О "Русских женщинах" Некрасова (Щеголев): различия между версиями

Жены декабристов не дождались еще своей истории, которой они так достойны. Воспитанник декабристов доктор Н. А. Белоголовый в своих воспоминаниях ярко рисует то значение, которое должна бы иметь история этих героических женщин: «Нельзя не пожалеть, — пишет он, — что такие высокие и цельные по своей нравственной силе типы русских женщин, какими были жены декабристов, не нашли до сих пор ни должной оценки, ни своего Плутарха, потому что, если революционная деятельность декабристов мужей, по условиям времени, не допускает нас относиться к ним с совершенным объективизмом и историческим беспристрастием, то ничто не мешает признать в их женах такие классические образцы самоотверженной любви, самопожертвования и необычайной энергии, образцы, какими вправе гордиться страна, вырастившая их, и которые без всякого зазора и независимо всякой политической тенденциозности могли служить в женской педагогии во многих отношениях идеальными примерами для будущих поколений» {<ref>Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. М., 1897, с. 31—32.}</ref>.

На крыльях подвига взлетела Н. Д. Фонвизина. Ее сибирская жизнь полна сложнейших, мистических переживаний. Как трогательно и грустно звучат ее признания: «Терзаюсь, страдаю — и только!.. Верно ты подумаешь: почему бы не молиться, и я так же думаю. Да ведь господь дает молитву молящемуся. Я как будто и молюсь, и сердце до краев полно, да что толку? лучше бы уж прежняя пустота, чем теснота теперешняя… Свет-то мои цветочки прежние! Прекрасные творения? божий! Как легко было бы мне любить их! Как дитя неразумное возилась с ними! И горе, и заботы, и душевные волнения исчезали при виде их и тонули в их благоухании!.. А теперь, Боже, Боже мой! И цветы бы мои все разнесло и поломала внутренним ураганом, все коверкающим, все исторгающим до корней в моей духовной области» {<ref>Данные о «женах декабристов» сгруппированы в статье M. M. Хина (Исторический вестник, 1884, № 12, с. 650—683). Здесь же дан библиографический список, который нужно пополнить следующими указаниями. Много данных рассеяно в книге А. И. Дмитриева-Мамонова «Декабристы в Западной Сибири. Очерк по официальным документам» (М., 1895) и в «Записках» С. Г. Волконского (2-е изд.: СПб., 1902). Сведения о М. Н. Волконской — в последней книге и имеющих выйти в свет ее «Записках»¹⁰, о Н. Д. Фонвизиной — в статье М. Д. Францевой «Михаил Александрович Фонвизин» (Русская старина, 1885, № 11) и в ее же «Воспоминаниях» (Исторический вестник, 1888, № 5—7), в статье «Наталья Дмитриевна Фонвизина (Из бумаг протоиерея Знаменского)» в «Литературном сборнике», изд. ред. «Восточного обозрения». Собрание научных и литературных статей о Сибири и Азиатском Востоке, под ред. H. M. Ядринцева (СПб., 1885, с. 207—248) и, наконец, в обстоятельной статье В. И. Шенрока «Одна из жен декабристов» (Русское богатство, 1894, кн. 11 и 12); о К. П. Ивашевой в статье М. А. Веневитинова «Роман декабриста» (Русская мысль, 1885, № 10); об П. Е. Анненковой — в заметке Л. Грове на статью «Из записок Н. И. Греча» (Русский вестник, 1868,. № 12, с. 703—704); в рассказах самой Анненковой (Русская старина, 1888, № 1—5), в статье «Император Николай I и семейство декабриста Ивана Александровича Анненкова» (Русская старина, 1901, № 3); о М. К. Юшневской — в «Воспоминаниях» Н. А. Белоголового [с. 34—35. — ''Ред.'']; об А. В. Розен в некрологе (Друг женщин, 1884, № 2, с. 136—138); о Е. П. Нарышкиной в некрологе (День, 1863, № 3, и Библиотеке для чтения, 1863, № 1, с. 248).}</ref>⁹.

В дальнейшем изложении мы остановимся на одном моменте в истории жен декабристов — на отношениях к ним высшей власти. Известно, что император Николай Павлович имел непосредственный надзор над всем, что так или иначе касалось отбывающих наказание декабристов: все изменения, даже самые малейшие, в их житейском обиходе, совершались только на основании высочайших распоряжений. Перебирая все мероприятия о декабристах, совершенные по инициативе Николая Павловича, нужно признать, что он до самого конца дней своих не изменил своему отношению к ним, суровому и жестокому. До самой своей смерти император смотрел на декабристов не только как на государственных преступников, но как на своих личных врагов. В известном труде Н. К. Шильдера читаем следующие строки: «Происшествия 14-го декабря произвели на него тяжкое впечатление, отразившееся на характере правления всего последовавшего затем тридцатилетия. Укажем здесь на подходящее к разбираемым событиям явление: императору Александру I никогда не удалось одолеть прискорбное припоминание о событиях 11-го марта 1801 года, среди которых совершилось его воцарение, как преемника Павла I. К несчастию, самый факт немирного воцарения повторился снова в 1825 году, хотя и в иной форме. „Никто… не в состоянии понять ту жгучую боль, которую испытываю я и буду испытывать во всю жизнь при воспоминании об этом ужасном дне“, — признался Николай Павлович французскому послу Лаферронэ вскоре после своего воцарения»¹¹. Таким образом, «несомненно устанавливается факт, что воспоминание о мятеже 14-го декабря и связанном с ним обширном заговоре должно было оставить в уме императора Николая неизгладимые следы, от которых он действительно не мог освободиться до смертного одра» {<ref>Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Его жизнь и царствование. СПб., 1903, т. I, с. 311—312.}</ref>.

Понятно, что отношения Николая Павловича к декабристам, осложненные чисто личными переживаниями, были слишком нервны и неровны и, в первую очередь, не могли не отразиться на отношениях к их женам, представлявшим в глазах всех окружавших государя замечательный пример супружеской любви и самоотвержения. В 1851 году и Николай Павлович признал их подвижничество, сказав в разговоре: «C'êtait un trait dê dêvouement digne de respect, d’autant plus qu’on voyait si souvent le contaire» {<ref>«Это было проявление преданности, достойное уважения, тем более, так часто приходится наблюдать противоположное» ''(франц.).''}</ref>. Но нужно сказать, что в 1826—1830 годах Николай Павлович сделал все возможное, чтобы убедить жен декабристов отказаться от совершения подвига. Правда, манифест, подписанный в самый день казни декабристов, кончался следующими строками: «Наконец, склоняем мы особенное внимание на положение семейств, от коих преступлением отпали родственные их члены. Во все продолжение сего дела, сострадая искренно прискорбным их чувством, мы вменяем себе долгом удостоверить их, что в глазах наших союз родства передает потомству славу деяний, предками стяжанную, но не омрачает бесчестием за личные пороки или преступления. Да не дерзнет никто вменять их по родству кому-либо в укоризну: сие запрещает закон гражданский, а более еще закон христианский». Мы увидим ниже, что само высшее начальство не последовало благому воззванию манифеста и сочувствие жен декабристов своим мужьям готово было считать преступлением.

После казни декабристов император Николай писал князю А. Н. Голицыну: «Tout est fini; restent les veuves, c’est mon cher Galitzine que je charge de ce dont vous chargerez, j’en suis bien sûr, avec plaisir; faites savoir des nouvelles delà pauvre Rilêeff et dites lui que je lui demande qu’elle dispose de moi en toute occasion et que j’espère qu’elle ne me refusera pas de m’en informer toujours de ce dont elle peut avoir besoin. De même sachez, je vois prie, ce que font la Mourawiew Nikita et la Troubetzkoy. Que Dieu soit bêni de ce que tout est fini. L’on me tourmente de tous côtes: ce matin madame Konovnizine est presque entrêe dans ma chambre; c’est ces femmes que je redoute le plus. Tout à vous Nicolas» {<ref>«Все кончено, остаются вдовы, мой дорогой Голицын, я занимаюсь тем, чем займетесь Вы, я делаю, разумеется, с удовольствием; узнайте для меня новости о бедной Рылеевой и скажите ей, что я прощу ее, чтобы она располагала мной в любом случае и что я надеюсь, что она не откажется постоянно извещать меня о том, в чем она нуждается. Также узнайте, я вас прошу, что делают жены Никиты Муравьева и Трубецкого. Благословен бог, что все кончилось. Меня мучают этим со всех сторон; сегодня утром мадам Коновницына¹³ почти вошла в мою спальню, именно этих женщин я опасаюсь больше всего. Всегда Ваш Николай» ''(франц.) — Ред.''}</ref>.

Во второй половине письма речь идет о женах Муравьева, Трубецкого и Нарышкина (Коновницына — ее мать), желавших добиться разрешения последовать за мужьями в Сибирь. Из тона письма видно, как досадительны были для Николая Павловича жалобы и просьбы этих женщин. Казалось бы, о чем просить? Мужья идут в каторгу, жены следуют за ними, но Николай Павлович решительно не желал, чтобы жены шли в каторгу. Поэтому разрешения буквально «вырывались» у государя мольбами, слезами, просьбами и ходатайствами. Нельзя забывать того, что среди окружавших трон было много ближайших родственников осужденных. Но почему жены декабристов встречали такое противодействие со стороны Николая Павловича? Не думал ли он, что жены разделяют мнения мужей? О большинстве последовавших за мужьями мы положительно знаем, что до ареста мужей они ровно ничего не знали о заговоре. Правда, в одном из донесений полицейских агентов от 9 августа 1826 года находим следующее сообщение: «между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разрывать на части правительство, — княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием для всех недовольных, и нет брани злее той, какую они извергают на правительство и его слуг» {<ref>[Петербургское общество при восшествии на престол императора Николая. По донесениям агентов тайного надзора. — ''Ред.''] — Русская старина, 1881, № 9, с. 191.}</ref>. Но столь оппозиционное настроение могло быть вызвано именно слишком суровым отношением к декабристам и их женам. Но основным мотивом в отношениях к последним было присущее императору представление, что само сочувствие к лицам, исходившее хотя бы от их жен, является выражением преступного сочувствия к совершенному ими. Такое мнение подтверждается дальнейшими мероприятиями Николая Павловича.

Итак, разрешения отправиться за мужьями в Сибирь «вырывались» у Николая Павловича, но даже от уже данных разрешений находили возможным уклоняться. Положение Николая Павловича в этом вопросе ярко характеризует эпизод с женой Якушкина. И. Д. Якушкин взял с своей жены слово, что она не поедет за ним, если только ей не дадут разрешения взять с собой и детей. А при разрешении поездки одновременно предъявлялось запрещение брать с собой детей. После усиленных просьб жена Якушкина получила от Дибича за его подписью следующую записку: «Государь император соизволил разрешить Якушкиной ехать к мужу, взявши с собой и детей своих, но при сем приказал обратить ее внимание на недостаток средств в Сибири для воспитания ее сыновей». У Якушкиной был болен сын, и она не могла выехать тотчас же. Тем временем, Анна Васильевна Розен, прослышав о полученном Якушкиной позволении, явилась к графу Бенкендорфу и, ссылаясь на прецедент, просила и ей дать разрешение взять с собой в Сибирь детей. Граф Бенкендорф решительно отказал ей и сказал, что Дибич поступил очень необдуманно, ходатайствуя за Якушкину, которая, вероятно, не получит уже из третьего отделения всего нужного для своего отправления, и потому также не поедет в Сибирь. На вопрос Розен, что было бы с Якушкиной, если бы она, получив высочайшее позволение, тотчас вместе с детьми, отправилась к мужу: в таком случае, отвечал шеф жандармов очень откровенно, ее, конечно, не вернули бы назад". Когда выздоровел ребенок Якушкиной, ей запретили воспользоваться данным раньше разрешением. В бумаге шефа жандармов было сказано, что «так как Якушкина не воспользовалась своевременно доизволением, данным женам преступников следовать за своими мужьями, и так как ее пребывание при детях более необходимо, чем пребывание с мужем, то государь император не соизволил разрешить ей ехать в Сибирь» {<ref>Из записок декабриста Якушкина. — Русский архив, 1871, № 8—9, стлб. 1603—1604, 1625.}</ref>.

Разрешения на поездку в Сибирь давались только женам и никому другому. Так сестре Бестужевых Елене Александровне в ответ на ее просьбы¹⁵ было сообщено, что «государь император, по некоторым причинам, и для собственной нашей пользы к отъезду для жительства с братьями не соизволяет» {<ref>Русская старина, 1881, № 11, с. 647. Записки М. А. Бестужева.}</ref>.

По исполнении сего с надлежащею точностью, если и затем окажутся в числе сих жен некоторые непреклонные в своих намерениях; ''в таком разе не препятствуя им в выезде из Иркутска в Нерчинский край, переменить совершенно ваше с ними обращение, принять в отношении к ним, как к женам ссыльнокаторжных, тон начальника губернии, соблюдающего строго свои обязанности'' {<ref>Курсив П. Е. Щеголева. — ''Ред.''}</ref>, и исполнить на самом деле то, что сперва сказано будет предостережение и вразумление, и именно:

в) Из крепостных людей, с ними прибывших, дозволить следовать за каждою токмо по одному человеку, но и то из числа тех, которые добровольно на сие согласятся и дадут или подписки собственноручные, или за неумением грамоте личные показания в полном присутствии губернского правления. Остальным же предоставить возвратиться в Россию и снабдить их пропускными {<ref>Первоначально в предписании было сказано: „прикажите внушить крепостным людям, которые прибудут с женами осужденных, что соединение с мужьями лишает их права иметь при себе крепостных слуг, и что могут они просить о возвращении их из Сибири“. По этому поводу последовала следующая высочайшая резолюция: „Это совершенно воспрещаю; бунтовать людей не должно, достаточно объявить женам, что по положению они не могут брать с собой людей своих, как с добровольного их согласия“. См.: Шильдер Н. К. Император Николай Первый, т. I, с. 545.}</ref>.

Любопытно сопоставить, что писал в 1832 году тот самый Цейдлер, который в 1827 году должен был убеждать жен декабристов, что они отправляются в места, населенные людьми, на всякие преступления готовыми, и следственно могут подвергнуться опасным происшествиям. Родителей Н. Д. Фонвизиной²⁰ очень пугали опасности путешествия по Забайкалью, которое предстояло их дочери с мужем. „Цейдлер… счел своим долгом успокоить Марью Павловну [мать Фонвизиной. — ''П. Щ.]'' любезным письмом, доказывая, что в Нерчинске есть врачи и что там все можно достать“, а относительно разбойнков он прибавлял: „ужасы, описываемые в письме к Вам, доказывают только болезненное состояние Натальи Дмитриевны: край Забайкальский спокойный и злодейств, описываемых ею, никогда не бывает“ {<ref>Русское богатство, 1894, № 11, с. 124.}</ref>.

Вот все те прецеденты, не решившие окончательно вопроса о правах жен декабристов, которые были налицо в 1832 году, когда этот вопрос подвергся новому и основательнейшему пересмотру. Повод был дан всеподданнейшей просьбой статс-дамы княгини Волконской. На этот раз вопрос о том, имеет ли жена государственного преступника право на распоряжение недвижимой собственностью, рассматривался довольно долго, прошел несколько инстанций, вызывая в каждой из них различные решения. Дело неоднократно восходило на усмотрение императора Николая, и окончательное решение, данное им самим, запечатлело в памяти потомства характер его отношений к женам декабристов. Заключая, таким образом, материалы для характеристики императора Николая Павловича, дело это дает яркую иллюстрацию отношения правительственных органов к вопросам права в тридцатых годах прошлого столетия. Вместе с тем оно исчерпывает вопрос о юридических правах жен государственных преступников. Так как в нашей литературе данные об этом деле не были до сих пор опубликованы, то мы считаем необходимым подробнее изложить весь ход дела {<ref>Весьма краткие сведения о производстве этого дела в Комитете министров находятся в „Историческом обзоре деятельности Комитета министров“ С. М. Середонина. СПб., 1902, т. II ч. 1, с. 78—79.}</ref>.

26-го ноября 1832 г. граф А. X. Бенкендорф, по высочайшему повелению, препроводил просьбу кн. Волконской министру юстиции Д. В. Дашкову с просьбой дать по содержанию этой просьбы заключение, ''имеет ли жена государственного преступника Сергея Волконского право на распоряжение имением, по кончине сына ее Николая Волконского оставшимся.'' Министру юстиции оказалось неизвестным предписание Лавинского; правда, основное положение о том, что жены государственных преступников, признанные женами ссыльно-каторжных, теряют права состояния, находилось еще и в правилах, сообщенных московскому военному генерал-губернатору, но эти правила были знакомы министру юстиции только по ''частной копии'' {<ref>Курсив П. Е. Щеголева. — ''Ред.''}</ref>, оказавшейся в делах департамента министерства юстиции. Таким образом, при ответе графу Бенкендорфу, министр юстиции должен был основываться на существующих узаконениях которые, как мы видели, не содержали никаких ограничений прав жен, следующих по собственной воле за лишенными прав. мужьями, на относящихся к сему вопросу постановлениях, из которых министру юстиции было известно только одно, и на бывших примерах (дела Давыдовой и Стройниковой). Действующие узаконения и бывшие примеры коренным образом расходились с «постановлением», и министр юстиции, знакомый лишь из частной копии с актом, изменявшим действовавший закон, не решился придать ему буквальное толкование. Пытаясь согласить постановление с законом, министр юстиции старался основать свои мнения на том, что ''«в правилах не сказано, чтобы жены государственных преступников'', разделяющие судьбу своих мужей, ''безвозвратно теряли права своего прежнего состояния»'' {<ref>Курсив П. Е. Щеголева. —'' Ред.''}</ref>. ''Бывшие же примеры (дела Давыдовой и Стройниковой. — П. Щ.)'' давали возможность министру юстиции истолковывать высочайшую волю в том смысле, что невинные жены преступников могут по желанию сохранять свое прежнее положение в обществе; следовательно, и те из них, которые добровольно разделяют участь мужей, не лишаются совершенно пользования собственностью и ограничиваются в этом праве особыми мерами, имеющими в виду не жен, а самих преступников. На основании всех этих соображений, по данному вопросу министр юстиции полагал, что жена преступника Волконского, располагавшая доселе имением, доставшимся ей по завещанию мужа ее, не лишается прав наследства и может располагать доходящими ей на законном основании имениями, посредством способов, законом дозволенных".

Министр юстиции передал дело о правах жен декабристов в департамент министерства юстиции, директором которого в это время был Дегай. III Отделение департамента (2-й стол) изготовило доклад и 22 февраля поднесло его министру. Министр утвердил его, и заключения доклада целиком вошли в Записку, которую министр юстиции представил в Комитет министров. Юристы департамента, прежде всего, указали, что мнение министра юстиции, высказанное им на первый запрос графа Бенкендорфа, основывалось на частной копии правил, сообщенных московскому генерал-губернатору. Мы видели уже, что в этих правилах как раз нельзя было найти оснований для мнения министра юстиции. Рассмотрев постановления, присланные военным министром, департаментские юристы вполне верно заметили, что только два из них могут относиться к обстоятельствам, подлежащим разрешению. По поводу высочайше одобренного предписания Лавинского, имевшего весьма определенный и ужасный смысл и лишавшего жен декабристов прав состояния, III Отделение департамента, имея в виду ослабить их значение, высказалось на следующих, весьма неясных выражениях: „предписание на имя губернатора имело целию удержать жен государственных преступников от принятого ими намерения следовать за их мужьями, постановляя на сей случай внушения, какие поручалось делать им для отклонения от того намерения; главное из сих внушений состояло в том, что они, следуя за своими мужьями и продолжая супружескую с ними связь, естественно сделаются причастными их судьбе и потеряют прежнее звание: т. е. будут признаваемы не иначе, как женами ссыльно-каторжных, а дети, которых приживут в Сибири, поступят в казенные крестьяне“. Министерство юстиции ''подчеркнуло в основном пункте предписания характер внушения и предостережения'' {<ref>Курсив П. Е. Щеголева. — ''Ред.''}</ref> и, отказываясь придавать ему значение положительного законодательства, в высочайше одобренном мнении Долгорукова отмечало следующую фразу: „невинная жена, следуя за своим мужем преступником в Сибирь, по 231 § Устава о ссыльных не прежде может вступить в брак или возвратиться к родственникам, как по смерти мужа“. Поэтому автор доклада министру юстиции делал следующее заключение, дословно внесенное в записку министра: „Обе сии бумаги [предписание Лавинского и мнение Долгорукова] удостоены высочайшего утверждения; но доныне служили руководством только для одного местного начальства и, не быв оглашены во всеобщее известие, не могут быть принимаемы в виде закона; впрочем, в самих бумагах сих, хотя и содержится установление, что жены государственных преступников“ следуя за своими мужьями, должны находиться при них до их смерти и, теряя прежнее звание, быть почитаемы женами ссыльно-каторжных, однако ж не сказано, что они лишались прав распоряжаться принадлежащею им собственностью». Толкуя таким образом высочайшую волю и ссылаясь на резолюцию государя по делу Давыдовой, министр юстиции «полагал постановить на будущее время общим правилом, что сии жены, разделяющие супружескую связь с мужьями, хотя и должны в настоящем их положении, до смерти мужей признаваемы быть женами ссыльно-каторжных, но они не лишены права наследовать доходящею им собственностью и вообще располагать принадлежащим им имением, через доверенных лиц способами, законом дозволенными; ''по смерти же мужей сами они могут возвратиться в Россию и в таком случае сохраняют прежнее звание'' {<ref>Курсив П. Е. Щеголева. — ''Ред.''}</ref>; но дети, которых приживут в ссылке, поступающие в казенные поселяне, должны оставаться в сем состоянии, в распоряжении местного начальства». Записка министра юстиции была отослана в Комитет министров 9 марта 1833 г. за № 2933 (по департаменту).

«В заседании 18 апреля, — читаем мы в журнале Комитета министров, — председатель комитета объявил, что государь император, по рассмотрении заключений Комитета министров о правах жен государственных преступников, добровольно последовавших за мужьями в ссылку на каторжную работу, — обращаясь к условиям, на коих сие дозволено было, находить изволит, что в помянутых условиях именно предписывалось, что, следуя за мужьями и продолжая супружескую с ними связь, они соделаются причастными их судьбе и потеряют прежнее звание, т. е. будут признаваемы не иначе, как женами ссыльно-каторжных, а дети, которых приживут в Сибири, поступят в казенные крестьяне. За сим, хотя в тех же условиях присовокуплено, что невинная жена, следуя за мужем преступником в Сибирь, должна оставаться там до его смерти; но правительство, чрез таковую ссылку на общий закон, собственно до ''обыкновенных'' {<ref>Курсив П. Е. Щеголева. — ''Ред.''}</ref> уголовных преступников относящийся (устав о ссыльных § 231), постановляя только, что невинные жены государственных преступников ''прежде'' смерти мужей не могут оставлять Сибири, отнюдь не принимало еще на себя непременной обязанности, ''после'' смерти их, дозволить всем их вдовам возврат в Россию.

Отныне сомнения о правах жен декабристов уже не могли иметь места. Положение Комитета министров, конечно, не осталось только на бумаге и было приведено в исполнение. Имущественные права сильно ограничивались администрацией, и местной, и высшей. Любопытно, что местные власти как-то стеснялись по своей инициативе пользоваться правом, предоставленным им означенным положением, и всегда восходили с своими докладами к высшей власти. В 1835 году император Николай I еще раз высказался по вопросу о правах владения жен декабристов. Он «изволил найти неудобным дозволить госпоже Розен купить землю в 10 000 руб., ибо по ценам, существующим в Сибири, она может приобресть на сию сумму обширное пространство земли, для обрабатывания которой необходимо должна будет нанимать посторонних людей или отдавать в наймы, а сие, дав ей некоторый вид помещицы и поставив ее в необходимость входить в сношения разного рода, по положению ее неприличные, — было бы несообразно цели существующих правил о государственных преступниках и женах их, за ними последовавших в Сибирь» {<ref>Дмитриев-Мамонов А. И. Декабристы в Западной Сибири, с 122.}</ref>.