Литературная критика 1922-1939 (Ходасевич): различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Строка 331:
И все скулит однообразной песней.
 
'' (А. Браславский. «Стихотворения»)''
 
Бегут, сменяясь, времена,
Строка 337:
Бессмысленная скоротечность…
 
'' (С. Луцкий. «Служение»)''
 
Участники «Союзного» сборника от них не отстают. Каждый дал по одному, по два стихотворения — но редко кто не успел в них сказать о тоске, о скуке:
Строка 349:
На мир глядящее окно.
 
''   (А. Дураков)''
 
Всегда все то же, что и прежде…
 
''   (И. Кнорринг)''
 
Какая грусть на площади ночной!
Строка 367:
И пустоцветом облетаю в ночь.
 
''   (Д. Монашев)''
 
Я сохранил свою мечту…
Строка 375:
Ушел, и вот с тех пор тоскую…
 
'' (Ю. Рогаля-Левицкий)''
 
Это — наиболее выразительные и сконцентрированные отрывки. По существу же, скуке посвящены стихи А. Присмановой и А. Гингера, тоскует Е. Калабина, на тоску тихонько жалуется Валентина Гансон, скука пугает Екатерину Таубер. Вл. Иванову, автору эпической поэмы «Концы и начала», кажутся скучными самые трагические минуты истории.
Строка 467:
Он блюдет лишь законы дичья…
 
''   (Горгулов)''
 
Мыслить критически эти люди не только не в состоянии, но и не желают. Любая идея, только бы она была достаточно крайняя, резкая, даже отчаянная, родившаяся в их косматых мозгах или случайно туда занесенная извне, тотчас усваивается ими как непреложная истина, затем уродуется, обрастает вздором, переплетается с обрывками других идей и становится идеей навязчивой. Тяжело сказать это — но, кажется, горгуловская «идея» наполовину вышла из блоковских «Скифов». Если бы Блок дожил до Горгулова, он, может быть, заболел бы от стыда и горя.
Строка 629:
{{***}}
 
В широких кругах русского общества до сих пор распространены о Мицкевиче представления слишком неверные. Прежде всего: никогда Мицкевич не был врагом русского народа. Такая вражда не могла бы ужиться со всем строем его идей, в основе которых лежала мечта о братстве всех народов, без единого исключения. Ненависть он питал не к России, а к ее политическому укладу и к императорскому престолу. Царей почитал он такими же угнетателями народа русского, как и польского. Другое дело — насколько он был в этом прав. Но нельзя забывать, что в этом мнении поддерживали его многие «друзья-москали», и при том как раз люди, настроенные глубоко патриотически: таковы были, прежде всего, декабристы. За братские чувства к народу русскому подвергался он даже нападкам со стороны поляков, не имевших той высоты мировоззрения, которую так проницательно угадал в нем Пушкин. Если угодно — русский народ был ему даже милее многих других народов, как народ славянский, хотя и славянство было ему дорого не по предпочтению племенному, а лишь потому, что во времена Мицкевича угнетаемо было все западное славянство. Неверно и то, что польский народ принципиально считал он стоящим выше всех прочих. Он в особенности любил Польшу, потому что это была его родина. Но его польское мессианство основывалось не на чувствах шовинистических, а лишь на том бесспорном обстоятельстве, что в его время Польша была наиболее страдающим из страдающих народов. Мицкевич некогда собирал легион для войны против России. Но если бы он воскрес сегодня, этот «враг России», может быть, отдал бы жизнь за ее освобождение. После написания «Пана Тадеуша» он всецело посвятил себя делу освобождения расчлененной Польши. Он стал политическим деятелем по преимуществу. Можно по-разному оценивать его политическую и социальную программу, но, кажется, лишь теперь мы можем достаточно оценить истинно пророческое значение его основной политической концепции. Мало сказать, что к середине тридцатых годов борьба за политическую свободу славянства стала для него религиозной необходимостью. Гораздо существеннее и замечательнее то, что всякое политическое и культурное действие, не основанное на религиозной идее, стало ему органически неприемлемо. Он говорил, что как слово фарисей стало означать лицемера, а софист — плута, так и слова: король, лорд, пэр, министр, профессор — со временем станут дурными кличками. Безрелигиозная политика была для него лишь презренным политиканством — не становится ли она такою же и Для нас? От эмигрантов он требовал, чтобы они себя сознавали странниками, идущими ко Святой Земле. Обратно: от церкви он дерзал желать политического действия. Поразителен тон, властный и требовательный, которым он говорил с парижским архиепископом, а потом и с самим папою Пием IX. С Товянским, который имел на него влияние почти магическое, он в конце концов разошелся — не из-за тех еретических сторон товианизма, которые были осуждены католической церковью, а как раз из-за того, в чем Товянский с церковью совпадал: из-за нежелания Товянского участвовать в прямом политическом действии.
 
Человек, так смотревший на задачу своей жизни, имел внутреннее право предаться всего лишь воспоминаниям, как он предался им в «Пане Тадеуше». Последняя поэма Мицкевича оправдана тем, что он умер с оружием в руках. Недаром была им сложена литания, последнюю часть которой мы сейчас можем или должны за ним повторять:
Строка 1293:
''…как подтрунивала недавно Н. А. Тэффи… о супах, в России изготовлявшихся.'' — О каком рассказе Н. А. Тэффи идет речь, установить не удалось. Ср. в статье Ходасевича «Перед концом» об эмигрантском читателе ''(В.'' 1936. 22 августа): «…высший сорт его чтения составляют романы, посвященные лирическим воспоминаниям о том, что и как ели в дореволюционной России»; в статье «Романы Ю. Фельзена»: «Если чтение авантюрных романов невольно сближается с посещением синематографов, ''то'' пристрастие к мемуарной лирике можно и следует сопоставить с полуночными беседами за графином водки, с пристрастием к граммофону, играющему цыганские романсы и военные марши» ''(В.'' 1933. 12 января).
 
''«Человеческая душа'' — ''подуша — по природе христианка».'' — Цитата из «Апологии» Тертуллиана. См.: Тертуллиан. Творения. Киев, 1910. Ч. I. С. 130.
 
''Можно бы сказать, что она еще и мемуаристка.'' — Ср. в статье П. П. Муратова «Искусство прозы»: «Всякий мемуарист стремится восстановить былое, воскресить жизнь. В рассказе его должна быть для этого особая степень жизненной ''заразительности.'' Он должен уметь писать так, чтобы мы, читая его, забыли себя и чтобы наша собственная „живая“ жизнь бледнела рядом с яркостью строимой его памятью жизни. <…> Он вовлекает нас кратчайшим путем в опыт иной жизни, который становится как бы нашим собственным опытом» ''(СЗ.'' 1926. Кн. XXIX. С. 242).
Строка 1327:
С. 266. ''…один писатель с крупным и заслуженным именем пытается продавать свои мелкие сочинения в виде автографов.'' — Имеется в виду Алексей Михайлович Ремизов (1877—1957), для которого рисунки и рукописные книги, а также их продажа были частью его писательского образа (см. об этом: Куковников Василий [А. М. Ремизов]. Рукописи и рисунки А. Ремизова // Числа. 1933. No 9. С. 191—194; Рукописные издания А. Ремизова // ''ПН.'' 1933. 16 февраля; Куковников Василий. Выставка рисунков писателей // ''ПН.'' 1933. 30 декабря).
 
С. 267. ''Блок перед смертью сказал, что Россия слопала его, как глупая чушка'' — ''своегочушка — своего поросенка.'' — Из письма Блока К. И. Чуковскому от 26 мая 1921 г. (Блок А. А. Собр. соч. Т. 8. С. 537).
 
'''«Камера обскура»'''. — ''В.'' 1934. 3 мая. О взаимоотношениях Ходасевича и В. В. Набокова см. в коммент. к статье «О Сирине».
Строка 1343:
С. 310. ''…идиллию в духе «Германа и Доротеи».'' — «Герман и Доротея» (1797) — идиллическая поэма И. В. Гете. О первоначальной связи замысла «Пана Тадеуша» с поэмой Гете Мицкевич писал в письме А. Э. Одынцу от 8 декабря 1832 г. (см.: Мицкевич А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1954. Т. 5. С. 466).
 
С. 311. ''«Литва! О родина! Ты'' — ''какТы — как здоровье. Тот…»'' — Mickiewicz Adam. Dziela. T. IV. S. 9.
 
''«Когда я пишу, мне кажется, будто я на Литве».'' — Из письма Мицкевича А. Э. Одынцу от 20 апреля 1833 г. (см. в других переводах: Мицкевич А. Собр. соч.: В 4 т. / Под ред. Н. Р. Полевого. 2-е изд. М., 1902. Т. 4. С. 293; Мицкевич А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. С. 473).
Строка 1349:
С. 313. ''…той высоты мировоззрения, которую так проницательно угадал в нем Пушкин.'' — О взаимоотношениях Пушкина и Мицкевича Ходасевич писал также в статьях «„Медный всадник“ у поляков» ''(В.'' 1932. 10 марта), «Друзья-москали» (В. 1935. 31 октября).
 
''…король, лорд, пэр, министр, профессор'' — ''сопрофессор — со временем станут дурными кличками.'' — Видимо, имеется в виду следующее место из четвертой главы «Книг польского пилигримства» (1832) Мицкевича: «И потому заслужили презрение власть и мудрость, что теперь человека низкого называют в Европе министром или стоящим у власти, а глупца зовут носителем учения или мудрецом. <…> И со времени вашего (т. е. польских пилигримов. — ''Коммент.)'' пришествия такое значение утвердилось в христианстве за словом ''король'', за словом ''лорд'', за словом ''пэр'', за словом ''министр'' и за словом ''профессор»'' (Мицкевич А. Книги народа польского и польского пилигримства / Перевод Анатолия Виноградова. М., 1917. С. 34).
 
С. 314. ''Товянский'' Анджей (1794—1878) — польский мистик, проповедник идеи польского мессианизма. Мицкевич находился под сильным влиянием идей Товянского в первой половине 1840-х годов (см. подробнее об этом: Maкушев В. В. Андрей Товианский, его жизнь, учения и последователи // Русский вестник. 1879. Т. 139, кн. 2. С. 273—513; Т. 141, кн. 5. С. 215—259; Т. 143, кн. 10. С. 453—493).
Строка 1399:
'''О Гумилеве'''. — ''В.'' 1936. 19 сентября.
 
С. 383. ''…издательство «Петрополис» выпустило две книжки его… «Гондла»'' "… ''«Чужое небо», первое издание которого вышло осенью 1912 года.'' — Имеются в виду книги: Гумилев Н. Чужое небо: Третья книга стихов. Берлин: Петрополис, 1936; Гумилев Н. Гондла: Драматическая поэма в четырех действиях. Берлин: Петрополис, 1936. Впервые «Чужое небо» было издано не осенью, а в начале 1912 г. (см.: Гумилев Николай. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. текста и примеч. М. Д. Эльзона. Л., 1988. С. 561).
 
''…"агитация в кронштадтские дни среди рабочих"… он даже не обвинялся.'' — Согласно опубликованным документам (Хлебников Олег. Шагреневые переплеты // Огонек. 1990. No 18. С. 13—16), Гумилеву инкриминировалось получение от Петроградской боевой организации 200 тысяч рублей для «технических надобностей», а также его обещание одному из участников ПБО в дни кронштадтского восстания «собрать активную группу из <…> бывших офицеров» и согласие на «попытку написания контрреволюционных стихов» (из свидетельских показаний Гумилева от 18 августа 1921 г.). О случайной встрече Гумилева на улице с арестованными кронштадтскими матросами вспоминал Н .Оцуп (см.: Оцуп Николай. Н. С. Гумилев: Воспоминания // ''ПН.'' 1926. 26 августа).
Строка 1467:
С. 428. ''…всю трагедию можно было бы назвать «Павел».'' — К Павлу I как ключевой фигуре «художественного замысла» русской истории у Ходасевича с молодости был повышенный интерес. В 1913 г. он начал работу над книгой о Павле; фрагмент ее опубликован А. Л. Зориным в кн.: Ходасевич В. Державин. М., 1988. С. 233—249; см. там же об этой работе Ходасевича во вступ. статье и примеч. А. Л. Зорина (С. 8—10, 321—324).
 
С. 430. ''Самая мысль'' — ''искатьмысль — искать новых сведений об Александре I и Федоре Кузьмиче в эмиграции…'' — Л. Д. Любимов во многом построил свое исследование проблемы Федора Кузьмича на сведениях, собранных им в эмиграции от многих лиц, принадлежавших в прежней России к придворным кругам: он ссылается как на печатные материалы, так и на неопубликованные воспоминания (генерал-майора свиты П. А. Княжевича), а также на беседы с вел. князьями Борисом Владимировичем, Андреем Владимировичем, Дмитрием Павловичем, княгиней Надеждой Петровной, графиней А. И. Шуваловой и на собранные по переписке свидетельства проф. И. А. Стратонова, Н. Н. Шебеко, В. С. Арсеньева, графини М. А. Келлер и других лиц (см.: Любимов Лев. Тайна Императора Александра I. Париж, 1938. С. 173—214).
 
'''«Наедине»''' (с. 433). — ''В.'' 1938. 8 июля.