Один из многих (Григорьев): различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
м Pywikibot 8.0.0.dev0
Строка 1:
{{imported/lib.ru}}
{{Отексте
| АВТОР = Аполлон Александрович Григорьев
Строка 62 ⟶ 61 :
Одна из гувернанток скоро обратилась с лорнетом в другую сторону, другая заметила сквозь зубы:
 
— On le voit tres-sauvent. {<ref>-- Его часто видать (франц.).}</ref>
 
— C’est un habitue, {<ref>-- Это завсегдатай (франц.).}</ref> — подхватил офицер.
 
Разговор тем и кончился.
Строка 86 ⟶ 85 :
Но подле моего незнакомца сидели мужчина и женщина, по-видимому, не принадлежавшие к чиновному люду.
 
Мужчине было лет 28; его лицо, чрезвычайно свежее и нежное, было благородно и открыто, в голубых глазах светилось много добродушия и ума; вообще он был бы чудно хорош, если б был женщиной, ибо тогда не так ярко выступала бы дюжинность, повседневность его природы. Одет он был очень порядочно и просто, хотя уже слишком изысканно просто, слишком, так сказать, по-московски просто, именно по-московски — другого слова я не придумаю для этой заезжей простоты, которой порядочное, почти аристократическое чувство запрещает брать пример элегантности с посетителей кондитерских Невского проспекта, но которая попадает часто в другую крайность. Он был с головы до ног в черном, и воротнички de rigueur {<ref>пунктуально (франц.).}</ref> ни более, ни менее как на 1/10 пальца выдались из-за черного атласного галстука.
 
Женщина… ибо я не хочу назвать ее казенным словом «дама», этим несносным именем, добиваясь которого чиновницы часто уничтожают в себе всю свою природную женственность, — женщина, говорю я, была закрыта черной флеровой3 мантильей, и потому я могу сказать несколько слов о ее лице, но и то только несколько слов; черты этого лица были слишком тонки, даже до болезненности тонки; не одна природа так ярко очертила эти синие жилки на прозрачном облике, не одна природа так фосфорически осветила эти голубые большие глаза, создала эти бледные длинные худые пальцы, сообщила что-то мягкое, сладострастное и вместе утомленное положению этого слабого тела.
Строка 96 ⟶ 95 :
Тот, к кому относился вопрос, достал часы из кармана жилета и, поглядевши на них, сказал:
 
— Huit heures et demie, Marie. {<ref>-- Полдевятого, Мари (франц.).}</ref>
 
Дилижанс тронулся. Незнакомец стал барабанить пальцами по стеклу кареты. Молчали только он и его соседи. Все остальное рассуждало довольно шумно о новом начальнике отделения и о счастии семейной жизни.
Строка 240 ⟶ 239 :
Раз — это было в светлое, довольно раннее летнее утро — в кондитерскую вошел или, точнее, вбежал уже знакомый моим читателям Севский. Он быстро подошел к прилавку и спросил какой-то конфеты-карикатуры, которой налицо не оказалось и за которой надобно было послать в другую кондитерскую.
 
— Warten sie nur einen Augenblick! {<ref>-- Подождите минуточку! (нем.).}</ref> — сказал ему прислужник.
 
— Jawohl! {<ref>-- Конечно! (нем.).}</ref> — отвечал Севский и, положив соломенную фуражку, стал ходить по первой комнате; потом, сбросивши свое легкое пальто, отворил дверь в другую и вошел в нее.
 
Спиною к нему сидел человек в черном бархатном сюртуке, по очертанию гладко остриженной головы которого ему нетрудно было узнать Званинцева.
Строка 326 ⟶ 325 :
Но молодой человек был уже за дверью столовой.
 
Званинцев с большим удовольствием погладил свою густую черную бороду и спокойно уселся за принесенную ему cotelette a la sauce Robert. {<ref>котлету под соусом Робер (франц.).}</ref>
 
Он съел котлету, по-видимому с большим аппетитом, взглянул потом на часы, стрелки которых показывали полчаса первого, спросил себе рюмку рейнвейна, выпил и заказал себе еще что-то.
Строка 544 ⟶ 543 :
Он сам носил в себе семена практического XIX века, и один из первых занялся плодопеременным хозяйством.
 
Жизненная мораль его была уважение силы и одной только силы. A force de la force {<ref>Благодаря силе (франц.; каламбур: в силу силы).}</ref> он хотел даже создать из себя машину вместо человека, хотя это ему и не совсем удавалось. Естественно, что он с жаром бросился на теорию Бентэма, как только прочел о ней какую-то статью. В ней нашел он оправдание своих смутно предчувствуемых идеалов, хотя иногда, в минуты русской хандры, часто задавал себе вопрос, отчего эта теория его не удовлетворяет и чего еще ему хочется? В нем были две стороны жизни, и он, утилитарист, по странности своей природы, глубоко сочувствовал романтическому направлению.
 
Он приехал в свое поместье, чтобы заняться устройством его и воспитанием маленького Званинцева. Была пора, он мечтал об иной жизни, он любил и, разочаровавшись в любви, думал найти успокоение в тесном круге этих занятий.
Строка 610 ⟶ 609 :
Старик дед умер, когда Ване было пятнадцать лет с половиною, умер спокойно, твердо, с иронической улыбкой на устах, пожавши руку полковника и обратившись к своему питомцу с последними словами:
 
— Jean, je vous laisse mes livres… Frappez et on vous’ouvr… {<ref>-- Жан, я оставляю вам свои книги… Стучите и вам откр… (франц.).}</ref> Он не докончил.
 
Званинцев не плакал — он уже не был ребенком. Он поклонился с глубокою, стесненною скорбию этому гордому, еще более вытянувшемуся мертвецу, поцеловал его сухую руку и, взглянувши на сжатые иронией уста, задумчиво покачал кудрявой головою.
Строка 646 ⟶ 645 :
Почтенный дядюшка обещал Воловскому протекцию даже в Петербурге, если бы понадобилось.
 
В эпоху нашего рассказа Воловский занимал видное место в Петербурге и получал значительный доход с своего и жениного имения, которые оба он устроил наилучшим образом. Мать Мари умерла в деревне, разбесившись не в меру на оскорбительный ее нравственности проступок любимой горничной. Старушка мисс Томпсон скончалась в Петербурге на руках Мари, благословляя ее и вспоминая со слезами о своем «dear John», {<ref>дорогом Джоне (англ.).}</ref> который никогда ее не слушался. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
 
{{---|width=6em}}
Строка 926 ⟶ 925 :
— Да вообразите себе… Есть у меня приятель, служит со мною вместе, малый и того бы, кажется, умный… разбитной. Я, знаете, — продолжал он, щелкнув по ладони пальцем, — раз этак отвожу его в сторону и говорю: что, братец, мол, жизнь человеческая, говорю, — просто сад заглохший, как Шекспир говорит. — Ну-с!
 
— Есть, говорит, Андрей Сидорыч, извольте… А уж я, мол, говорю, тебе, любезный друг, десятый процент. Будете, говорит, вы завтра дома. Буду… Ну так я привезу к вам. Хорошо, мол. Ну, вчера утром сижу у окна, знаете, вижу, едет мой приятель в коляске, и с ним молодец в золотых очках, франтом таким. Я принимаю. Расшаркивается на всю комнату, и по-французски. Что, мол, он, братец, такое говорит? Charme, {<ref>Очарован (франц.).}</ref> говорит… Ну, мол, шарме так шарме. Вы, говорит, Андрей Антоныч, здесь, верно, скучаете? Да, мол, — а вы? Я, говорит, ма тант, {<ref>моя тетя (от франц. ma tante).}</ref> княгиня такая-то, ма гран-тант, {<ref>моя бабушка (от франц. ma grand-tante).}</ref> говорит, баронесса, там черт знает, что несет! — Не сыграть ли в преферанс нам, говорю я. — Извольте, говорит. Приятель мой ушел, дело, говорит, есть, после зайду. Садимся. Сыграли игры две…
 
— Ну-с, ну-с, — с видимым участием сказал Мензбир.
Строка 1402 ⟶ 1401 :
— Я был у тебя сегодня, — сказал Воловский, пожимая весело его руку.
 
— Merci. {<ref>Спасибо (франц.).}</ref>
 
И, кивнув головою Лиди, он пошел с ними.
Строка 1477 ⟶ 1476 :
Но я увлекся, я начал маскерадом и пишу о немках. Не виноват — что же делать, когда нет русских женщин. Где они — давайте их, русских женщин!.. Мы не видели еще русских женщин. В Москве и Петербурге есть барышни, в Москве есть барыни, в Петербурге есть чиновницы: но ни в Москве, ни в Петербурге нет женщин, не родятся женщины — почва такая! А если и появится женщина, то ведь и там и здесь, по слову Пушкина, она — беззаконная комета в кругу расчисленном светил. {3}
 
Званинцев скучал невыносимо, ходя об руку с какою-то схваченною им на лету женскою маскою и слушая ее догматические, заказные Liebeleien. {<ref>любезности (нем.).}</ref>
 
Наконец, остановясь с ней недалеко от главного входа и направивши лорнет на ложу бельэтажа, он очень нецеремонно снял ее руку с своей.
 
— Du labt mich… Schame dich! {<ref>Ты оставляешь меня… Постыдись! (нем.).}</ref> — с невыносимою нежностью сказала его маска, но, не получа ответа, тотчас же схватила руку довольно толстого господина с лысиной на голове, сказавши: — Ich kenne dich. {<ref>Я знаю тебя (нем.).}</ref>
 
В ложе, в которую был направлен лорнет Званинцева, стоял, опершись на балюстраду, молодой человек. Он смотрел вниз, ища, казалось, кого-то глазами, и, наконец, быстро вышел из ложи.
Строка 2235 ⟶ 2234 :
— Она приедет с Иваном Александровичем, — отвечал Севский. Лидия отвернулась к окну.
 
— Вы мне позволите закурить сигару, — обратился к ней Брага, доставая из кармана porte-cigares. {<ref>портсигар (франц.).}</ref>
 
— Прошу вас… ах, боже, Дмитрий Николаич, — быстро сказала девушка, — что же я вас просила достать мне Babu-polka?
Строка 2317 ⟶ 2316 :
Варвара Андревна была очаровательно любезна, когда только хотела быть такою. В этот вечер вкус и почти роскошь ее костюма, тихая, благородная походка, улыбка на губах — все говорило, что она решилась разыграть роль нежно любящей матери. Званинцев тоже был одет чрезвычайно парадно, вероятно из уважения к своей даме.
 
— Ma chere enfant, {<ref>Дорогая моя девочка (франц.).}</ref> — начала Варвара Андревна, протягивая руку к девочке, немного смущенной ее появлением в эту минуту.
 
Лидия молча поцеловала ее руку и поставила большие кресла.
Строка 2657 ⟶ 2656 :
И она в беспамятстве упала в его объятия.
 
Званинцев взял флакон eau de Cologne {<ref>одеколона (франц.).}</ref> и опрыскал ей лицо освежающею влагою… она снова пришла в себя, и снова пробудившееся чувство стыда заставило ее склониться лицом к подушке дивана.
 
— Повторяю вам, что я не хочу увлечения, — сказал ей Званинцев, — свободно, разумно должна предаваться женщина, если она хочет только быть равной мужчине.
Строка 2803 ⟶ 2802 :
 
С надеждой не прочли…
 
 
 
{{примечания|title=}}
</div>