О В. О. Ключевском (Глаголев): различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Нет описания правки
Строка 1:
{{imported/lib.ru}}
{{Отексте
| АВТОР = Сергей Сергеевич Глаголев
| НАЗВАНИЕ = О [[Василий Осипович Ключевский|В. О. Ключевском]]
| ПОДЗАГОЛОВОК =
| ЧАСТЬ =
Строка 15 ⟶ 14 :
| ПЕРЕВОДЧИК =
| ДАТАПУБЛИКАЦИИОРИГИНАЛА =
| ИСТОЧНИК = Богословский вестник. Окт.—Нояб.— Дек, 1916. С. 491—510. [http://az.lib.ru/g/glagolew_s_s/text_1916_kluchevsky.shtml az.lib.ru] Глаголев С. С. О В. О. Ключевском / В. О. Ключевский: pro et contra, антология. СПб.: РХГА, 2013.
| ВИКИДАННЫЕ = <!-- id элемента темы -->
| ВИКИПЕДИЯ =
Строка 30 ⟶ 29 :
| ЛИЦЕНЗИЯ = PD-old
| СТИЛЬ = text
}}__NOEDITSECTION__
}}
<div class="text">
=== С. С. ГЛАГОЛЕВ ===
 
=== О В. О. Ключевском ===
В. О. Ключевский: pro et contra, антология
 
СПб., НП «Апос-тольский город — Невская перспектива», 2013.
 
Что же смотреть ходили вы?
 
Ночь с понедельника на вторник проходила. Был тот предрассветный час, когда спящие спят особенно крепко, а беседа добровольно бодрствующих становится особенно откровенной. Ключевский говорил хозяйке дома: «Л. Н-на! одна дама высказывала мне такие истины: „Почему, спрашивала она, вами интересуются? ведь, вы даже не умны, но что-то в вас есть“. Я привез вам давеча вторую часть моего курса русской истории; в моих лекциях, может быть, что-то и было, но это что-то растворилось в книге». Наступила пауза. — «А интересная была дама, которая вам это говорила», — спросил один из сидевших за столом. — «Как вам сказать? У ней очень маленький нос, а я не люблю дам, для открытия носа у которых требуется снаряжать географические экспедиции». — «У вас ведь своеобразный вкус, В. О., — сказал другой, — вот вам нравится m-me M., a что в ней хорошего?» — «А мне нравятся именно те, которые никому не нравятся», — сказал Ключевский. От m-me M. перешли к другой, а потом и к третей. Была общая черта у всех этих дам, черту эту не указывал Ключевский, но ее знали все: все эти дамы были несчастны в семейной жизни, и движимый состраданием Ключевский не только явно симпатизировал им, но и проявлял антипатии к их мужьям. Однако он сам? Неужели он готов был полюбить женщину только за то, что она страдала. Страдание вызывает сострадание, но не любовь. Образ, который любил Ключевский, нашел себе воплощение в литературе. Писателей XX столетий Ключевский не читал и из писателей XIX-го он уделил внимание немногим, но этих немногих он любил и ценил. Он невысоко ставил Толстого, спокойно заявив, что Débâcle Зола<sup>1</sup> гораздо выше «Войны и мира». Он отзывался о Достоевском как о неопрятном писателе. Но он любил Тургенева<sup>2</sup>. «Тургенев, вот — наш (?) писатель», — говорил он. И среди женских образов Тургенева Лиза Калитина трогала его сердце. И он говорил и вспоминал Пензу, где он учился и где была девушка, которой он переводил Гейне и Гёте, и эта девушка была нежным и хрупким созданием, и Ключевский уехал в Москву уверенный, что она умрет. Но все это слишком сантиментально для Ключевского. «И представьте, — продолжал он, — недавно она была у меня в Москве; у ней взрослая дочь и в ней самой восемь пудов весу».
 
{{poemx1||
Нет, горды уста эти, могут они
 
Шутить лишь, лобзать и смеяться;
 
Насмешлива речь их — а сердце в груди
 
Готово от мук разорваться.
|}}
 
Тень несчастной невесты Лаврецкого скользнула по столовой и исчезла, унося с собою заглушённую и осмеянную тоску по идеалу.
Строка 77 ⟶ 71 :
Его отзывы о людях и оценка им людей менялись. Так, о своем учителе и предшественнике по университету С. М. Соловьеве он отзывался вообще с почтением, но вдруг неожиданно заявил: «Фанфара!» И он вполне повторил то, что публично говорил о Соловьеве, о его манере читать лекции и что все говорилось в похвалу и из всего этого сделал новый вывод, что манера читать у знаменитого историка была рисовкой, позой. Между Ключевским и сыном С. М. Соловьева Владимиром С-чем Соловьевым<sup>4</sup> лежало непонимание. Склад души у того и другого был особый, души у того и другого было много, и обе эти души тяготили к свету, и однако они были неродственны. Когда Вл. С. Соловьев стал печатать «Оправдание добра»<sup>5</sup>, Ключевскому сказали: вот Соловьев говорит, что человек отличается от животного стыдом: у человека есть стыд, а у животного нет. Ключевский сказал: «Врет: у животных есть стыд; вот — у меня Кудька, ему всегда бывает совестно, когда что не ладно сделает, он подожмет хвост и глядит виновато, а у человека нет стыда: у человека страх». Когда шла речь по поводу статей Соловьева о Пушкине и Лермонтове<sup>6</sup>, Ключевский сказал: «Соловьев не умет писать». Что хотел сказать этим Ключевский? Читал ли он эти статьи? Он сам писал о Пушкине и о Лермонтове<sup>7</sup>. Настроение Лермонтова он назвал «грусть» и сблизил с настроением царя Алексея Михайловича. Этого сближения, кажется, никто не понял, и один критик в частной беседе сказал о грусти Ключевского: его грусть грустна. Несомненно, Соловьев и Ключевский подходили к Лермонтову с разных сторон, смотрели на него разными глазами, и понимание одного другому казалось непониманием. Ключевский, впрочем, вообще, кажется, был склонен относиться к философам иронически. Так, о Н. Я. Гроте<sup>8</sup>, безнадежно искавшему, к какому бы направлению ему примкнуть, Ключевский говорил: «Когда я вижу Грота, мне всегда вспоминается:
 
{{poemx1||
Тишь. Безветрие. Недвижно стоят флюгера.
 
И как ни гадают, никак не добьются,
 
В какую бы сторону им повернуться».
|}}
 
Но себя он считал не чуждым философии. Он утверждал, что прочитал «Критику чистого разума» и одну свою беседу с совершенно чуждым философии профессором П. И. Г-м резюмировал так: «Я не понял „Критики чистого разума“, ее прочитав, а он понял ее, не читая».
Строка 99 ⟶ 93 :
Говорил он очень медленно — он немного заикался, но это было неуловимо. Всегда оставался серьезным и спокойным. Характеризовал ли он Петра I, в котором видел человека, наилучшим образом понявшего нужды своего народа и наилучшим образом сумевшего их удовлетворить, или Петра III, в котором он видел шута на троне, он оставался неизменным, он не восторгался человеком и не негодовал на него, он его объяснял.
 
{{poemx1||
Так точно дьяк, в приказах поседелый,
 
Спокойно зрит на правых и виновных,
 
Добру и злу внимая равнодушно,
 
Не ведая ни жалости, ни гнева<sup>11</sup>.
|}}
 
Его лекции никогда не были импровизациями. Каждое слово в них было взвешено, размерено и обдумана форма его произношения. Некоторые слова и даже фразы подчеркивались, и это подчеркивание заменяло собою порою целое рассуждение. Вот Ключевский выясняет развитие идеи царизма. В 1498 году великий князь-дед возложил на великого князя внука шапку и бармы мономаха. «Подлинность этих царственных украшений, — вставляет Ключевский, — лежит на ответственности тогдашней, московской археологии». Подчеркнута вся фраза и в ней особенным образом подчеркнуты слова «тогдашней, московской». После этого речь в лекции идет о другом, но отношение лектора к шапке и бармам мономаха ни в ком уже не вызывает сомнений. Вот Ключевский характеризует Петра I, он объясняет, как Петр вышел не похожим на своих предков: хозяин — рабочий, царь — мастеровой. Ключевский заканчивает речь о Петре: «Холодный, но способный к страшным взрывам. Точь-в-точь чугунная пушка его петрозаводской отливки». Это неожиданное сравнение действует на слушателей, как выстрел из пушки, но лектор остается невозмутимым.
Строка 163 ⟶ 156 :
Другого Ключевского не будет.
 
 
{{right|''6.XII.1916.''}}
 
=== КОММЕНТАРИЙ ===