно такая работа стала приносить свои результаты: сплачивалась и набирала опыт команда, к нам практически перестали обращаться наркоманы, желающие пересидеть в медицинском учреждении социальные санкции. Складывалась атмосфера взаимного доверия. Случаи наркотизации становились исключением и давали большой материал для психотерапевтической работы. Постепенно откровенно асоциальные наркоманы утратили лидерство в отделении. Я использовал любую эмоционально затрагивающую пациентов ситуацию для проведения психотерапии. Работа занимала, без преувеличения, все мое время и все мои мысли. Это было непонятно ни моим друзьям, ни моим близким, тем более что зарплату платили за количество пациентов, а нам приходилось их отбирать (а значит, и отсеивать).
Прошло около двух лет, в течение которых появились десятки пациентов со стойкой ремиссией. Эти люди, их родители совместно с профессионалами создали одну из первых в Украине общественных организаций — Ассоциацию помощи страдающим от наркомании.
С ростом и развитием терапевтической команды отпала необходимость назначения психотропных средств. Это позволило активно внедрить в реабилитационный процесс занятия спортом. Вместе с пациентами во дворе больницы мы сделали небольшую футбольную площадку, в заброшенном помещении оборудовали спортзал. Ежедневно при любой погоде начали проводить футбольные встречи. Я сам выходил играть при малейшей возможности. По сути, это была та же психотерапия, но другими средствами. Ощущение своей необходимости команде, радость победы, преодоление себя, ощущение своих возможностей были совершенно новым эмоциональным опытом моих пациентов. Из таких встреч родилась футбольная команда «Выбор», которая недавно отметила свое десятилетие.
Достигнутый к этому времени высокий уровень реабилитационной работы позволил включить наших пациентов в профилактические мероприятия. Стали систематически проводиться выезды в учебные заведения. Неизменно эмоциональный и правдивый разговор в аудитории учащихся был одновременно мощным психотерапевтическим фактором для пациентов и очень эффективной формой профилактики. Для пациентов это становилось своеобразной «группой», ведь чтобы выступать в аудитории сверстников, заново переживая свой рассказ, нужно иметь чистую душу, здесь нельзя играть, фальшивить. А для ребят, сидящих за партами, всегда было важно не столько то, что говорит человек, сколько то, что он из себя представляет. Если он вызывает доверие — к нему будут прислушиваться. И поверят всему, что он говорит о мире наркоманов, об отношениях в нем, о том, чем приходится платить за удовольствие. Такая профилактическая работа действительно эффективна. Но она возможна лишь при адекватном отношении общества к проблеме наркомании. И, начав эту работу, мы поняли, как важно здесь сформировать правильное общественное сознание.
К этому же времени относится и наш первый опыт участия в международных конференциях. Я хорошо помню, с каким волнением мы ожидали возвращения нашего психолога Нелли Дмитриевны Хорошиловой после Европейской конференции в Италии, где она впервые представила доклад о нашей деятельности. Очень воодушевило то, что, при всей несхожести условий работы мы разговаривали на одном языке с ведущими мировыми специалистами.
Отделение тех лет уже мало походило на больницу. Теоретические положения нашли свое полное подтверждение. Мы создали реальную альтернативу наркоманскому миру. Но задача была решена только частично — многие пациенты боялись уходить из отделения, не имея навыков реальной жизни там. Нужно было в терапевтической обстановке создать условия для того, чтобы человек приобрел трудовые навыки, научился зарабатывать кусок хлеба, распределять заработанные деньги и верить в свои возможности. С этой целью Ассоциация учредила предприятие «Выбор» и начала активно создавать рабочие места на территории Центра. Ремонт стационара делала строительная бригада, состоящая из бывших пациентов. В подвале оборудовали помещение, организовали производство подсолнечного масла, которое, согласно приказу начальника управления здравоохранения, покупали областные лечебные учреждения. Были организованы художественный салон, парикмахерская. Кроме того, работал собственный пищеблок. Повар, бухгалтер, водитель, кочегары, сантехники, электрики — все были наши пациенты.
К этому времени относятся мои попытки подготовить специалистов для работы с наркозависимыми людьми из числа студентов Днепропетровского государственного университета. Обучение состояло в проведении привычных для меня групп, где материалом служили непосредственно мысли, чувства и поведение их участников. Я не ждал больших сложностей, ведь в Центр приходили будущие психологи и психотерапевты. Но когда я с ними столкнулся, выяснилось, что книжные знания, обилие терминов и специальный язык совершенно не приблизили ребят к пониманию людей, а наоборот, увели далеко в сторону. Они чувствовали себя не просто юношами и девушками, а «психологами», что якобы сильно возвышало их над людьми! В процессе занятий это менялось, но с большим трудом. Нельзя было без смеха наблюдать, как девочка-студентка с косичками в категорических выражениях, не терпящим возражения тоном, учила жизни зрелых людей.
Эффективная психотерапия
К 1997 году центр психиатрии зависимостей превратился в на стоящий городок. Уже была создана сплоченная терапевтическая команда. Более сотни пациентов вернулись к полноценной жизни. Более сорока пациентов работали на предприятии «Выбор», актив но действовал клуб матерей бывших пациентов Центра. Мы понимали, что это не окончательный результат, а только определенный этап. Я думал: как будет дальше? Ведь я лучше всех знал, что мы вышли очень далеко за рамки наркологии. Неожиданно жизнь сама внесла свои коррективы: нам запретили продолжать работу, и я ушел из наркологии, в этот раз навсегда. Казалось, все рухнуло, но со временем я понял, что рухнули только мои иллюзии, а это объективный процесс приобретения опыта. Наша структура уже вполне могла работать и в рамках общественной организации.
Строка 110 ⟶ 101 :
Мы арендовали крыло в заводском общежитии и продолжали работать в этом направлении. Это был, как оказалось, правильный шаг, ведь только во внебольничной обстановке возможно реализовать подход, при котором мы рассматриваем человека не как больного, а как личность, имеющую проблемы и одновременно возможности их решить с нашей помощью. Наша организация была одной из первых только зарождающихся на постсоветском пространстве структур коммунальной или общинной психиатрии. Наша команда тогда состояла из восьми человек, в которую входили два врача, три социальных работника, психолог и технический персонал.
В немедицинских условиях, без медперсонала значительно вы росли и качественно изменились требования к работе социальных работников. Если раньше эти люди в основном показывали
К тому времени общество в стране сильно изменилось, и неизбежно изменились мои пациенты. Я хорошо знал наркоманов, вы росших в подворотнях, которых учила улица и уголовный мир. Им недоставало человеческого тепла, внимания и заботы. С 1995 года я стал сталкиваться с наркоманами, выросшими в семье, с детьми, которых воспитывали вполне благополучные родители. Это были совершенно разные типы людей. Когда заходила речь о ресоциализации уголовников, было понятно, что их нужно вернуть из уголовного мира в социум, то есть научить жить среди обычных
Наблюдая своих новых пациентов, я понял, что имею дело с новым типом наркомана. Такой (как правило, еще очень молодой) человек глубоко убежден в своем превосходстве над людьми, уверен в том, что люди ему не нужны, а он им совершенно необходим, потому что он наделен необыкновенными во всех отношениях достоинствами. Главным для него стали его собственные желания, содержанием жизни
Но наука жизни — это умение отказываться и ограничивать свои желания…
«Домашние» наркоманы оказались наиболее тяжелыми пациентами и потребовали других подходов. Как остановить процесс разрушения души молодого человека? Есть один способ — надо заставить его думать. Иначе это будет делать жизнь, но жестоко и беспощадно. Говорят, что мышление у первого человека появилось тогда, когда он был изгнан из Рая. Кто же в нашем жестоком мире захотел и сумел создать молодому человеку рай на земле, сделав его бездумным рабом своих желаний? Это родители, которые хотят его «счастья». Получается, что нашего сегодняшнего пациента невозможно рассматривать вне социальной системы, в которую он входит. В нашем случае — семьи, которая по каким-то причинам не справилась со своей основной задачей: подготовить молодого человека к жизни среди людей.
Такая семья, где мама и папа абсолютно зависят от желаний своего «ребенка», называется зависимой. С появлением в ней наркотика зависимость становится рабством. Это не значит, что родите ли не протестуют против наркомании. Они протестуют, но только на словах. На деле — с рабской покорностью обеспечивают великовозрастного ребенка, оплачивают его долги, освобождают от ответственности за его поступки. Для того чтобы заставить думать нашего пациента, надо изменить его жизненную ситуацию, а это могут сделать только те, кто ее создал, то есть те же родители. И сначала приходится заставлять думать их. С этого начинается воз врат нашего пациента к людям. Это путь от раба своих желаний до их хозяина. Если этого не происходит, семья, опираясь на свои возможности, очень быстро, буквально сметая все на своем пути, ведет молодого человека к страшному неизбежному исходу. В прошлом наркоману приходилось терпеть множество трудностей, его наркотизация хоть иногда вынужденно прерывалась сроками заключения. Сегодняшний мальчик не встречает этих препятствий, и болезнь развивается молниеносно. Накопленный нами опыт работы с родителями позволяет однозначно утверждать: настоящий результат возможен только при активном участии в реабилитационном процессе всей семьи.
Выход из сложившейся ситуации не может быть комфортным, легким и приятным. Если именно в семье причина наркомании, именно в ней находится и лекарство! Как только вместо «мамы» с «папой», которые по жизни «должны» своему ребенку и бесконечно перед ним виноваты, появятся просто Мужчина и Женщина, которые будут вести себя с ребенком так же, как и все люди — не только давать, но и требовать, не только позволять, но и спрашивать, ситуация тут же изменится. Шанс спасти своего сына или дочь заключается в осознании своей роли, в разумных, последовательных действиях ради спасения ребенка. Другими словами, поведение нашего пациента невозможно понять и, тем более, изменить, если рассматривать его в отрыве от семьи, то есть социальной системы, в которую он входит.
Такой взгляд не только не противоречил моему психотерапевтическому опыту, но, наоборот, позволял творчески переосмыслить его. Если раньше я искал ресурсы внутри самой личности, новое видение требовало воздействия на всю систему, в нашем случае — семью, появилась возможность объяснения механизмов наркотизации, существующих патологий, и она давала новые возможности для психотерапии. Расстройство личности, практически сделавшее невозможным его полноценную жизнь среди людей, появилось не вместе с наркотиком. Оно формировалось годами и является результатом нарушенных отношений в семье. Такая личность в наших условиях закономерно приходит к наркомании. Наш «семейный» наркоман — порождение разобщенности родителей, дитя недосказанности, лжи, неосознанности, взаимных обид и обвинений в отношениях папы и мамы. Он идеально приспособлен к жизни и такой атмосфере. Только в такой среде он может существовать, разделяя и властвуя. Только к таким отношениям с людьми он подготовлен.
Но природа неумолима, она не знает жалости, и незнание ее за конов никогда не освобождает от ответственности за их нарушение. Человек, который почему-то решил, что он выше закона всемирного тяготения и поэтому может летать, обязательно расшибет лоб. Законы человеческой природы изменить нельзя, им надо подчиняться. По молодой человек неосознанно выбрал наркоманию, и природа тут же вынесла приговор. Можно сколько угодно требовать от людей «любви» к наркоману, но никакие гуманисты не могут изменить человеческую природу, потребовать от нее любви и бережного отношения к бессовестному, бесполезному и безответственному существу, лишенному уважения к себе и другим, сознания ценности своей и чужой жизни.
К счастью, сам человек может измениться, ведь он рожден жить среди людей, в самой его природе заложены огромные возможности, опыт многих тысяч предков. Помочь направить его развитие по естественному пути должны люди, и в первую очередь — близкие. Тогда из ошибки природы он станет полноценным ее представителем. Я видел сотни хвастливых, богатых, «авторитетных» наркоманов, которые пытались обмануть природу. Сейчас они на кладбищах, в лучших случаях — в тюрьмах. Только немногие из них, пройдя ужасы лагерей, сумели изменить жизнь, прийти к духов ным ценностям. Они пришли к Богу. Но наш молодой пациент та кого пути пройти не сможет, он его не выдержит. Сначала его надо научить думать. Он может прийти к вере и духовности только после того, как научится мыслить. Он абсолютно зависим от людей, и его жизнь, без преувеличения, зависит от их отношения к нему.
Вокруг каждого наркомана живет множество людей: родные, друзья, одноклассники, однокурсники, коллеги и так далее. И все те, кто осознанно или неосознанно поддерживает его патологическое поведение, получают от этого выгоду. В большинстве случаев эта выгода материальная. Для женщин весь «интерес», «уважение» и «любовь» к его «уникальной» личности, как правило, измеряется размерами кошелька его родителей. Уберите кошелек — и в ста процентах случаев вы увидите, что останется от этой «большой человеческой любви». Это просто. Гораздо сложнее, когда его выученная беспомощность и инфантильность становится неосознанным способом решения личностных проблем окружающих. И если мы не поможем близким научиться решать эти проблемы сознательно, ничего не изменится. Поэтому мы принимаем только те семьи, в которых родители согласны активно участвовать в реабилитационном процессе.
Мы искали не самую сложную и трудную, а самую эффективную систему работы. Оказалось, что любая эффективная система реабилитации — очень сложная и тяжелая работа. А человек всегда старается найти самый легкий путь. И этот «спрос» стараются удовлетворить недобросовестные «специалисты», обещая «гарантированный стопроцентный результат» без малейших усилий со стороны самих пациентов. Надо только «верить», «любить» и «платить».
Здесь есть один очень важный момент. Человек, задавшийся целью помочь другому человеку, должен опираться на определенный морально-этический кодекс. Хотя мы далеко ушли от медицинской модели лечения наркомании, я считаю необходимым сказать, что от медицины в реабилитационной работе должны остаться те морально-этические нормы, без которых медицина не является медициной. Многие люди, работающие в области наркологии, по ступают прямо наоборот. Они упорно цепляются за медицинскую модель мышления, полностью отказавшись от тех морально-этических принципов, без которых медицина не может существовать. Если бы эти люди акцентировали свое внимание на общечеловеческих нормах, правилах и совести, они бы гораздо больше преуспели. Есть много примеров, когда человек, не обладающий медицинскими знаниями, а являющийся носителем определенных морально-этических норм (священник) достигает результатов, которых не могут достигнуть врачи. Секрет в том, что этот священ ник не декларирует высокие принципы, а действительно живет по законам совести. Только такой человек может пробудить совесть у наркозависимого пациента, другому человеку наркоман просто не поверит.
Наше терапевтическое сообщество называется «Выбор». Это не означает выбор здорового образа жизни. Наркомания — вообще не способ жизни, это способ самоубийства. Название «Выбор» полностью соответствует задачам и содержанию нашей работы. Мы имеем в виду сознательный выбор пациента. Невротический симптом — тоже выбор, но выбор неосознанный. При этом сознание даже не знает, какую важную проблему личности решает его психика, по сути, без его участия. Убрать симптом не значит решить проблему. По-настоящему ее можно решить только усилиями со знания. Симптом исчезает только тогда, когда становится не ну жен. А это происходит, когда человек осознает свою проблему и решает ее на уровне поведения сознательно и разумно. Допустим, в процессе психотерапевтической работы пациент, неосознанно выбравший алкоголь как способ решения своих проблем, говорит: «Спасибо вам, доктор, вместе с вами я о многом подумал, я пони маю свою проблему, по все-таки считаю алкоголь для себя лучшим из возможных способов ее решения. Я говорю это сознательно, ответственно, то есть, согласен принять неизбежные последствия сво его выбора». Если это произошло, то я свою работу закончил.
Я не могу и не должен делать выбор за человека, иначе я покушаюсь на его свободу. Я обязан помочь человеку как можно более четко осознать, в чем состоит его выбор. Осознанная возможность выбора и есть свобода. Выбор предполагает абсолютную ответственность. Ответственность не означает вину или наказание. Это значит, что я сознательно выбрал такое поведение, а значит, вы брал его последствия и готов это принять. Развитие личности — это развитие способности делать выбор, отказываться от одних ценностей, выбирая другие. Так формируется личность, вырабатывается жизненная позиция. В принципе это общеизвестные вещи. Если только говорить об этом, можно казаться себе и окружающим очень значительным, но это ничего не даст пациенту. Надо помочь ему научиться это делать, а это и есть самое сложное.
Наш пациент слово «выбор» абсолютно отождествляет со словом «взять». В реальности же — выбрать одну возможность из двух — значит отказаться от одной из них, Тем более выбрать одну из тысячи. Нашими пациентами становятся те люди, которые никогда ничего не выбирали, потому что не научились отказываться ни от одного своего «хочу». В любой цивилизованной стране мира человек, выбравший наркотики, отказывается от очень и очень много го. Наш пациент, безусловно, имеет право сознательно выбрать наркотики, но тогда он должен отказаться от многих человеческих благ. Способен ли он сознательно отказаться от всех жизненных перспектив? Чтобы выяснить это, надо поставить его перед таким вы бором. А наша задача — научить его выбирать, то есть думать и отказываться. Это минимум, который позволит ему жить среди людей, а значит, вообще жить. Это позже он научится «отдавать», а потом, возможно, захочет этого. Если это произойдет, значит, он состоится как человек, и наркотики станут не нужны, как любые суррогаты, когда появляются натуральные продукты. А пока он должен приложить большие усилия, ведь, говоря образно, дорога из зловонного, заполненного человеческими отбросами ущелья, которое называется наркоманией, идет вверх но отвесным скалам, другой, более легкой дороги оттуда нет. Можно сколько угодно весело ша гать по дну туда и обратно, но к людям так дойти нельзя. Мы можем и должны показать дорогу, помочь ее пройти, уважать и поддерживать человека, преодолевающего препятствия. Но пройти этот путь может только сам человек.
Мы рассматриваем современную наркоманию в первую очередь как иждивенческую позицию, а непосредственно наркотизацию — как ее проявление. Свою задачу мы видим в том, чтобы, вместе с семьей, помочь молодому человеку стать нужным людям, изменить образ жизни и жизненные принципы. Обычно нам задают вопрос: «Какие у вас гарантии?» Какие гарантии можно давать вообще? Можно ли гарантировать, что ребенок, поступающий в спортивную школу, обязательно станет чемпионом? Я не знаю, чего добьется в жизни человек, преодолевающий зависимость, но мой опыт позволяет уверенно прогнозировать и гарантировать то, что будет, если он останется зависимым. Хирург обычно не говорит об исходе операции, но точно знает, что будет, если к животу больного острым аппендицитом прикладывать грелку. Любой врач может гарантировать только свою квалификацию и еще, что он сделает все, что от него зависит. Но люди упорно ищут гарантии, тогда как гарантия результата и сам результат — далеко не одно и то же. Гарантии — это слова, а получение результата предполагает приложение собственных усилий. Обычно наши «гарантированные чудо-методы» у профессионалов всего мира вызывают ироническую улыбку. Они говорят: «И у нас существует терапия верой, но это делает священник в каждом квартале. У нас за это не будут платить».
Когда мы ушли из наркологии, начался совершенно новый этап нашей деятельности. Во внебольничной обстановке удалось максимально реализовать наш метод работы с наркозависимыми людьми. Каждый наш пациент с удивлением обнаруживал, что здесь его воспринимают не как больного, а как запутавшегося в своих проблемах человека, что его никто не собирается «лечить», а свои проблемы он должен учиться решать сам, и ответственность за его по ведение лежит только на нем. Небольшое помещение, рассчитанное на ограниченное количество пациентов, дает, как оказалось, большие преимущества. Поведение молодого человека, его мысли и чувства абсолютно понятны для всех окружающих. Находясь в постоянном контакте с другими пациентами, с врачами и инструкторами-терапевтами, он начинает задумываться о мыслях, чувствах и переживаниях других людей. Именно у нас — в «отражениях», ре акциях других людей — он начинает видеть не придуманного, не воображаемого, а настоящего себя. У пациента появляется возможность увидеть свое истинное лицо, почувствовать фальшь и карикатурность созданного собственным воображением образа. В то же время, общаясь с людьми, он начинает открывать в себе человеческие черты и постепенно приходит к осознанию, что глубоко спрятавшиеся человеческие качества, то немногое настоящее, что в нем сохранилось, пусть в неразвитом виде, красивее любого придуманного образа. Пациенту не только помогают понять, что он способен стать настоящим собой, но создают для этого условия, поддерживают его на этом пути. Так у молодого человека создается мотивация для изменений, он начинает работать над собой, заниматься спортом, искать возможности и пути решения своих проблем. Он начинает прилагать собственные усилия для выздоровления. Лучше всего такая терапия получается в маленьком коллективе, где с несколькими пациентами работают несколько сотрудников.
Мы активно развивали все направления нашей деятельности: работал клуб матерей, продолжались выезды в учебные заведения с целью профилактики наркомании. Понемногу становилось понятно, что общественные организации родителей — важнейшее условие эффективности нашей работы. Ведь так называемый «стационарный этап» реабилитации ни в коей мере не завершает и не исчерпывает этот процесс. Этот этап заканчивается установлением человеческих отношений в семье, и длится в среднем два месяца, а это только необходимое условие для перенесения полученных навыков в реальную жизнь. Ведь реабилитация — это процесс воз вращения в общество, и здесь позиция людей является решающей. Другими словами, семья должна опираться на опыт других семей, которые составляют пусть маленькую, но часть общества. Именно в объединении семей, преодолевших зависимость, и организации их работы я видел дальнейшее развитие нашего подхода. Здесь, по моему мнению, были заложены большие возможности, но были и очень большие сложности. Только в единичных случаях нам удавалось привлечь к активному сотрудничеству отцов — без сомнения, главных «фигурантов» реабилитационного процесса. Кроме этого, у нас не было возможности создания рабочих мест.
Шел 1999 год. В это время к нам часто стали обращаться пациенты из Полтавы. Это были разные люди. По их отличало то, что судьбы детей были для них действительно важнее всего. Это проявлялось не в словах. Три раза в неделю, несмотря на свою занятость (а это были и основном руководители различных рангов), они приезжали на групповые занятия из Полтавы. Это резко контрастировало с отношением родителей, с которым мы часто сталкивались в Днепропетровске. Нередко мы слышали от отцов и матерей, что они не имеют возможности участвовать в реабилитационном процессе из-за крайней занятости. В таких случаях мы всегда советовали доделать более важные дела, а потом заниматься будущим своих детей. Позиция полтавчан вызвала огромное уважение, ведь именно для таких людей мы работаем. Неудивительно, что все они впоследствии получили результаты.
Среди полтавских ребят были такие, которые захотели сделать психотерапию зависимостей своей специальностью, и после активного курса реабилитации они остались у нас на стажировке. В это же время мы пытались обучать нашим методикам полтавских врачей-наркологов, но это не привело ни к каким результатам. Обучение психотерапии зависимостей — сложный длительный процесс, требующий большого напряжения сил, а не тщательного конспектирования материала. Но желание полтавчан создать эффективно работающий реабилитационный центр было сильным. Они нашли и оборудовали помещение. Я начал все чаще и чаще приезжать в Полтаву, иногда вместе со специалистами и пациентами. Картины, которые я видел в Полтаве, при всем их трагизме не могли не вызывать улыбки. Только один пример. Представьте себе явно не богатую, задавленную горем, вынужденную ежедневно платить «страдающему» неработающему «ребенку» мать и рядом — надменное двухметровое чадо. На вопрос «почему ты не работаешь?» он гордо отвечает: «Де ж ви бачили, щоб наркомани робили?!» И заносчиво объясняет мне: «Це ж біохімія мозку, треба ж розуміти!». Я смотрю на него и вспоминаю гениальную повесть Булгакова и изображенного в ней Шариков без конца повторявшего: «Абыр, абыр, абыр-валг». Но если Шариков просто озвучивал перекрученную задом наперед увиденную надпись, сидящий напротив меня юнец повторяет то, чему научили его «умные» врачи.
Постепенно я стал приезжать в Полтаву все чаще и чаще. Я видел, как «инициативой снизу», зарождается Полтавское терапевтическое сообщество «Выбор». Днепропетровский опыт в полтавской среде стал развиваться очень быстро. Появилась работоспособная команда, первые убедительные результаты, росло число семей, преодолевших зависимость. Отцы и матери выздоровевших пациентов организовали Полтавский родительский комитет. Особенно актив но работали отцы — зрелые, уважаемые, многого добившиеся в жизни люди. Родители были рядом с детьми повсюду — на футбольной площадке, во время профилактической работы, на праздновании дней рождения, на субботниках. Без этих людей никакие мои усилия не привели бы к таким результатам.
Несколько лет назад один из родителей — мастер спорта по тяжелой атлетике, призер чемпионата Европы среди ветеранов подарил Центру «Выбор» штангу и организовал первые тренировки. Сейчас тяжелоатлетический клуб, без преувеличения, стал одним из важнейших звеньев в цепи реабилитационного процесса. У нас часто спрашивают: «Как вы заставляете пациентов поднимать штангу?» Но мы никого не заставляем. Наоборот, чтобы тебя допусти ли к штанге, надо еще заслужить. Инструкторы по тяжелой атлетике, в прошлом такие же пациенты, объясняют новичкам, что их обязанность — не только упражняться со снарядом, но и страховать других ребят, а это большая ответственность, ведь от страховки зависит безопасность людей. Прежде чем пациент впервые войдет в спортзал, он должен заслужить доверие ребят. Когда человек вместо валяния в постели начинает ежедневно бегать кроссы, когда он начинает искренне стараться изменить свою жизнь, это не остается незамеченным. И ребята сами приглашают его в клуб. Почему мы уделяем такое внимание спорту? Потому что все наши пациенты еще недавно были рабами своего тела, послушно выполняющими его команды. Они не умели контролировать себя, зато стремились постоянно контролировать других людей. Спорт, и штанга в первую очередь, дает возможность полной перестройки: человек начинает контролировать свое тело, свои мышцы, а потом — мысли и поведение.
Именно такие полтавские семьи создали общественную организацию «Допоможемо дітям», чтобы помогать и своим, и чужим детям. Эти люди лучше других поняли, что чужого горя не бывает. Уровень развития любого общества определяется многими факторами, но больше всего отношением к детям. В развитом обществе понимают, что отвергаемый, несчастный ребенок накапливает агрессию, которая потом обязательно выльется на других. Наркоман — всегда преступник или иждивенец. Я работал с обеими категориями, и точно знаю, что потенциально наиболее опасные для общества преступники — это сегодняшние иждивенцы. Существо, признающее только свои желания, живущее только ради получения удовольствий, начисто лишенное уважения к чужой жизни и равнодушное к чужой боли, существо, привыкшее к безнаказанности, способно на преступления, которые порой удивляют своей жестокостью даже матерых преступников.
Кто сегодня поможет человеку, не на словах, а на деле преодолевшему зависимость, сделать первые шаги в реальной жизни? Права таких людей и помощь им — основная задача Полтавской областной благотворительной организации «Допоможемо дітям». Члены организации помогают молодым людям пройти курс реабилитации, организуют профилактические мероприятия, спортивные соревнования. Они помогают отказавшимся от наркотика людям получить образование и специальность, устроиться на работу. Именно они в 2003 году на свои средства начали строительство нового здания реабилитационного Центра «Выбор». Эти люди вместе со знанием и опытом приобрели веру. Наверное, это главное. Не все из них ходят в церковь, никто не любит громогласно рассуждать о Боге и выпячивать свою праведность, но они глубоко верующие люди. Их вера — в делах, поэтому она настоящая. Я знаю, что истинное христианство — тоже в делах: «Вера без дел мертва есть». И если родители наших бывших пациентов строят новый Центр, они делают это во имя веры в возможности человека.
Многие недоуменно спрашивают: что им это даст? Для меня это очевидно. Люди нашли смысл в такой деятельности. Он не только в строительстве Центра, он в любой созидательной деятельности. Человек — единственное существо на планете, которое осознает, что оно смертно. Может быть, поэтому потребность в смысле (жизни, деятельности и т. н.), как утверждают психологи, основная, то есть не сводимая к другим, потребность человека. Это значит, что потребность в смысле есть у всех людей, и ее нельзя заменить удовлетворением никакой другой потребности. Именно осмысленная жизнь, осмысленная деятельность делают человека счастливым. Ничто бессмысленное в природе не может быть счастливым, здоровым и красивым. Только смысл предполагает абсолютную гармонию разума, веры и действий. Безумная вера так же разрушительна, как и бездушный холодный разум. «Человек, осознает он это или нет, всегда находится в поисках смысла. Отсутствие смысла не всегда осознается, но всегда остро чувствуется. Ведь он так же необходим человеку, как кислород. Смысл жизни у каждого свой, индивидуальный. Его необходимо обрести каждому. Это возможно только в действиях — разумных и гармонирующих с устремлениями души». Я много раз встречал людей, которые постоянно говорят о Боге, а мотивы их поведения корыстны в широком смысле этого слова. Но даже если им удастся обмануть других людей, себя нельзя долго обманывать безнаказанно. Человек есть то, что он де лает, и неискренние люди чувствуют себя постоянно несчастными и обделенными, потому что их вера — только безуспешная попытка компенсации пустоты своей жизни. К сожалению, ищут они не там. Чтобы удовлетворить низшие человеческие потребности (корысть в любом проявлении), надо «взять», присвоить что-то себе, чтобы удовлетворить высшие человеческие потребности, надо от дать, причем обязательно что-то ценное и важное для себя. Без удовлетворения простых, естественных потребностей (кислород, вода, пища) не может жить тело. Высшие потребности — это потребности души. Развитие личности человека — это процесс осознания и удовлетворения высших человеческих потребностей.
Это рассуждения не философа или богослова, а практикующего врача. И я могу с полной уверенностью сказать, что длинный список медицинских диагнозов, по сути, перечень форм потери человеком смысла. Мы все знаем примеры того, каких чудес исцеления добиваются люди в процессе последовательных, разумных, наполненных верой и смыслом действий. Там, где есть неудовлетворенная потребность, всегда есть попытки компенсации. По ни деньги, ни власть, ни высокое положение в обществе, ни тем более наркотики не могут быть для человека подлинным смыслом. Это только его иллюзия. Я много раз слышал в своем кабинете откровения богатых людей о пустоте и бессмысленности их жизни. По осознание этого приходит с возрастом. Наверное, это хорошо понимали меценаты, которые строили для людей картинные галереи и больницы. Наркомания — это крайняя степень утери человеком смысла своего существования и одновременно отчаянная попытка его найти. Ведь наркотик на короткий период дает иллюзию собственной значимости, смысла и счастья, но взамен всегда забирает душу.
Я работаю врачом тридцать лет. Далеко позади осталась наивная и амбициозная юношеская уверенность в том, что мои медицинские знания и умения — с помощью скальпеля, таблеток или слов — могут сами по себе сделать человека лучше. Мне сейчас понятно, о чем говорили мои учителя в хирургии, когда объясняли, что часто настоящая квалификация проявляется в том, что хирург может разобраться, где операция необходима, а где — не нужна.
Болезнь это всегда нарушение естественного природного процесса, и любые наши вмешательства становятся терапией только тогда и только в той мере, в какой мы способствуем восстановлению этих процессов. Мне понадобилось много лет проработать врачом и набить множество шишек, чтобы начать над этим думать. Моя конструктивная деятельность в области психотерапии наркозависимости началась только тогда, когда удалось выйти за пределы оценочных суждений. Только тогда, когда мы перестаем думать о чем-то, что это толь ко плохо, у нас появляется возможность понять, что это. Конечно, плохое при этом не перестает оставаться таковым по сути, но, избавившись от оценочности, получаешь возможность что-то изменить. Ведь если болезненные проявления говорят о неосознанной попытке компенсации чего-либо, надо попробовать помочь чело веку осознанно найти возможность реализовать свои потребности, чтобы нужда в компенсации просто отпала. И здесь становится решающей позиция окружающих людей.
Наркомания — всегда катастрофа для личности и социальной системы, точно так же, как симптомы перитонита — свидетельство катастрофы в брюшной полости, которая требует немедленного оперативного вмешательства. Проблему наркомании невозможно решить количеством законов и запретов. Древние китайцы говорили: «Чем больше законов — тем больше воров». Наркомания — чудовищное отступление от того нравственного закона, о котором говорил Кант, и который вечен так же, как и звездное небо над нами. Все жизнеспособное на Земле имеет глубокие корни. Только человеческие амбиции растут из пустоты и никчемности. Чтобы личность, семья или целая нация росла и развивалась, надо заботиться об их корнях, их духовной основе. Чтобы растение выросло крепким и здоровым, у него должны быть крепкие корни. Так же и с людьми. Когда народ отрывают от корней, когда родная культура подавляется чуждыми национальному менталитету, чаще западными стереотипами, тогда общество порабощает наркомания.
Сегодня я понимаю, что никакие эффективные реабилитационные, профилактические и обучающие, антинаркоманийные программы не могут быть реализованы без сознательной поддержки общества. Наркоманов считают отбросами общества. Наверное, это так, но по отбросам судят о самом обществе. Посмотрите, что семья выбрасывает на помойку, и вы поймете, как она живет. Посмотрите, каких людей выбрасывает общество, это характеризует в первую очередь само общество. Так тень повторяет очертания того, кто ее отбрасывает.
----
http://www.rcchoice.org По согласованию с правообладателями при обязательном упоминании правообладателей и источника информации: © www.rcchoice.org.
{{разрешение|2011021510013513}}
[[Категория:Медицина]]
| |||