|
''«…митинговал за „сплошную коллективизацию“. Все шло отлично. Не испугались даже обобществления лошадей и инвентаря. Тогда я бросил первый камешек в „медведя“. Я сказал примерно так:''
— ''-- Итак, товарищи, Советская власть — это сплошная коллективизация. Я голосую. Кто против немедленного объявления села Олечье сплошным колхозом и, стало быть, против Советской власти — поднимите руку.''
''Ясно, что никто руки не поднял. Оглоблин хотел было что-то возразить, но я зааплодировал, и коммунисты по „фракционной традиции“ — мол, после разберемся — поддержали меня. Кое-кто еще пошлепал в ладоши.''
''Потом я объявил:''
— ''-- Итак, с сегодняшнего числа все вы, за исключением кулаков, конечно, считаетесь колхозниками. Завтра мы с общим энтузиазмом приступим к обобществлению имущества, к выявлению кулаков…''
''Коммунист Оглоблин опять было заговорил, но я снова зааплодировал и закрыл собрание.''
''Рассказав, я принялся «умолять» его, чтобы он никому и нигде покамест не рассказывал, и восхищенно воскликнул:''
— ''-- Ах, Иван Яклич, если бы нам — главное нам, а не мне, ведь большевики против единоличников, — удалось, то «заграница» лопнет от зависти на советскую науку.''
''Разве мог коммунист заведующий удержать эту тайну? Он подослал ко мне Евгения Ивановича Яблокова — ученого-ботаника. Я учел это и сразу же пошел в контратаку.''
''Пустил заведующему «ученую» пыль в глаза и скромнехонько намекнул, показывая, что, мол, я не догадываюсь, что Яблоков следит за мной.''
— ''-- Видите ли, Иван Яклич, не знаю, как мне быть. Хотел пригласить Яблокова посоветоваться, но… Евгений Иванович, конечно, консервативный человек. В выдвижение советской науки он верит мало. Поэтому вы мне позвольте уж обойтись без него. Метафизика, знаете ли, идеализм. Диалектикой он, видите ли, не вооружен, в этом его и недостаток.''
''Неделя-две — и Яблокова я скомпрометировал с ног до головы. А тем временем дую заву и о своем «пролетарском» происхождении, и о горькой жизни в прошлом, и о способности сохранять бодрость в минуты «строительных трудностей».''
''Не крестясь, не молясь, я вечерком заваливаюсь к уполномоченному.''
— ''-- Здрасте-пожалста — такой-то и такой-то.''
— ''-- Знаем, — говорит, — слышал про вас.''
''Парень молоденький вовсе. Но отменно наиопаснейши нынче молоденькие. Ну, в разговорец с ним. Вижу, парень не дурак.''
''Я ему напрямик — бах — улыбочкой:''
— ''-- Нажимать, — говорю, — прибыли на трудовое крестьянство?''
— ''-- На трудовое — не ахти, на кулаков, — говорит, — да.''
— ''-- На кулаков, — говорю, — непременнейше надо, некоторые без пользы для совецкого сплошного социализма безактивничают. Ну, а как, говорю, вы, как наисоображающий человек, ответите: что кобылу, которая наиохотнейше сама везет воз, следует кнутом стегать?''
''И что же вы думаете, Егорий Ксенофонович? Догадался. Наимгновеннейше догадался.''
— ''-- Умный, — ответствует, — хозяин такую кобылу не бьет.''
— ''-- Ну, а бьют дураки? — спрашиваю.''
— ''-- Дураки бьют.''
''Тогда я прямым ходом ему:''
— ''-- На сколько, — говорю, — вы мне посоветуете хлебозаготовки отвести?''
— ''-- Две тысячи, — говорит.''
— ''-- Пудов две тысячи? — спрашиваю.''
— ''-- Нет — говорит, — вешать на килограммы будем твои пуды, на тонны.''
— ''-- Многовато, — заявляю, — выдающе много. Ведь заметьте, что весь хлебец этот скупать надо. Своего — пудов сто.''
— ''-- Много, можно надбавить еще, — с усмешечкой прибавляет тихонечко.''
— ''-- Ну, а если кто упрется да не вывезет?''
''Опять уполномоченный в усмешечку:''
— ''-- Так что ж с такими несознательными поделаешь. Не везет кобыла — погоняют ее. Не вывезет сам, так мы сами-то как-нибудь управимся. Мужик ты, — прибавляет он, — неглупый, смекай сам. Смекнул?''
''На хоря, на хоря наскочил. Жаден. На вот, накормишь такого. Поладили на двух тысячах.''
''Просрочил денек. Гляжу, вызывает меня уж сам.''
— ''-- Вывез все? — спрашивает.''
— ''-- Две сотни не довез, — отвечаю. — Наизатруднительнейшее положение в деньгах, да и купить негде. Не отказываюсь, говорю, наипаче из-за такой мелочи. Но повремените денек. Третью ночь не сплю, из конца в конец катаюсь, взаймы собираю.''
''А он, хорек вонючий, опять тихонечко с усмешкой:''
— ''-- Ну и что ж делать. Сочувствую. Денек обожду, да уж с мелочью, правда, не стоит возиться. Вези уж, кстати, еще восемьсот. Ровно тысяча будет. Да не опоздай, а то опять из-за мелочи возиться не стоит будет.''
''Глянул я на его усмешечку — ни спорить, ни ладиться не стал. Наипоспешнейше домой укатил. Ну, думаю, и хорек. Ну и хорек. Наиотменнейший гнус.''
''Вечером вызывает хорек. На бумаге у него все мои лица переписаны.''
— ''-- Как, спрашивает, они по имуществу?''
— ''-- Как, говорю, сами видите как. Не везут кобылки — погонять надо. А наиотменнейше Лысанушку.''
''Наутро Лысанушка ко мне:''
— ''-- Три, докладывает, тысячи наложили.''
''А я ему на ушко:''
— ''-- Побожишься, что смолчишь — штуку шукну тебе.''
— ''-- Побожусь… через детей поклянусь.''
— ''-- Не вези, — шепчу. — Аль не сообразил башкой, что полномоченный меня нарочно выставил, чтоб вас подзадорить. Да смотри у меня, чтоб ни-ни…''
''Лысанушка мой и уперся. Его и добром, его и страхом.''
— ''-- Не повезу, да и только.''
''А кроме того, и секрета не удержал. Потому-де робко одному-то отказаться, а уж со всеми-то веселей. И другие перечисленные в моем плакате лица уперлись. Хорек, однако, наимгновеннейше выездную сессию призвал. И все мои нижеперечисленные, как орешки, защелкали у него на зубах.''
''Так не тут-то было, наиглубочайшеуважаемый Егорий Ксенофонович. Затеял на днях этот хорь Оглоблин «комунию артельную». Полсела наибезумнейше записалось. Я уж наидушевнейше предупреждал их:''
— ''-- Пожалейте, говорю, рассийское отечество, если уж на себя рукой махнули. Ведь вы одними веревками да мылом, как вешать вас наиближайше будут, в разор отечество вгоните.''
''Так видите ли, наиглубочайшеуважаемый Егорий Ксенофонович, неймется им. Каждодневно вступают в «сплошную комунию».''
— ''-- Все равно, говорят, еще раз надуемся до горы, а там, глядишь, и пятилетка подможет.''
''А того каждый наиглупейше не смыслит, что через пятилетку через эту нам, трудовикам, хана смертная.''
''А я нарочно им еще уголек под голую задницу:''
— ''-- Пашенька, — говорю жене, — Пашенька, пирожки у тебя сегодня не особенно вкусны, начинка груба. Начинку в пирожки надо наинежнейшую, Пашенька. Накось их отложи. Собакам все равно хлеб приходится резать. — Да и отдал тарелку с пирожками жене. А она у меня — золото. Догадалась, и сейчас тарелочку с этими пирожками мимо их. Да нарочно медленно проталкивается сквозь гостей-то непрошеных. Да почитай каждому гостю к носу подняла пирожки. А пирожки-то эти горячие, душистые, наирумянейшие пирожки.''
''Вынесла Пашенька пирожки в сенцы, да и собак скликать начала. Однако виду никто не подал. Окремнели, дьяволы, от злобы на меня.''
— ''-- В чем дело, господа уполномоченные? — спрашиваю.''
— ''-- Уплатите по исполнительному листу.''
— ''-- Сколько?''
— ''-- Сорок тысяч рублей и три процента издержек.''
— ''-- А-а, — говорю, — знаю, знаю. Суд присудил. Наисправедливейше присудил суд. — И жену кличу: — Пашенька… Пашенька…''
''Входит Паша с пустой тарелочкой.''
— ''-- Собак, Пашенька, накормила? — спрашиваю.''
— ''-- Поели, — ответствует она мне.''
— ''-- Пашенька, будь наилюбезнейша, подай там из горницы шкатулочку резную, крашеную. — Открываю я ее и оттуда сорок пачечек сотенками. — Сосчитайте, — говорю, — пожалуйста. Не ошибся ли. Ну, а если в пачках неверно, так уж не обессудьте меня. На пачках бандеролики из советского банка.''
''Сосчитали. Я им наибыстрейше и процентик откинул.''
— ''-- Расписочку, — говорю, — дадите или не соблаговолите? Может, по новым законам без расписок наиузаконено?''
''Дали и расписочку. А уж тут я их жвакнул:''
— ''-- Ну, — говорю, — а теперь выметайтесь, не сорите тут у меня. Валите, валите. Воздух мне не загрязняйте. Наиотменнейший аппетит мой не расстраивайте.''
''Так им и отрубил, наиглубочайшеуважаемый Егорий Ксенофонович. Э-э-э, как они загремели у меня по порожкам, что твой горох посыпались.''
| 