Сравнительные жизнеописания (Плутарх; Алексеев)/Ликург и Нума Помпилий/Нума Помпилий: различия между версиями

Содержимое удалено Содержимое добавлено
Новая: «{{Отексте | НАЗВАНИЕ = Сравнительные жизнеописания | ПОДЗАГОЛОВОК = Нума Помпилий | ЧАСТЬ = | АВТОР1 = Пл...»
(нет различий)

Версия от 12:04, 2 декабря 2010

Сравнительные жизнеописания : Нума Помпилий
автор неизвестен, пер. Василий Алексеевич Алексеев
Оригинал: др.-греч. Βίοι Παράλληλοι : Νουμάς. — Перевод созд.: II век, опубл: 1889. Источник: http://lib.ru

Сравнительные жизнеописания (Нума Помпилий)

I · II · III · IV · V · VI · VII · VIII · IX · X · XI · XII · XIII · XIV · XV · XVI · XVII · XVIII · XIX · XX · XXI · XXII

I

Относительно времени жизни царя Нумы существуют самые разноречивые показания, хотя есть весьма точные родословные его потомков. Какой-то Клодий в своих «Хронологических изысканиях» так, если не ошибаюсь, называется его книга — уверяет, что древние документы погибли во время несчастной войны с галлами, те же, которые существуют в настоящее время, не заслуживают доверия, так как их авторы желали польстить некоторым лицам, которые хотели попасть в число членов древнейших и самых аристократических фамилий, не имея на это права. Одни считают Нуму учеником Пифагора, другие, напротив, говорят, что Нума вовсе не получил греческого воспитания. Следовательно, он или был в достаточной степени одарен от природы, чтобы без посторонней помощи совершенствоваться нравственно, или же воспитателем царя был какой-нибудь иностранец, оставлявший по своему умственному развитию позади себя даже Пифагора. Одни уверяют, что Пифагор жил около полутораста лет после Нумы и что с Нумой был знаком и помогал ему в устройстве государственного управления путешествовавший по Италии спартанец Пифагор, победитель на Олимпийских играх в шестнадцатую олимпиаду, в третий год которой Нума принял царство, и что по совету этого Пифагора в государственном строе Рима сделано много заимствований из политического устройства Спарты. Кроме того, по происхождению Нума был сабинцем, сабинцы же считают себя спартанскими колонистами. Трудно установить точное время его жизни, тем более если держаться в данном случае списка олимпийских победителей, который был издан, говорят, впоследствии элидцем Гиппием, но не может быть вполне принят на веру. Мы опишем в жизни Нуны все, что знаем за достойное рассказа, предпослав соответствующее введение.

II

Уже тридцать семь лет правил Ромул основанным им Римом. Пятого июля, в тот день, который в настоящее время называется Капратинскими нонами, Ромул приносил за городом, на Козьем болоте, жертву за весь народ в присутствии Сената и большей части граждан. Внезапно в воздухе произошла большая перемена: на землю спустилась туча, сопровождаемая вихрем и бурей. Остальной народ в страхе пустился бежать и рассеялся в разные стороны, Ромул же исчез. Его не нашли ни живым, ни мертвым. На патрициев пало сильное подозрение. Народ говорил, что они давно тяготились царской властью и, желая забрать управление государством в свои руки, умертвили царя, так как он стал с некоторого времени поступать с ними суровее и деспотичнее. Патриции старались рассеять подобного рода подозрения, причислив Ромула к богам и говоря, что он «не умер, а удостоился лучшей доли». Прокул, личность, пользовавшаяся уважением, поклялся, что видел, как Ромул возносился в полном вооружении на небо, и слышал его голос, приказывавший называть его Квирином.

В городе начались новые волнения и споры относительно избрания будущего царя: новые граждане не успели еще вполне слиться с прежними. Народ продолжал сильно волноваться, патриции вследствие царствовавших между ними несогласий также подозревали один другого. Все, однако, были согласны в том, что необходимо избрать царя, но спорили и расходились во мнениях не только о том, кому предложить корону, но и из какого народа должен быть будущий царь. Те, которые вместе с Ромулом первыми поселились в городе, не хотели и слышать, чтобы сабинцы, только впоследствии получившие право жить в городе и землю, имели власть над теми, кто принял их в свою среду. Но и сабинцы были правы, говоря, что после смерти царя своего Татия они не восстали против Ромула, но подчинялись ему как единодержавному владыке, вследствие чего имеют право требовать, чтобы будущий царь принадлежал к их народу. Они присоединились к римлянам не как слабейшие к сильнейшим, — напротив, слившись с ними, они увеличили количество населения и возвели город на степень его нынешней славы. Вот о чем спорили они. Чтобы споры, возникшие вследствие безначалия, не перешли в открытое возмущение в то время, когда государство находилось в опасном положении, патриции, общее число которых доходило до полутораста человек, решили дать каждому из них права царской власти и позволить в продолжение шести часов ночи и шести часов дня приносить богам установленные жертвы и заниматься государственными делами. Такое разделение патриции считали удачным в том отношении, что оно уравнивало их, точно так же, как смена власти уничтожала в народе чувство зависти. Он видел, что в тот же день и ту же ночь одно и то же лицо из царя делалось простым гражданином. Этот образ правления римляне называют «междуцарствием».

III

Патриции правили в новом своем звании мягко, не прибегая к крутым мерам, и тем не менее не спаслись от подозрений и беспокойств. Их обвиняли в том, что они стремятся к олигархии и хотят управлять государством лишь в собственных интересах, не думая о восстановлении царского достоинства. Наконец обе партии решили, чтобы одна из них избрала царя из среды другой, надеясь таким образом положить конец существующим между ними несогласиям и ожидая, что избранник их будет относиться одинаково беспристрастно к обеим сторонам, любя одних, как избравших его, других уважая, как своих соотечественников. Сабинцы предоставили право избрания первым римлянам, которые предпочли иметь царем избранного им сабинца, нежели избранного последними — римлянина. После предварительных совещаний они провозгласили царем сабинца Нуму Помпилия, правда, не из числа его соотечественников, переселившихся в Рим, но тем не менее пользовавшегося столь широкой известностью за свои нравственные качества, что, когда названо было его имя, сабинцы встретили его избрание еще с большим восторгом, чем сами избравшие. Объявив народу о своем решении, они отправили в качестве послов к Нуме от общего имени самых известных граждан из обоих народов с просьбой приехать в Рим и принять престол.

Нума родился в большом сабинском городе Курах, по имени которого римляне после смешения их с сабинцами были названы «квиритами». Он был сыном известного гражданина, Помпония, младшим из четырех братьев. По воле свыше он родился 21 апреля, в день основания Рима Ромулом и его товарищами. Богато одаренный нравственными качествами от природы, он еще более успел в своем умственном развитии благодаря учению, несчастьям своей жизни и серьезным размышлениям. Он укротил в себе не только низменные желания, но и отрешился от страстей, находящих себе одобрение среди невежественных народов, — от насилия и корысти. Обуздывать желания силой рассудка он считал истинным подвигом. Вот почему он изгнал у себя в доме всякую негу и роскошь и готов был услужить каждому гражданину и иностранцу в качестве непогрешимого судьи и советника, в то время как сам посвящал свободное время не удовольствиям или заботам о своем обогащении, а служению богам и размышлениям об их свойстве и могуществе. Благодаря этому он приобрел себе славное, блестящее имя, так что правивший Римом вместе с Ромулом Татий выдал за него свою единственную дочь Татию.

Этот почетный брак не заставил его переселиться к своему тестю, — он остался по-прежнему в земле сабинцев, помогая своему старому отцу, как и сама Татия предпочла спокойную, частную жизнь своего мужа тем почестям и блеску, которые ждали ее в Риме при дворе отца. Говорят, она умерла на тринадцатом году замужества.

IV

Нума простился тогда с городской жизнью. Большей частью он жил в деревне, где искал одиночества и проводил время то в священных рощах, то в безлюдных местах, вследствие чего главным образом и распространился слух о его знакомстве с одной богиней. Говорили, что Нума простился со светом не от тоски или горя, а потому, что ему выпало на долю высокое счастье быть знакомым с богиней, иметь ее своей женой, что он, счастливец, проводит время в обществе любившей его нимфы Эгерии и что ему стали доступны божеские тайны. Очевидно, все это походит на те сказания, которыми так богата глубокая древность. Фригийцы, например, любили рассказывать много об Аттисе, вифинцы — о Геродоте, аркадцы — об Эндимионе, как и прочие народы — о многих других счастливцах, любимых богами. Можно допустить, что бог, любящий не лошадей или птиц, а человека, охотно бывает в общении с людьми добрыми и не гнушается, не считает унизительным для себя беседовать с человеком благочестивым и высоконравственным. Но трудно поверить, в свою очередь, чтобы человеческое тело и красота могли прельстить божество, вообще высшее существо, к плотскому общению с ним. Как бы то ни было, следует, однако, верить, что бог может находиться, по крайней мере, в дружеских отношениях с человеком и любить его той любовью, которая заключается, конечно, в заботах о его нравственном совершенстве. Есть правда в мифах о Форбанте, Гиацинте и Адмете, любимцах Аполлона, точно так же, как сикионце Ипполите. Говорят, каждый раз, когда он переплывал из Сикиона в Кирру, бог, как бы чувству это и радуясь, влагал в уста пифии следующий гекзаметр:
Вновь Ипполит мой любимый вступает на волны морские.

По преданию, Пан любил поэта Пиндара, Архилох и Гесиод также удостоились после смерти со стороны богов почести за свой поэтический талант, а Софокл даже при жизни принимал у себя в гостях Асклепия, — предание, которое подтверждается многими до сих пор еще существующими доказательствами. Говорят, другой бы позаботился о нем после его смерти, если мы согласимс со всем этим, можем ли мы сомневаться, что божеств часто входило в непосредственные сношения с Залевком, Миносом, Зороастром, Нумой и Ликургом, царями или законодателями, и что, вероятно, их общение богами носило на себе серьезный характер, так как он: желали внушить им стремление к прекрасному, между тем как общение богов со скорбными поэтами — если вообще оно имело место — было не более как шуткой Кто думает иначе, тому, по выражению Вакхилида, «скатертью дорога»… О Ликурге, Нуме и прочих людях подобного рода существует и другое мнение, не имеющее себе ничего невероятного, — именно, что они, смягча нравы диких, грубых народов и производя крупные пе ремены в их политическом устройстве, приписывали себе божескую власть, спасительную для тех, ради которых они считали себя одаренными ею.

V

Нуме было уже тридцать девять лет, когда из Рим приехали послы звать его на царство. Прокул и Велес сказали речи от лица товарищей. Того или другого и них, как ожидали раньше, народ желал избрать в царя. На сторону Прокула склонялись главным образом со соотечественники Ромула, за Велеса были потомки Татия Их речи были кратки — они надеялись, что Нума буде обрадован выпавшим на долю его счастьем; но, как вид но, им стоило больших трудов, долгих слов и просьб убедить человека, жившего до сих пор спокойно, мир но, переменить свои мысли и принять власть над городом, родившимся и выросшим, так сказать, среди грома оружия. Нума в присутствии своего отца и одного из своих родственников, Марция, отвечал им: «Всякая перемена в человеческой жизни опасна. Кто ни в чем не нуждается, кто не может роптать на настоящее, того только безумие может заставить переменить образ жизни, отказаться от его привычек. Быть может, в настоящем моем положении нет ничего завидного, тем не менее оно постоянно, а это дает ему преимущество пред неизвестным будущим. Я знаю, что значит быть царем, из несчастия Ромула. Его чернили, подозревая в смерти Татия, его товарища по управлению, точно так же, как вас, сенаторов, подозревают в убийстве Ромула, хотя вы и называете его сыном богов и рассказываете, что он воспитан богами и чудесно спасен ими еще ребенком. Но вы знаете, что я по рождению — человек и что вскормили и воспитали меня люди. Все, за что хвалят меня в жизни, моя любовь к ничем не нарушаемому покою, мои мирные занятия отвлеченными предметами — все это такие качества, которых не следует иметь человеку, приглашаемому занять трон, точно так же, как и мою страстную, с малых лет не покидающую меня любовь к миру, любовь к мирным занятиям и тем людям, которые собираются вместе или для поклонения богам, или для дружеской беседы и которые в остальном занимаются лишь земледелием или скотоводством. Быть может, Ромул оставил вам, римляне, в наследство много неприятных войн. Чтобы вести их, государству нужен царь опытный и полный сил. Благодаря удачам народ сжился с ними, полюбил их. Ни для кого не тайна, что он желает распространить свою власть и повелевать другими. Если б я стал учить граждан чтить богов, уважать право и ненавидеть насилие и войну, граждан, которым нужен скорей полководец, нежели царь, я показался бы смешным в своих желаниях!» На этом основании он отказывался от царства.

VI

Римляне употребляли все усилия, кидались ему в ноги, просили его избавить их от новой вражды партий и междоусобной войны; по их словам, не было другого, к которому были бы расположены одинаково оба народа. Когда они ушли, отец Нумы и Марций стали, со своей стороны, горячо убеждать его принять великий дар ему со стороны богов. «Ты не нуждаешься в богатстве, — говорили они, — у тебя всего довольно, тебя не прельщает ни блеск власти, ни могущество, у тебя есть блеск твоих нравственных качеств, которые стоят выше; но ты должен смотреть на царскую власть как на служение божеству. Оно восставит тебя и не попустит, чтобы такой справедливый человек, как ты, коснел в бездействии. Не отказывайся от престола, не беги его: для умного он поле, где он может совершить блестящие подвиги. Здесь ты можешь с достойным великолепием почтить богов, как и смягчить сердца подданных и обратить их на путь благочестия, подданных, которых всего легче и скорее могут изменить к лучшему их цари. Эти люди полюбили Татия, хотя царь был для них пришлецом, памяти Ромула оказывают божеские почести. Кто знает, быть может, этот народ, которому улыбается бранное счастье, пресыщен войною, быть может, ему наскучили триумфы, быть может, он ищет не добычи, а царя кроткого, друга правды, чтобы вкусить благ порядка и мира? Но, если даже они только и мечтают что о войне, страстно желают ее, — не лучше ли обратить их страсти в другую сторону, взяв в руки бразды правления, и соединить весь родной нам народ сабинский узами любви и дружбы с городом сильным и могущественным?» К просьбам их присоединились, говорят, и счастливые предзнаменования, также и горячие просьбы сограждан Нумы, которые, узнав о посольстве, умоляли его идти в Рим и принять престол, чтобы слить в одно целое два народа.

VII

Тогда он решился, принес богам жертву и отправился в Рим. Сенат и народ из особенной любви к нему вышли к нему навстречу. Женщины говорили ему добрые пожелания; в храмах приносились жертвы. Все радовались, как будто город получил не царя, а царство. Когда шествие достигло форума, исполнявший в те часы должность царя Спурий Веттий приступил к голосованию. Все граждане высказались за избрание Нумы. Затем принесены были знаки царского достоинства; но Нума просил подождать, пока избрание его на престол утвердят и боги. В сопровождении авгуров и жрецов он взошел на Капитолий, или Тарпейскую скалу, как его называли тогда римляне. Здесь старший из авгуров поставил его с покрытым лицом к югу, сам же стал сзади его и, положив правую руку ему на голову, начал читать молитвы за него, посматривая по сторонам, не увидит ли знамений, посылаемых богами, вроде летящих птиц или других примет. Мертвая тишина царила на форуме, покрытом бесчисленным множеством народа. Все с напряженным вниманием ждали, что будет, как вдруг показавшиеся с правой стороны птицы — счастливое предзнаменование — подтвердили избрание. Тогда Нума надел царскую мантию и сошел с Капитолия в народ. Раздались громкие восклицания. Царя встретили восторженно, как высоко благочестивого человека и любимца богов.

Вступив на престол, он прежде всего уничтожил отряд из трехсот человек, всегдашних телохранителей Ромула, названных им за быстроту исполнения поручений целерами. Нума не хотел ни быть не доверчивым к тем, кто доверял ему, ни царствовать над людьми, не доверявшими ему. Далее, он к двум жрецам Юпитера и Марса прибавил третьего — для Ромула — и назвал его фламином Квирина. Римляне звали «фламинами» и прежних жрецов. Название это происходит, вероятно, от их шляп, сделанных, по рассказам, из войлока; в то время греческие слова были в большем употреблении в латинском, нежели в настоящее время: по словам Юбы, слово «лена», плащ, который носили жрецы, соответствует греческой «хлене». Точно так же мальчика, у которого были живы отец и мать и который прислуживал жрецу Юпитера, он называет камиллом — имя, под которым известен у некоторых греческих племен Гермес как «служитель» богов.

VIII

Всем этим Нума желал снискать себе любовь и уважение народа. Вслед за тем он немедленно приступил к преобразованиям в государственном устройстве, чтобы сделать суровых и воинственных граждан людьми с более мягким сердцем и более справедливыми. Действительно, в то время Рим был городом, которым, по выражению Платона, овладел горячечный жар. Самым своим существованием он был обязан смелости и отчаянной дерзости сбежавшихся туда отовсюду храбрых и воинственных людей. Целый ряд походов, частые войны послужили источником усиления его могущества. Как вбитые в землю сваи становятся от частых колебаний еще крепче, так и испытанные ими несчастия только укрепили их. Сделать мягче нравы, внушить любовь к миру народу гордому и дикому — эту задачу царь считал далеко не легкой и решил обратиться за помощью к богам. Он желал как вождь народа смирить его воинственный пыл главным образом принесением жертв, торжественными религиозными процессиями и танцами, которые он сам учредил и ввел в употребление, — всем тем, на чем лежит печать серьезности, но в то же время радости и веселья. Иногда он предсказывал им о грозящих им напастях со стороны богов, говорил об ужасных явлениях духов и о слышанных им не предвещающих ничего хорошего голосах — и религиозный страх заставлял робеть сердца его подданных.

Это главным образом и дало повод считать, что своей мудростью и воспитанием он обязан знакомству с Пифагором. Как главная часть философии последнего, так и главная часть политики первого состояла в установлении близких отношений к божеству, общении с ним. Говорят, царь принял на себя важный вид и внешность с тою же целью, что и Пифагор. По рассказам, философ приручил орла и мог известными словами остановить его во время полета и заставить спуститься к нему; он же показал часть своего золотого бедра, когда пробирался на играх в Олимпии сквозь толпу народа. Рассказывают и о многих других его выдумках и поступках, вследствие чего флиунтец Тимон сказал о нем:
Древний хотел Пифагор великим прослыть чародеем;
Души людей завлекал болтовней напыщенно-звонкой.
Точно так же и Нума выдумал сказку о любви к нему какой-то богини или горной нимфы и о таинственном общении с нею, о чем я говорил выше, и о близких сношениях его с музами. Большинство своих предсказаний он получал «от муз». Одну музу он приказал римлянам чтить особенно, больше других. Он назвал ее Тацитой, то есть молчаливой, немою, как бы напоминая этим о пифагорейском молчании и желая почтить этот обычай.

Его законы относительно статуй богов совершенно сходятся с воззрениями на этот предмет Пифагора. Последний учил, что начала всего сущего нельзя чувствовать: оно не подвержено внешним впечатлениям, невидимо, не создано и духовно. Так и Нума запретил римлянам изображать богов в виде людей или животных. Раньше у них не было ни писаных изображений богов, ни изваянных. В первые сто семьдесят лет от основания Рима они строили храмы и ставили святилища, но считали грехом приравнивать высшее к низшему и постигать бога иначе как умом. Равным образом и жертвы, установленные Нумой, схожи с пифагорейскими жертвами — они бескровны и состоят в большинстве случаев из муки, возлияний и предметов самой незначительной стоимости. Приводят еще и другие примеры из внешнего мира для доказательства близких отношений между этими двумя людьми, между прочим, то, что римляне дали Пифагору права римского гражданства, о чем говорит комик, древний пифагореец Эпихарм, в своем сочинении, посвященном Антенору; затем одного из своих четырех сыновей царь Нума назвал Мамерком в честь сына Пифагора. От него, говорят, получил свое имя патрицианский род Эмилиев: царь назвал его так за его приятную, красивую речь. Многие в Риме передавали мне лично, что некогда оракул велел римлянам поставить у них в городе статуи «умнейшему» и «храбрейшему из греков» и они поставили на форуме две медные статуи — Алкивиада и Пифагора.

Рассказ этот сомнителен во многих отношениях. Говорить о нем подробнее или доказывать его справедливость — значит заводить детские споры.

IX

Нуме приписывают учреждение, установление должности первосвященников, «понтификов», как называют их римляне. Он был первым из них. Понтификами названы они, по словам некоторых, потому, что служат могущественным, имеющим над всем власть богам, — «могущественный», по-латыни, «потенс». Другие говорят, что в этом имени заключается значение чего-то «возможного», так как законодатель велел приносить жрецам жертвы, «если будет можно», не ставя им в вину, если им помешает что-либо важное. Большинство же предлагает совершенно смешное объяснение этого слова — оно значит будто бы не что иное, как «делатели мостов», так как возле мостов приносились жертвы, «мост» же, по-латыни, — «понс». Впрочем, заведование мостами и починка их лежат на обязанности жрецов, как и отправление неизменно существовавших с древнего времени жреческих должностей. Сломать деревянный мост римлянин не имеет права под опасением навлечь на себя проклятие. Точно так же рассказывают, что мост этот выстроен целиком из дерева, без куска железа — вследствие предсказания оракула. Каменный мост выстроен позже, в квесторство Эмилия. Говорят, впрочем, что и деревянный построен после Нумы, в царствование внука Нумы, Марция.

Верховный понтифик является как бы толкователем воли божества, пророком, или, вернее, верховным жрецом. Он имеет надзор не только над жертвоприношениями, совершаемыми публично, но смотрит и за жертвоприношениями частных лиц, не позволяет преступать правил религии и наставляет каждого, как он должен чтить богов и умилостивлять их. Затем ему принадлежит надзор за жрицами-весталками: учреждение коллегии весталок, вообще служения, культа вечного огня, который блюдут они, приписывается также Нуме. Быть может, он желал поручить служение чистому, не имеющему никакой грязи огню существам чистым, не запятнанным, или, быть может, находил близкое сходство девства с бесплодием и непроизводительностью огня. В Греции, там, где существует служение неугасаемому огню, например, в Дельфах или Афинах, забота о его поддержании возложена не на девушек, а на старых дев. Если он случайно потухал, как, например, потух священный огонь в Афинах при тиране Аристионе, или в Дельфах, когда храм был сожжен персами, или затем в Риме во время борьбы с Митридатом и междоусобных войн, когда огонь исчез вместе с алтарем, — его нельзя было зажечь от другого огня: его следовало зажечь чистым, не оскверненным лучом солнца. Огонь этот добывают преимущественно с помощью зажигательных стекол, которые имеют вид пустых внутри равнобедренных прямоугольных треугольников, обращенных вершинами в одну точку. Их ставят против солнца. Лучи его, всюду преломляясь, собираются в центре в одну точку, проходят через разрежающийся при этом воздух и затем зажигают лежащее возле легкое и вполне сухое вещество, так как лучи, отражаясь, становятся огненным телом. Некоторые уверяют, что единственная обязанность весталок — блюсти священный огонь; но другие говорят, что здесь есть священная тайна, скрытая от других. В жизнеописании Камилла я сказал о них все, что можно знать и говорить.

X

По преданию, Нума посвятил в весталки сперва двух дев, Геганию и Верению, затем Канулею и Тарпею. Сервий прибавил к ним впоследствии еще двух, и это число остается без изменения до настоящего времени. Царь определил девам сохранять свое девство до тридцати лет. В первые десять лет их учат тому, что они должны делать; в другие десять лет они применяют к делу свои познания; в последние десять лет — сами учат других. После этого они могут делать, что желают, и даже выходить замуж или избирать себе новый образ жизни, не имеющий ничего общего с жизнью жрицы. Но этою свободой воспользовались, говорят, немногие, да и те, которые сделали это, не принесли себе никакой пользы, большинство же провело остаток своих дней в раскаянии и унынии, причем навели на других такой религиозный ужас, что они предпочли до старости, до самой смерти девство супружеству.

Царь дал им большие преимущества — они могли, например, делать завещания еще при жизни отца и располагать всею остальной своей собственностью, не прибегая к помощи попечителей, как и матери троих детей. Когда они выходят, их сопровождает ликтор. Если они встречаются случайно с преступником, которого ведут на казнь, ему оставляют жизнь. Весталка должна только поклясться, что встреча была случайной, невольной, не преднамеренной. Кто проходил под их носилками, когда они сидели на них, подвергался смертной казни. Наказывают весталок за различные проступки розгами, причем наказывает их верховный понтифик. В некоторых случаях виновную даже раздевают донага в темном месте и накидывают на нее одно покрывало из тонкого полотна. Нарушившую обет девства зарывают живьем в яму у Коллинских ворот. Возле этого места, в черте города, тянется длинный земляной вал, аггер [agger] по-латыни. Здесь, под землею, устраивали маленькое помещение, с входом сверху, куда ставили постель, лампу с огнем, небольшое количество съестных припасов, например, хлеба, кувшин воды, молока и масла, — считалось как бы преступлением уморить голодом лицо, посвященное в высшие таинства религии. Виновную сажали в наглухо закрытые и перевязанные ремнями носилки так, что не слышно было даже ее голоса, и несли через форум. Все молча давали ей дорогу и провожали ее, не говоря ни слова, в глубоком горе. Для города нет ужаснее зрелища, нет печальнее этого дня. Когда носилки приносят на назначенное место, рабы развязывают ремни. Верховный жрец читает таинственную молитву, воздевает перед казнью руки к небу, приказывает подвести преступницу, с густым покрывалом на лице, ставит на лестницу, ведущую в подземелье, и удаляется затем вместе с другими жрецами. Когда весталка сойдет, лестница отнимается, отверстие засыпают сверху массой земли, и место казни становится так же ровно, как и остальное. Вот как наказывают весталок, преступивших свои обязанности жриц!

XI

По преданию, Нума построил также храм Весты для хранения неугасаемого огня. Он дал ему круглую форму; но она представляла не фигуру Земли, — он не отождествлял с нею Весту, — а вообще, вселенную, в центре которой, по верованию пифагорейцев, горит огонь, называемый Гестией-Монадой. По их мнению, земля не неподвижна и не находится в центре вселенной, но вертится вокруг огня и не может считаться лучшею, первою частью вселенной. Такого же взгляда относительно земли держался, говорят, в старости и Платон. Он считал, что она находится в другом месте, центр же вселенной, лучшее место, отводил другому, высшему телу.

XII

Понтифики объясняют также в случае надобности и обряды относительно погребения. Нума убедил их не видеть в этом случае ничего оскверняющего, напротив, завещал им воздавать определенные почести и подземным богам, так как им достается лучшая часть нашего существа. Особыми почестями пользуется у римлян Либитина, богиня, имеющая надзор за всем тем, что относится до обрядов погребения покойников. Ее можно отождествлять с Персефоной или, еще вернее, по мнению образованнейших римлян, с Афродитой. Они не без основания считают одну и ту же богиню виновницей и нашего рождения, и нашей смерти. Относительно продолжительности траура по умершим царь принимал во внимание их возраст. Так, например, нельзя было носить траура по ребенку, которому не было еще трех лет. По покойникам старше этого возраста до десяти лет можно было носить траур столько месяцев, сколько лет ребенок жил. Это был вообще крайний срок траура и наименьший срок вдовства для женщины, потерявшей мужа. Выходившая замуж раньше этого срока должна была принести, по предписанию Нумы, в жертву стельную корову.

Нума установил много и других жреческих должностей. Из них я упомяну только о двух — салиев и фециалов. Они всего лучше говорят о набожности царя.

Фециалы — своего рода хранители мира. Мне кажется, и свое название они получили от своей должности. Они старались прекращать увещаниями несогласия и не позволяли объявлять войну прежде, чем теряли всякую надежду на мирное решение спора. Точно так же и для греков «мир» — когда взаимные недоразумения прекращаются силою слова, не при помощи оружия. Римские фециалы часто ходили к тем народам, которые были виновниками оскорбления, и лично старались склонить их к миру. Если их усилия уладить дело миром кончались неудачей, они приглашали богов в свидетели, призывали множество страшных проклятий на свои головы и на свое отечество, если они не правы, как нападающие, и затем объявляли войну. Без их согласия или при их отказе дать его ни один солдат, ни царь не имел права взяться за оружие. Царь должен был узнать от них, имеет ли он нравственное право начать войну, и затем уже готовиться к ней. Говорят, и несчастие во время войны с галлами обрушилось на государство потому, что в данном случае был оставлен без внимания этот религиозный обычай. Галлы осаждали город Клузий, когда в их лагерь отправлен был в качестве посла Фабий Амбуст для переговоров о снятии осады. Получив высокомерный ответ и не считая себя связанным более званием посла, он в своей юношеской заносчивости дошел до того, что обнажил оружие в защиту клузийцев, вызвав на поединок храбрейшего из неприятелей. Бой кончился для него удачно — он убил врага и снял с него оружие. Узнав об этом, галлы отправили в Рим посла, обвиняя Фабия в том, что он сражался с ними без объявления войны, вероломно нарушая договоры. Фециалы советовали сенату выдать виновного галлам; но он искал спасения в толпе и благодаря любви к нему народа избежал наказания. Вскоре галлы взяли Рим и сожгли его весь, кроме Капитолия. Об этом я рассказываю подробнее в жизнеописании Камилла.

XIII

Должность салиев учреждена, говорят, по следующему случаю. В восьмой год царствования Нумы Италию опустошала чума, проникшая и в Рим. Население было в величайшем отчаянии, когда, по преданию, в руки Нумы упал с неба медный щит. Об этом щите царь стал рассказывать чудеса, которые он, по его словам, узнал от Эгерии и муз. Щит этот, говорил он, послан небом для спасения города; его следует хранить и вместе с тем сделать еще одиннадцать других щитов, формой, величиной и рисунком совершенно похожих на него, чтобы вор благодаря их сходству не мог отличить того из них, который упал с неба; место, где он будет храниться, следует посвятить музам вместе с соседними полями, куда они часто приходят для бесед с ним, царем; протекающий в этом месте источник необходимо объявить священным и уступить весталкам: они должны ежедневно черпать из него воду, чтобы мыть и кропить храм. Его слова оправдались — чума прекратилась. Затем царь показал щит художникам и приказал им сделать несколько других, совершенно на него похожих. Все отказались, кроме Ветурия Мамурия, замечательного художника. Он сделал все щиты настолько похожими один на другой, достиг такого единообразия, что даже сам Нума не мог различить их. Надзор за их хранением он поручил жрецам — салиям. «Салиями» они названы не в честь самофракийца или мантинейца Салия, как думают некоторые, который будто бы первым учил их известному военному танцу, а скорей по самой форме их танца, похожего на прыгание. В марте месяце они берут священные щиты, надевают красную тунику, медные широкие пояса и медные же шлемы и, стуча короткими мечами о щиты, с танцами обходят город. В остальном их танец состоит в движении ног. Движения их красивы. Они быстро и с легкостью, соединенною с силой, делают в такт много разнообразных оборотов. Самые щиты зовут они «анцИлиа» [ancilia] вследствие их вида — они не круглы и не глиптической формы, как обыкновенные: они образуют кривую линию в виде спирали, концы которой в самом узком месте обращены в противоположные стороны. Быть может, однако, их название происходит от слова «локоть», на котором их держат. Так говорит Юба, который желает видеть в этом слове греческий корень. Быть может, название их происходит от того, что первый щит упал с неба, сверху или потому, что он даровал исцеление больным, или потому что прекратил засуху, или, наконец, потому, что был спасением от бедствия. Вследствие этого и афиняне называют Диоскуров Анаками, если уж считать это слово греческим. В награду за искусство Мамурия салии упоминают о нем в песне, которую исполняют во время своего военного танца. Другие говорят, впрочем, что они поют ее не про Ветурия Мамурия, а про «ветерем мемориам» [veterem memoriam], то есть про «древнее предание».

XIV

Покончив с учреждением жреческих должностей, царь выстроил вблизи храма Весты Регию, то есть царский дворец. Здесь он проводил большую часть времени или в жертвоприношениях, или в обучении жрецов, или же в разговорах с ними религиозного характера. Другой его дворец находился вблизи Квиринальского холма. Место его показывают еще до сих пор. Во время каждого выхода царя или вообще при религиозных процессиях впереди шли глашатаи, которые водворяли по улицам города тишину и приказывали всем бросать работы. Говорят, пифагорейцы запрещают молиться богам, поклоняться им «мимоходом», напротив, приказывают выходить из дому в молитвенном настроении. Так и Нума желал, чтобы граждане не слышали и не видели ничего, имеющего отношение к религии, мимоходом, случайно, — они должны были бросить другие занятия и отдаться всей душой делам благочестия как более важным в сравнении с другими. Вот почему он желал, чтобы на улицах во время религиозных процессий не было ни шума, ни крика, ни вздохов и т. п., что бывает обыкновенно при занятии ремеслами. Следы некоторых из его распоряжений сохранились до сих пор. Например, когда консул наблюдает за полетом птиц или приносит жертву, кричат «Хок аге!», то есть помни, что делаешь, желая напомнить присутствующим о внимании и пристойности.

Многие и другие распоряжения царя носят на себе пифагорейский характер. Пифагорейцы, например, запрещали садиться на меру для зерна, разгребать огонь ножом, идя в дорогу — оглядываться назад, богам неба приносить четное число жертвенных животных, подземным — нечетное. Значение каждого из этих обычаев они скрыли от непосвященных. Так же таинственны и некоторые из распоряжений Нумы, — например, не совершать возлияний богам из вина необрезанной лозы, не приносить жертв без муки, молясь богам — кланяться во все стороны и после молитвы садиться. Первые два обряда имеют, вероятно, целью побудить к занятию земледелием, считающемуся у пифагорейцев одним из подвигов благочестия, поклоны же во все стороны во время молитвы считаются подражанием кругообращению вселенной. Но, вероятно, это правильнее объяснить тем, что так как храмы обращены на восток и входящие обращены к солнцу спиною, то им приходится поворотиться, приветствуя бога света, делать при молитве полный круг. Быть может, впрочем, это имеет то же значение, что и египетские колеса, и намекает на непостоянство, на переменчивость всего земного, на то, что следует принимать охотно, без ропота все испытания и превратности, посылаемые нам в жизни богом. Сидят после жертвы для того, говорят, чтобы молитва была услышана и чтобы просимые блага были продолжительны. Отдых бывает перед началом нового дела и после конца другого; так, говорят, и они, кончив одно дело, садятся перед богами, чтобы получить от них затем позволение начать другое. Но это может быть объяснено также желанием законодателя — с чем согласно то, о чем говорено выше, — приучить нас молиться богам, когда мы не заняты другими делами, не мимоходом, так сказать, не спеша, но когда у нас есть свободное время.

XV

Благочестивый характер воспитания имел своим следствием то, что нравы граждан стали мягче. Нравственное влияние Нумы сделалось так сильно, что невероятные рассказы, походившие на басни, принимались на веру. Установилось мнение, что для царя, стоит ему захотеть, нет ничего невозможного, ничего недоступного. Говорят, он однажды пригласил к себе на обед много граждан, причем поставил на стол дешевые приборы и простые, самые обыкновенные кушанья. В начале обеда царь сказал, что к нему идет друг его, нимфа, — и комната разом наполнилась дорогой посудой, стол — массой дорогих блюд. Но рассказ о разговоре его с Юпитером совершенно невероятен.

Говорят, на Авентинскнй холм, в то время еще не входивший в черту города и не заселенный, но имевший богатые водой источники и тенистые рощи, часто ходили два бога, Пик и Фавн, которых можно было бы сравнивать во всех отношениях с сатирами или панами греков. Но дело в том, что они, странствуя по Италии и применяя свои познания, считаются знатоками врачебного искусства и записными колдунами, как идейские дактилы греков. Рассказывают, Нума поймал их, смешав воду источника, из которого они постоянно пили, с вином и медом. Когда их поймали, они начали принимать различные виды, изменять свою наружность и превращаться в страшных на вид чудовищ. Чувствуя, однако, что им не избежать плена, не получить свободы, они открыли царю много тайн будущего, научили его, каким образом очищать себя от посланных в наказание с неба молний, — для чего в настоящее время употребляется лук, волосы и мелкая рыба. Некоторые говорят, что очищению научили его не эти боги, но что они своими заклинаниями только свели с неба самого Юпитера. Бог разгневался на Нуму и приказал ему произвести очищение «головами». «Луковичными?» — быстро спросил Нума. «Нет, человеческими…» — начал Юпитер. Желая избежать исполнения такого жестокого приказания, царь переспросил его: «Волосами?» — «Нет, живыми», — ответил Юпитер. «Маленькими рыбками?» — переспросил Нума, — вопрос, который научила его задать Эгерия. Бог смягчился и вознесся на небо. Место, где происходило это, названо Илицием. Очищение совершается так, как сказано выше.

Подобного рода невероятные, смешные рассказы доказывают, как глубоко было тогда религиозное чувство в сердцах граждан, чувство, укоренившееся в них в силу привычки. Сам Нума, по преданию, так крепко верил в бога, что, когда ему сказали однажды, что неприятели приближаются, он с улыбкой ответил: «А я приношу жертву»…

XVI

Говорят, он первый построил храм богине Верности и Термину и научил римлян клясться «верностью» как важнейшею из клятв, что они соблюдают до сих пор. Термин — бог границ. Ему приносит жертвы как от имени государства, так и частные лица, на границах полей, жертвы в настоящее время кровавые, но прежде — бескровные. По справедливому мнению Нумы, бог границ, страж мира и свидетель правды, должен быть чист от крови. Вероятно, этот царь и обозначил вообще границы своих владений. Ромул не хотел сделать этого, чтобы не показать, сколько земли отнял он у других. Границы, если их уважают, служат пределами власти, но если на них не обращают внимания, доказательством несправедливости. Вначале у Рима было мало земли. Почти всю ее Ромул завоевал оружием. Всю ее Нума разделил между бедными гражданами, чтобы уничтожить бедность, тем самым уничтожить преступления и приучить народ заниматься земледелием — обрабатывая землю, перерабатывать себя. Никакие другие занятия не внушают так быстро горячей любви к миру, как земледельческий труд. Он вселяет, воспитывает в нас воинственный дух для защиты родины и вырывает с корнем страсть обижать других и чувство алчности. Вот почему Нума старался внушить гражданам любовь к земледельческому труду, всего более располагающему к миру. Он любил эти занятия потому, что они более способствуют нравственному совершенствованию, нежели благосостоянию. Землю он разделил на участки, названные им «пагами», и над каждым поставил начальника в качестве надзирателя. Иногда он сам осматривал поля и, судя по работам, составлял понятие о характере граждан. Одних он награждал и оказывал им свое доверие, ленивых и небрежно относившихся к делу старался исправить выговорами и порицаниями.

XVII

Из остальных его преобразований особенного внимания заслуживает разделение им народа на классы, смотря по ремеслам. Город, как мы сказали выше, состоял как бы из двух народов или, вернее, делился на них. Они вовсе не желали сплотиться вместе, ни прекратить царившую между ними рознь и ссоры, напротив, между обеими сторонами. беспрестанно происходили столкновения и споры. Царь знал, что твердые тела, которые по своей природе не способны к соединению, можно иногда соединить вместе, раздробив их, причем они легче сливаются благодаря небольшой своей величине. Поэтому он решил разделить весь народ на несколько частей, чтобы, сделав между гражданами другого рода различие, уничтожить первую, главную причину несогласия между народами, разделить ее как бы на несколько частей. Народ был разделен, по роду занятий, на флейтистов, золотых дел мастеров, плотников, красильщиков, сапожников, кожевенников, медников и гончаров. Другие ремесла царь соединил вместе и образовал из них один цех. Каждый цех имел свои собрания, сходки и религиозные обряды. Таким образом, царь в первый раз изгнал ту рознь, которая заставляла одних считать и называть себя сабинцами, других — римлянами, одних гражданами Татия, других — Ромула, вследствие чего деление на цехи внесло всюду и во всем гармонию и единодушие.

Царя хвалят также за то, что он издал закон, ограничивающий права продажи сына отцом: отсюда исключались женатые, если брак был заключен по воле и желанию отца. Царь понимал, что женщине, выходившей замуж за свободного человека, пришлось бы после жить с рабом.

XVIII

Он исправил также календарь, правда, не вполне точно, тем не менее не без знания дела. В царствование Ромула месяцы не имели ни определенного числа дней, ни определенного порядка. В некоторых из них не было и двадцати дней, тогда как другие заключали в себе тридцать пять и даже больше. Не понимая разницы между лунным и солнечным годом, римляне старались лишь о том, чтобы год состоял из трехсот шестидесяти дней. Нума высчитал, что разница между ними состояла в одиннадцати днях. Лунный год имеет только триста пятьдесят четыре дня, солнечный — триста шестьдесят пять. Царь удвоил число этих одиннадцати дней и приказал вставлять через каждые два года, в феврале, вставной месяц в двадцать два дня, называемый римлянами «мерцедонием». Это исправление неправильностей календаря потребовало впоследствии еще больших исправлений. Царь переменил и порядок месяцев. Март, первый месяц года, он сделал третьим, январь, одиннадцатый месяц при Ромуле, — первым, февраль, двенадцатый, последний месяц, — вторым, каким он считается и теперь. Многие говорят, что месяцы январь и февраль прибавлены Нумой и что вначале римский год состоял только из десяти месяцев, как у некоторых иностранных народов — из трех. Среди греков, у аркадцев он состоял из четырех, у акарнанцев — из шести. У египтян в году был, говорят, сперва один месяц, затем — четыре, вследствие чего их можно считать одним из древнейших народов и мире, хотя они живут на материке, образовавшемся весьма недавно. В своих родословных они приписывают себе невероятное множество лет, так как месяц считают за год.

XIX

Что в римском году было когда-то десять, а не двенадцать месяцев, видно из названия последнего месяца, который до сих пор еще называется «декабрем» — десятым; что первым был март — из занимаемого им места: пятый от него называется «квинтилием» — пятым, шестой «секстилием» — шестым и т. д., каждый по порядку. Если бы январь и февраль в то время предшествовали марту, тот месяц следовало бы считать седьмым, хотя и называть пятым. Что март, посвященный Ромулом Марсу, был первым месяцем, апрель — получивший свое название от Афродиты, — вторым, доказывается также тем, что римляне приносят в этом месяце жертвы богине и в его календы купаются с миртовыми венками на головах. Некоторые уверяют, что апрель получил свое имя не от Афродиты— его название объясняется проще: апрелем месяц называется потому, что в самый разгар весны почки деревьев начинают разбухать и распускаться, «аперйре» по-латыни.

Из остальных месяцев один назван в честь Майи, матери Меркурия, июнь — в честь Юноны. Другие говорят, что месяцы эти названы по порядку, в котором следуют: «майорес» значит по-латыни «старшие», «юниорес» — «младшие». Прочие месяцы назывались по порядку, в котором идет каждый из них, — квинтилий, секстилий, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый и десятый. Пятый месяц впоследствии назван июлем, в честь Цезаря, победителя Помпея, шестой — августом в честь второго императора. Два следующие месяца Домициан назвал своим именем; но это название удержалось недолго, после его убийства они получили прежние имена — сентябрь и октябрь. Только два последние месяца сохранили название, данное им сначала, но по порядку, в котором они следовали. Из числа месяцев, прибавленных или переставленных Нумою, февраль — месяц очищения, как показывает само его название (кроме того, в нем приносят заупокойные жертвы и справляют Луперкалии, праздник, очень похожий на обряд очищения). Январь, первый месяц, назван в честь бога Януса. Мне кажется, Нума переставил с первого места март, посвященный Марсу, потому, что желал во всем отдавать предпочтение мирным занятиям перед военными. Янус, очень древний бог, или царь, способствовал, говорят, гражданскому устройству общины и изменил к лучшему дикий, зверский характер ее членов, вследствие чего его изображают двуликим, так как он совершенно изменил жизнь в отношении ее внешности и обычаев.

XX

В Риме находится и его храм с двумя дверьми, «дверями войны»: их отворяют во время войны и запирают во время мира. Делать это приходится, конечно, редко, да и трудно — громадная империя всегда ведет войну с каким-либо соседним с его владениями иностранным государством. Он был заперт только после победы императора Августа над Антонием, раньше — в консульство Марка Аттилия и Тита Манлия, да и то на короткое время. Вскоре затем началась война, и он был открыт. В царствование Нумы никто ни один день не видел его растворенным: все сорок три года он стоял запертым. Всюду было устранено все, дававшее повод к войне. Стали мягче, изменились к лучшему нравы не только римлян, народа, которому царь подавал пример справедливости и кротости, но и жителей соседних городов, как будто из Рима пахнуло чем-то свежим, задул здоровый ветер, принесший с собою спасительную перемену. Всех охватила страстная любовь к порядку и миру, к занятию земледелием, к тихой семейной жизни, желание молиться богам. Во всей Италии были видны одни празднества; в ней устраивались пиры, в ней царило радостное чувство — можно было безбоязненно посещать друг друга, иметь взаимные сношения. Мудрость Нумы была своего рода источником, откуда вливалось во все сердца прекрасное и честное. Окружавшая его тишина распространялась всюду, мирное настроение, господствовавшее тогда, превосходило смелые представления поэтов, которые говорили:
И в железных щитах
Обвиты ремни
Пауков прилежных работой, —
или:
Съедены ржавчиной крепкие копья,
Съеден двуострый меч.
Медных труб умолкли призывы;
Сладостный сон
Не покидает очей.

Историки говорят, что в царствование Нумы не было ни войны, ни восстаний или волнений. У него не было ни врагов, ни завистников. Никто не покушался отнять у него престол, никто не составлял против него заговоров. Быть может, это происходило из-за страха перед богами, считавшимися защитниками царской власти, быть может, из уважения к его нравственным качествам или по воле свыше, только его жизнь была чужда всякого греха, была вполне чиста. Он как нельзя лучше оправдал на себе слова Платона, сказавшего немногими столетиями позже Нумы, что власть может доставить спасенье людям, успокоенье от бед тогда только, когда, по воле свыше, царская власть соединится с философским умом и, слившись, они помогут добродетели одолеть порок. «Счастлив, истинно счастлив он сам (философ), но счастливы и те, кто слышит речи, текущие из уст мудреца». Ему вскоре не придется действовать против толпы насилием или угрозами, — видя в жизни самого царя ясный, блестящий пример добродетели, они охотно станут слушаться умных советов и в любви и согласии друг с другом, помня о справедливости и праве, изберут себе новую жизнь, чистую и счастливую. К этой прекраснейшей цели должна стремиться каждая власть. Царь, который может дать такую жизнь, может внушить такие мысли своим подданным, — лучший из царей! Нума, кажется, лучше других понял эту истину.

XXI

Относительно его семьи и брака историки противоречат друг другу. Одни говорят, что он был женат только на Татии и не имел детей, кроме единственной его дочери, Помпилии, другие, напротив, уверяют, что у него было еще четыре сына — Помпон, Пин, Кальп и Мамерк. Из них каждый оставил потомство и сделался главою уважаемого рода. От Помпона происходят Помпонии, Пина — Пинарии, Кальпа — Кальпурнии, Мамерка — Мамерции, которые вследствие этого носили прозвище «рексов», то есть царей. Третьи утверждают, — обвиняя тех лиц в желании подслужиться вышеупомянутым домам, неосновательно выводя их род от Нумы, — что Помпилия была дочерью не Татии, а другой матери, Лукреции, на которой Нума женился уже царем. Но все согласны в том, что Помпилия вышла замуж за Марция. Марций этот был сыном Марция, убедившего Нуму принять престол. Он переселился в Рим вместе с царем, сделался сенатором и после смерти Нумы выступил вместе с Туллом Гостилием в качестве кандидата на престол. Он потерпел неудачу и покончил с собой. Сын его, Марций, муж Помпилии, остался в Риме и был отцом преемника Тулла Гостилия, Анка Марция. Говорят, тому было всего пять лет, когда скончался Нума. Он умер не скоропостижно или внезапно, но постепенно угасая, по словам историка Пизона, от старости и подтачивавшей его силы болезни. Он жил немногим более восьмидесяти лет.

XXII

Счастью его жизни можно было завидовать даже тогда, когда он лежал на смертном одре: союзные и дружественные народы явились на его похороны с принадлежностями для заупокойной жертвы и венками. Патриции подняли на плечи погребальный одр; при этом находились и жрецы богов, чтобы проводить его. Было также много женщин и детей. Они шли со слезами и рыданиями, и казалось, явились хоронить не старого царя, нет, каждый из них провожал в могилу как бы самого дорогого ему человека, умершего в полном цвете сил. Тело его, согласно выраженному им желанию, не было, говорят, сожжено. Сделаны были два каменных гроба и опущены в землю у подошвы Яникульского холма. В одном из них был положен труп, в другом — книги религиозного содержания, написанные самим царем так, как писали свои законы греческие законодатели, — на досках. Еще при жизни он подробно объяснил жрецам содержание написанного, растолковал им его смысл и приказал похоронить священные книги вместе с его трупом, не желая сохранять в ничего не говорящих другим буквах полное глубокого смысла учение. На этом основании и пифагорейцы не оставили писаных сочинений — они хотели запечатлеть воспитующие слова в памяти достойных, не прибегая к письму. Так поступали они даже тогда, когда шла речь о трудных или, как они выражались, таинственных геометрических доказательствах. Если что-либо подобное сообщалось человеку недостойному, они говорили, что боги, несомненно, накажут каким-либо большим и общим бедствием за этот грех и преступление. Можно поэтому вполне извинить тех, кто желает доказать, что Пифагор и Нума имели между собою много общего.

Валерий Антиат пишет, что в гроб было положено двенадцать книг религиозного содержания и двенадцать других — философского, на греческом языке. Через четыреста лет, в консульство Публия Корнелия и Марка Бебия, от больших дождей вода размыла землю и открыла гробы. Когда с них сняли крышки, в одном не нашли совершенно ничего, ни малейшего следа или частички трупа, но из другого вынули рукописи, которые прочел, говорят, тогдашний городской претор, Петилий. Он объявил сенату, что считает невозможным и преступным знакомить общество с содержанием книг, вследствие чего они были принесены на комитий и сожжены.

Всех честных и нравственных людей высоко уважают после смерти; зависть переживает их не надолго, иногда она даже умирает раньше их. Несчастная судьба преемников Нумы придает еще больше блеска его славе. Пятый, последний следовавший за ним царь был лишен престола и состарился в изгнании. Из четырех других никто не умер своею смертью. Трое из них пали от руки убийц. Тулл Гостилий, преемник Нумы, надругавшийся почти над всеми его лучшими деяниями, в особенности же смеявшийся над его религиозностью, которая, в его глазах, располагала к праздности и бесхарактерности, старался вновь обратить граждан к войне. Он недолго оставался верен себе, недолго кощунствовал: опасная и сложная болезнь изменила его мысли и сделала его суеверным, ни в чем не похожим на благочестивого Нуму. Мало того, он заразил суеверными страхами народ, сгорев, по преданию, от удара молнии.