Абсолютная политическая этика (Спенсер)/ДО: различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Строка 36:
<center>(Статья Герберта Спенсера изъ «The Nineteenth Century», January, 1890).</center>
 
Жизнь на островахъ Фиджи въ то время, когда на нихъ поселился Томасъ Уилльямсъ {Миссіонеръ, проповѣдывавшій христіанство на островахъ Фиджи и Ротума и, вмѣстѣ съ тѣмъ, этнографъ, сообщившій много свѣдѣній о бытѣ и нравахъ жителей группы Фиджи. ''Прим. перев.''}, должна была быть болѣе, чѣмъ неудобна. Всякаго, кто проходилъ мимо расположенныхъ въ рядъ девятисотъ камней, которыми ''Undreundre'' обозначилъ число поглощенныхъ имъ человѣческихъ жертвъ, должны были днемъ тревожить непріятныя мысли, а ночью посѣщать ужасныя сновидѣнія. Человѣкъ, лишившійся нѣсколькихъ пальцевъ за нарушеніе церемоніала или бывшій свидѣтелемъ того, какъ вождь убилъ его сосѣда за недостаточно почтительное обращеніе съ нимъ, и помнившій, какъ король Таноа отрубилъ руку у его двоюроднаго брата, изжарилъ и съѣлъ ее въ его присутствіи и затѣмъ велѣлъ изрубить его въ куски, нерѣдко долженъ былъ переживать тяжелыя минуты. Съ другой стороны, раболѣпныя чувства не могли не вкрадываться въ душу женщинъ, слышавшихъ, какъ ''Tui Thakan'' восхвалялъ своего умершаго сына за его жестокость и говорилъ, что «онъ былъ способенъ убить своихъ собственныхъ женъ, еслибъ онѣ оскорбили его, и послѣ этого съѣсть ихъ». Счастье не могло царить въ такомъ обществѣ, гдѣ каждый рисковалъ очутиться однимъ изъ десяти человѣкъ, кровью которыхъ окроплялась палуба новаго челнока, — « общества, гдѣ умерщвленіе даже безобидныхъ личностей считалось не преступленіемъ, а доблестью, и гдѣ каждому было извѣстно, что ненасытное честолюбіе его сосѣда вело его къ одной цѣли — сдѣлаться признаннымъ убійцею. Однако, даже на островахъ Фиджи смертоубійство должно было совершаться съ нѣкоторою умѣренностью. Или намъ слѣдуетъ, быть можетъ, не торопиться съ заключеніемъ, что неограниченное смертоубійство имѣло бы слѣдствіемъ пресѣченіе общества?
 
О размѣрахъ, въ которыхъ подвергаются опасности владѣнія каждаго человѣка среди жителей Белуджистана, благодаря хищническимъ инстинктамъ ихъ сосѣдей, можно судить по тому факту, что сна каждомъ полѣ воздвигнута небольшая глиняная башня, гдѣ владѣльцы вмѣстѣ съ своими слугами стерегутъ свои продукты». Если мятежное состояніе общества, о которомъ намъ повѣствуетъ исторія первобытныхъ временъ, не показываетъ намъ съ такою яркостью, до какой степени привычка присвоивать себѣ чужое имущество препятствуетъ общественному благополучію и индивидуальному спокойствію, то все же оно не позволяетъ намъ сомнѣваться въ послѣдствіяхъ этой привычки. Не много найдется смѣлыхъ людей, желающихъ оспаривать тотъ выводъ, что если каждый человѣкъ, вмѣсто того, чтобы заниматься дальнѣйшимъ производствомъ, употребляетъ свое время на охраненіе добытыхъ имъ продуктовъ отъ грабителей, то соразмѣрно этому производство въ цѣломъ должно уменьшиться и возможность пропитанія всѣхъ и каждаго будетъ достигаться менѣе удовлетворительнымъ образомъ. И очевидно, что если каждый будетъ простирать за извѣстные предѣлы привычку удовлетворять своимъ потребностямъ, обкрадывая своего сосѣда, то общество должно разрушиться: одинокая жизнь окажется болѣе предпочтительною.
Строка 86:
Еслибъ, вмѣсто того, чтобы сказать, что я предложилъ излечивать недуги этого сложнаго соціальнаго организма при помощи дедукцій изъ «отвлеченныхъ этическихъ предположеній», профессоръ Гёксли сказалъ наоборотъ, что я простираю свою чрезмѣрную осторожность до того, что вовсе не осмѣливаюсь лечить ихъ иначе, какъ подержаніемъ условій здоровья, то онъ имѣлъ бы, очевидно, основаніе для своего утвержденія. Уже въ 1853 г. ''(Over-legislation'', стр. 62—63) я разсуждалъ о сложномъ строеніи общества и вытекающей отсюда трудности и опасности имѣть съ нимъ дѣло. Съ тѣхъ поръ я неоднократно настаивалъ на этихъ фактахъ. И вотъ, то, что я внушалъ въ теченіе цѣлаго поколѣнія, преподносится мнѣ теперь, какъ урокъ, который я долженъ выучить!
 
Нѣкоторыя вещи, высказанныя на предъидущихъ страницахъ, вызовутъ, я думаю, возраженія. Всегда найдутся побочные вопросы, по которымъ могутъ быть подняты дебаты. Я вижу, напримѣръ, что одно изъ моихъ замѣчаній могло получить совершенно не тотъ смыслъ, какой я желалъ придать ему. На обвиненіе въ томъ, будто я убѣжденъ, что леченіе болѣзней должно быть подсказываемо физіологическими началами, — убѣжденіе, которое профессоръ Гёксли съ достаточною справедливостью считаетъ нелѣпымъ, — послѣдовало съ моей стороны замѣчаніе, что, по его словамъ, «начала физіологіи, поскольку они извѣстны въ настоящее время, рѣшительно безполезны для руководства въ практикѣ», — замѣчаніе, которое можетъ быть истолковано, какъ косвенный возвратъ обвиненія, тогда какъ оно относилось къ тому факту, что для настоящаго времени (хотя не для будущаго) онъ не признаетъ никакого другаго руководства, помимо эмпиризма. Безъ сомнѣнія, могутъ встрѣтиться и другіе побочные вопросы, которыхъ я не вижу. Но сколько бы ихъ ни было, они не измѣнятъ рѣшенія главныхъ вопросовъ. Что обѣ сдѣланныя профессоромъ Гёксли характеристики политической доктрины, которой я придерживаюсь, противорѣчатъ одна другой, это неопровержимо. Что его описаніе моего «образа мыслей» совершенно расходится съ очевидностью, представленной въ моихъ книгахъ, это не менѣе ясно доказано. И одинаково достовѣрно то, что взгляды на правильное леченіе, какъ медицинское, такъ и политическое, которые онъ приписываетъ мнѣ, противуположды тѣмъ взглядамъ, которые я самъ изложилъ.
 
{{right|''"Русская Мысль", кн. III, 1890''}}