После "Грозы" Островского (Григорьев): различия между версиями
[досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Строка 44:
М., «Художественная литература» 1990
Составление с научной подготовкой текста и комментарии Б. Ф. Егорова {{right|Гроза очищает воздух.}} {{right|''Физическая аксиома''}} {{right|...Смирение перед народною правдою.}} {{right|''Слова Лаврецкого
{{right|''Гоголевский "Разъезд"
<center>''Письмо первое''
Строка 56:
Вот что скажет народ!.. думал я, выходя из ложи в коридор после третьего действия «Грозы», закончившегося искреннейшим взрывом общего восторга и горячими вызовами автора <sup>3</sup>.
Впечатление сильное, глубокое и главным образом положительно ''общее'' произведено было не вторым действием драмы, которое, хотя и с некоторым трудом, но все-таки можно еще притянуть к карающему и обличительному роду литературы, — а концом третьего, в котором (конце) решительно ничего иного нет, кроме поэзии народной жизни, — смело, широко и вольно захваченной художником в одном из ее существеннейших моментов, не допускающих не только обличения, но даже критики и анализа: так этот момент схвачен и передан поэтически, непосредственно. Вы не были еще на представлении, но вы знаете этот великолепный по своей смелой поэзии момент — эту небывалую доселе ночь свидания в овраге, всю дышащую близостью Волги, всю благоухающую запахом трав широких ее лугов, всю звучащую вольными песнями, ''«забавными»
Для меня лично, человека в народ верующего и давно, прежде вашего Лаврецкого, воспитавшего в себе смирение перед народною правдою, понимание и чувство народа составляют высший критериум, допускающий над собою в нужных случаях поверку одним, уже только последним, самым общим критериумом христианства. Не народ существует для словесности, а словесность (в самом обширном смысле, то есть как все многообразное проявление жизни в слове) для народа, — и не словесностью создается народ, а народом словесность. Всякая же словесность, которая думает создать или пересоздать народ… Но здесь я лучше покамест остановлю речь свою и не докончу мысли, как Гамлет не доканчивает фразы: «И если солнце зарождает червей в дохлой собаке…» <sup>4</sup>
Накануне представления «Грозы» я долго говорил с вами о многом <sup>5</sup>, что для меня и, судя по симпатии вашей к разговору, для вас самих составляет существенное верование по отношению к искусству и к жизни. Я собирался было писать к вам ряд писем, в которых с возможною и нужною — не для вас, конечно, а для других, читателей — ясностью, с возможною и совершенно ненужною, но считающеюся за нужную в наше отвыкшее от отвлеченного мышления время, отчетливостью, изложить положения и логически жизненные последствия того общего взгляда на искусство и отношения искусства к жизни, который я не раз называл идеально-художественным. Взгляд этот — не новый какой-нибудь, — и, стало быть, я не имею претензии называть его ''моим
Вместо развития этих общих основ, вместо задуманных было мною чисто философских бесед, которые откладываются на неопределенное время, но все-таки, если накипят когда-нибудь, то будут обращены к вам, я, весь под влиянием живого и, со всеми его недостатками, истинно могущественного художественного явления, решился повести с вами многие и долгие речи об Островском и значении его поэтической деятельности, — речи, которые прежде всего и паче всего будут искренни, то есть будут относиться к самой сущности дела, а не к чему-либо постороннему, ''вне
Если некоторые из основных положений и последствий идеально-художественного взгляда, в применении к рассматриваемым явлениям, потребуют по существу самого дела довольно подробного развития, — я буду без опасения отдаваться таким требованиям по весьма ''понятному'' желанию быть совершенно ''понятным
По поводу этого я позволяю себе сделать небольшое, чисто личное отступление: признаться вам откровенно — жалобы на непонятность моего обычного изложения мне серьезно надоели;<sup>8</sup> ибо я, как человек убеждения, позволяю себе дорожить моим убеждением. Убеждение — если оно есть действительное убеждение — покупается по большей части ценою умственных и нравственных процессов, более или менее продолжительных переворотов в душевном организме, — процессов и переворотов, не всегда, как вы знаете, легких — а не приходит с ветра. В ком есть сильная потребность высказать свои убеждения, в том очень естественно и желание, чтобы с ними, с этими составляющими нравственную жизнь человека убеждениями, или ''соглашались'', или, что точно так же важно, ''спорили.'' До сих же пор я еще не имел удовольствия спорить как ни с кем из
Готовый с полною искренностью сознаться в грехе некоторой темноты изложения и некоторой излишней привязанности к анализу, я остаюсь, однако, при убеждении, что умственной лени, лени мыслить и следить за развитием чужой мысли, не надо по-настоящему баловать ни в себе, ни в других. Сжатые формы философского изложения — разумеется, там, где они нужны, — заменяют собою целые страницы резонерства, хотя, конечно, требуют от читателя самомышления, вовсе резонерством не требуемого.
Строка 80:
Позволив себе, по крайней необходимости, это небольшое вступление и облегчивши несколько душу излиянием моей глубокой ненависти к резонерству, столь нравящемуся большинству, перехожу к делу.
Я собираюсь, как я сказал, повести с вами ''долгие'' и совершенно ''искренние'' речи о значении деятельности Островского по поводу его последнего произведения, возбуждающего, по обыкновению, как и все предшествовавшие, различные толки, иногда, и даже очень часто, совершенно противуположные, иногда умные, иногда положительно дикие, но во всяком случае большею частию ''неискренние'', то есть к делу не относящиеся, — а по поводу дела высказывающие те или другие общественные и нравственные теории критиков-публицистов. Критики-публицисты — вообще люди в высшей степени благонамеренные, проникнутые самым законным и серьезным сочувствием к общественным вопросам; теории их, если и подлежат спору во многих пунктах, как всякие теории, но тем не менее, проводя последовательно известные точки зрения на жизнь, содействуют необходимо к разъяснению существенных вопросов жизни; но дело-то в том, что эти теории, как бы умны они ни были, из каких бы законных точек ни отправились, в художественном произведении следят, да и могут следить только ''ту
Так оставило назади последнее произведение Островского все теории, по-видимому, столь победоносно и поистине блистательно высказанные замечательно даровитым публицистом «Современника» в статьях о «Темном царстве» <sup>11</sup>.
Строка 92:
Беру факт самый яркий, не тот даже, с которого я начал свои рапсодии, а факт только возможный (увы! когда-то, наконец, возможный?) — беру возможное, или, пожалуй, невозможное, представление первой его комедии «Свои люди — сочтемся»…<sup>12</sup>
Остроумный автор статей «Темное царство» положительно, например, отказывает в своем сочувствии Большову даже и в трагическую минуту жизни этого последнего… Откажет ли ему в сожалении и, стало быть, известном сочувствии масса?.. Публицист — до чего не доведет человека теория — почти что стоит на стороне Липочки; по крайней мере, она у него включена в число протестанток и протестантов в быту, обуреваемом и подавляемом самодурством <sup>13</sup>. Спрашиваю вас: ''как
В других комедиях Островского симпатии и антипатии массы так же точно разойдутся с симпатиями и антипатиями г. — бова, как постараюсь я доказать фактами и подробно впоследствии. А ведь это вопросы неотразимые. Островский прежде всего драматург: ведь он создает свои типы не для г. --бова, автора статей о «Темном царстве», — не для вас, не для меня, не для кого-нибудь, а для массы, для которой он, пожалуй, как поэт ее, поэт народный, есть и учитель, но учитель с тех высших точек зрения, которые доступны ей, массе, а не вам, не мне, не г. --бову, с точек зрения, ею, массой, понимаемых, ею разделяемых.
Строка 100:
Зато, посмотрите, какие следствия производит насильственное подавление в себе этого простого, физиологического чувства; полюбуйтесь, как души молодые и горячие, увлеченные фанатизмом теории, скачут по всем по трем вдогонку за первыми, высказавшими известным положительным образом известную, имеющую современное значение теорию, и не только вдогонку, а вперегонку, ибо теория есть идол неумолимо жадный, постоянно требующий себе новых и новых жертвенных треб.
Имеете ли вы понятие о статейке, появившейся в «Московском вестнике» по поводу «Грозы» Островского? <sup>14</sup> Статейка принадлежит к числу тех курьезов, которые будут дороги потомству, и даже весьма недалекому потомству; будут им отыскиваемы, как замечательные указания на болезни нашей напряженной и рабочей эпохи. Автор ее еще прежде ''удивил
Но ведь смех смеху рознь, и в моем смехе было много грусти… и много тяжелых вопросов выходило из-за логического комизма.
Строка 106:
Мне, право, иногда наше время представляется выраженным читателю смело, но верно, в сцене высокопоэтического создания «Komedya nieboska» {«Небожественная комедия» ''(пол.).''} <sup>16</sup>, в которой поэт приводит своего героя в сумасшедший дом и где в различных голосах сумасшедших слышны различные страшные вопли нашего времени, различные теории, более или менее уродливые, более или менее фанатические; страшная и глубокого смысла исполненная сцена!
Ведь не только г. --бов, даже сеид его, — по всей вероятности, человек, глубоким, хоть и мозговым процессом вырабатывающий свои убеждения, — не только, говорю я, они не смешны своими увлечениями, — они достойны за них, разумеется, не в равной мере, и сочувствия и уважения. Ведь мы ищем, мы просим ответа на страшные вопросы у нашей мало ясной нам жизни; ведь мы не виноваты ни в том, что вопросы эти страшны, ни в том, что жизнь наша, эта жизнь, нас окружающая, нам мало ясна с незапамятных времен. Ведь это поистине страшная, затерявшаяся ''где-то
Да, страшна эта жизнь, как тайна страшна, и, как тайна же, она манит нас и дразнит и тащит…
Строка 118:
Мы дошли до того, что с теми нравственными началами, с которыми до сих пор жили, или, лучше, прозябали, в тех общественных условиях, в которых пребывали, или, вернее, кисли, жить более не можем.
Мудрено ли, еще раз, что у всех явлений ''таинственной
Все это не только не мудрено, но совершенно логично. Всем этим совершенно объясняются различные отношения нашей мысли к произведениям искусства, которые сколько-нибудь сильно ее шевелят.
Строка 130:
По этому-то самому нельзя в наше время отказать в уважении и сочувствии никакой честной теории, то есть теории, родившейся вследствие честного анализа общественных отношений и вопросов, и весьма трудно оправдать чем-либо дилетантское равнодушие к жизни и ее вопросам, прикрывающее себя служением какому-то чистому искусству. С теоретиками можно спорить: с дилетантами нельзя, да и не надобно. Теоретики режут жизнь для своих идоло-жертвениых треб, но это им, может быть, многого стоит. Дилетанты тешат только плоть свою, и как им, в сущности, ни до кого и ни до чего нет дела, так и до них тоже никому не может быть, в сущности, никакого дела. Жизнь требует порешений своих жгучих вопросов, кричит разными своими голосами, голосами почв, местностей, народностей, настроений нравственных в созданиях искусств, а они себе тянут вечную песенку про белого бычка, про искусство для искусства, и принимают невинность чад мысли и фантазии в смысле какого-то бесплодия. Они готовы закидать грязью Занда за неприличную тревожность ее созданий, и манерою фламандской школы оправдывать пустоту и низменность чиновнического взгляда на жизнь <sup>19</sup>. То и другое им равно ничего не стоит!
Нет! я не верю в их искусство для искусства не только в нашу эпоху, — в какую угодно ''истинную
Ни фанатический гибеллин Дант <sup>20</sup>, ни честный английский мещанин Шекспир, столь ненавистный пуританам всех стран и веков ''даже до сего дне
Но из этой же самой народной, демократической сущности истинного искусства следует, что теории не могут обнять всего живого смысла поэтических произведений. ''Теории, как итоги, выведенные из прошедшего рассудком'', правы всегда только в отношении к прошедшему, на которое они, как на жизнь, опираются; а прошедшее есть всегда только труп, покидаемый быстро текущею вперед жизнию, труп, в котором анатомия доберется до всего, кроме души. Теория вывела из известных данных известные законы и хочет заставить насильственно жить все последующие, раскрывающиеся данные по этим логически правильным законам. Логическое бытие самых законов несомненно, мозговая работа по этим отвлеченным законам идет совершенно правильно, да идет-то она в отвлеченном, чисто логическом мире, мире, в котором все имеет очевидную последовательность, строгую необходимость, в котором нет неисчерпаемого творчества жизни, называемого обыкновенно случайностью, называемого ''так
Кого же любить, кому же верить,
Строка 162:
Ужель загадку разрешили,
Ужели ''слово
то слово, которое непременно несет с собою и в себе Островский, как всякий истинно замечательный, истинно народный писатель?
Ежели так, то найденное ''слово
1) Что правильное, народное сочувствие, нравственное и гражданское, в «Семейной картине» — не на стороне протестанток Матрены Савишны и Марьи Антиповны, — это, я полагаю, несомненно, — хотя из несочувствия к ним нравственного народного сознания не следует сочувствия к самодурству Антипа Антипыча Пузатова и его матери, к ханжеству и гнусности Ширялова. Но — ''как
2) «Свои люди сочтемся» — прежде всего картина общества, отражение целого мира, в котором проглядывают многоразличные органические начала, а не одно самодурство. Что человеческое сожаление и сочувствие остается по ходу драмы за самодурами, а не за протестантами — это даже и не вопрос, хотя, с другой стороны, — не вопрос же и то, что Островский не поставлял себе задачею возбуждения такого сочувствия. Нет! он только не был сатириком, а был объективным поэтом.
Строка 184:
7) Набросанный очерк широкой народной драмы «Не так живи, как хочется» столь мало — сатира, что в изображении главного самодура, старика Ильи Ильича, нет и тени комизма. В Петре Ильиче далеко не самодурство существенная сторона характера. В создании Груши, и даже ее матери, виден для всякого, кроме теоретиков, народный поэт, а не сатирик. Груша в особенности есть лицо, изображенное положительно, а не отрицательно, изображенное как нечто живое и долженствующее жить.
8) Если бы ''самодурство'' Кита Китыча было одною целию изображения в комедии «В чужом пиру похмелье» — общественный смысл этой комедии не был бы так широк, каков он представляется в связи ее с «Доходным местом», с «Праздничным сном», с сценами «Не сошлись характером». Что Кит Китыч самодур — нет ни малейшего сомнения, но такого ''милейшего
Для выражения смысла всех этих, изображаемых художником с глубиною и сочувствием, странных, затерявшихся где-то и когда-то, жизненных отношений, — слово ''самодурство
Имя для этого писателя, для такого большого, несмотря на его недостатки, писателя — не сатирик, а народный поэт. Слово для разгадки его деятельности не «самодурство», а «народность». Только это слово может быть ключом к пониманию его произзедений. Всякое другое — как более или менее узкое, более или менее теоретическое, произвольное — стесняет круг его творчества. Всяким другим словом теория как будто хочет сказать ему: «вот в этой колее ты нам совершенно понятен, в этой колее мы тебя узакониваем, потому что в ней ты идешь к той цели, которую мы предписываем жизни. Дальше не ходи. Если ты прежде пытался ходить — мы тебя, так и быть, прощаем: мы наложим на твою деятельность мысль, которую мы удачно сочинили для ее пояснения, и обрежем или скроем все, что выходит из-под ее уровня!»
Строка 204:
<center>I</center>
Не знаю, насколько удачно — но во всем предшествовавшем письме я стремился доказать, что Островский и его деятельность в 1859 году, ''несмотря'' на остроумные выкладки г. — бова и
Другими словами, обличение во внутренней бытовой стороне нашей жизни мира самодурства, тупоумия, забитости и проч., неприложимое нисколько к первому разряду исчисленных драматических произведений, прилагается с большим успехом ко второму. Я думаю даже так, что г. --бов, хотя и односторонне, но логически верно вывел теорию из внимательного изучения многих и притом весьма ярких сторон второго разряда комедий, и потом, увлеченный страстью к логическим выводам quand meme {вопреки всему, во что бы то ни стало ''(фр.).''}, вопреки самой жизни, подвел под логический уровень и комедии первого разряда: иначе этого насилования и объяснить себе невозможно. Не предполагать же со стороны критика, то есть общественного разъяснителя, обязанного своим званием искать серьезно правды и серьезно же передавать результаты своих исканий, — не предполагать же, говорю я, сознательную, намеренную уловку, деспотическое желание заставить жизнь и ее явления жить, назло их собственному существу, по законам теории? Или уж все теоретики по натуре бессознательно деспоты, и обо всяком из них может быть сказано в известном отношении то, что пушкинский Мазепа говорит о Карле XII:
Строка 212:
Заставить хочет барабаном! <sup>1</sup>
Видно, так! Но как бы то ни было, а перед нами все-таки неразъясненное, даже — как кажется по приведенному мною разделению слоев — раздвоенное, противоречащее само себе явление; перед нами ''дело
Что же это такое? В самом ли деле Островский, начиная с комедии «В чужом пиру похмелье», идет иным путем, а не тем, которым он пошел, после первой своей комедии, в «Бедной невесте» и других произведениях? И который из этих двух путей указывало ему его призвание, ''если два'' пути действительно были, — а они, эти два пути, являются необходимо, ''если
<center>II</center>
Строка 220:
Деятельность Островского начинается, собственно, с 1847 года. Для полноты моих критических очерков привожу перечень всего им написанного до комедии «В чужом пиру похмелье», как грани второй полосы его развития, в хронологическом порядке.
1) ''«Семейная картина».
2) ''«Очерки Замоскворечья»
3) ''«Свои люди сочтемся»
4) ''«Утро молодого человека»
5) ''«Неожиданный случай»
6) ''«Бедная невеста»
7) ''«Не в свои сани не садись»
8) ''«Бедность не порок»
9) ''«Не так живи, как хочется»
На этом произведении я пока останавливаюсь. Здесь грань всего несомненного. За «Не так живи, как хочется», то есть с комедии «В чужом пиру похмелье», начинается область спорного.
Строка 244:
Изо всего этого нового, что с первой минуты своего появления в литературе приносил с собою наш драматург, критика в состоянии была, да и теперь еще находится, понять только новость быта, который он изображал. «Семейная картина», самое первое, но одно из оконченнейших произведений Островского, прошло при появлении своем почти что незамеченным, да и не мудрено: оно и в полном собрании сочинений, напечатанном весьма разгонистым шрифтом, занимает немного более полутора печатного листа. Еще менее замечена была новость отношений к действительности, отношений, радикально противуположных тем сентиментально-желчноболезненным отношениям, которые свирепствовали тогда в произведениях петербургской натуральной школы, в маленьком рассказе «Очерки Замоскоречья», единственном произведении, вылившемся у Островского не в драматической форме. Появление комедии «Свои люди сочтемся», как событие слишком яркое, выдвигавшееся далеко из ряда обычных, наделало много шуму, но не вызвало ни одной дельной критической статьи. Комедия изумила критику, и комическое отношение критики к комедии изображено смелыми, остроумными, хотя и резкими чертами в оригинальной шутке Эраста Благонравова: «Сон по случаю одной комедии» <sup>8</sup>. В этой шутке, написанной со всем благородным пылом юности, со всем увлечением правды, в шутке, взбесившей донельзя тогдашнюю критику — высказан был впервые даровитым критиком-юмористом глубоко верный взгляд на различие нового таланта, появившегося в нашей литературе, от таланта Гоголя. Позволяю себе привести из замечательной, не позабытой, но затерявшейся в старом журнале шутки — существенно важное место, относящееся к этому различию. Шутка Эраста Благонравова сама написана в драматической форме; в лицах, разговаривающих в ней, выведены тогдашние направления и оттенки направлений. Молодому человеку, представителю крайности увлечения новым произведением, — знаток западных литератур говорит:
«Ну, как вам угодно, а из ваших неумеренных похвал автору ''новой комедии
Молодой человек. Странно, что вы замечаете из моих слов совершенно противоположное тому, что следует из них заметить. Я думаю, что из моих слов скорее можно заметить, что я пристрастен к Гоголю, а не враг ему. Да (поверьте моей искренности), я пристрастен к Гоголю. Я люблю его произведения больше произведений автора ''новой комедии'', я им больше сочувствую, чем сочувствую ''новой комедии;'' но это дело моего личного вкуса. Вследствие чего именно я так пристрастен к Гоголю, и сам хорошенько не знаю. Может, это происходит оттого, что я, как и все русские юноши одного со мной поколения, воспитан на Гоголе. Когда я только что начал жить сознательно, когда во мне только что пробудилось эстетическое чувство, первый поэт, на голос которого откликнулось мое сердце, был Гоголь. Может быть, я ему сочувствую больше, чем автору ''новой комедии'', и потому, что уже от природы я к тому наклонен. Как бы то ни было, но дело в том, что настроение моего духа, мое миросозерцание — гоголевское, и потому-то чтение Гоголя мне доставляет гораздо больше наслаждения, чем чтение ''новой комедии.'' Но в то же время автор ее представляет мне осуществление того идеала художника, о котором я давно мечтал. Гоголь в моих глазах не подходил под этот идеал. Давно я мечтал о таком художнике, давно я просил бога послать нам такого поэта, который бы изобразил нам человека совершенно объективно, совершенно искренно, математически верно действительности. И вот такой поэт явился. Признаюсь откровенно, что, услыхав в первый раз ''новую комедию
<center>''(Хор пристально смотрит на молодого человека.)''</center>
Прохожий. Мне кажется, молодой человек, что характеристика Гоголя, которую вы здесь представили, не полна, одностороння. Действительно, ''поэзия Гоголя изобилует того рода художественными гиперболами и тем лирическим юмором'', о которых вы распространялись. В этом я с вами совершенно согласен. Но разве в этом юморе, в этих гиперболах весь Гоголь? разве поэзия его постоянно преувеличивает действительность? разве Гоголь не умеет рисовать действительности верно, так, как она есть? Вспомните, сколько создано им лиц, у которых ни в характере, ни в разговоре вы не найдете ни малейшей утрировки. Вспомните Осипа, Тараса Бульбу, Андрия, Акакия Акакиевича; вспомните, что у Гоголя есть даже целые повести, в которых действующие лица все до одного нарисованы с необыкновенным спокойствием и необыкновенною верностью, без малейшей тени преувеличения; вспомните „Коляску“, вспомните „Старосветских помещиков“. Итак, согласитесь со мной, что талант Гоголя состоит не только в уменье утрировать и в лирическом юморе, но и в верности изображения действительности. Если вы согласитесь со мной в этом пункте, то должны будете согласиться со мной и в том, что Гоголь выше автора ''новой комедии. (Молчание.)'' Вы сказали, что автор ''новой комедии'' умеет математически верно изображать действительность, а Гоголь выпукло выставлять людскую пошлость — художественно утрировать. Но, как теперь открылось из моих слов, что Гоголь, кроме того, умеет, так же, как и автор ''новой комедии'', ''верно изображать действительность и утрировать, а автор новой комедии умеет только верно изображать действительность, а утрировать не умеет, — следовательно, знает только одну штуку, следовательно, ниже Гоголя, который знает две штуки.''
Молодой человек. Вы отчасти правы. Действительно, у Гоголя создано много таких лиц, в которых нет ничего преувеличенного, которые верны действительности, но все-таки действующие лица ''новой комедии
Все. В чем же состоит эта конкретность действующих лиц ''новой комедии?''
Молодой человек. В их языке. Вспомните, каким языком говорят даже те лица Гоголя, которые не утрированы. Неужели у него лакеи говорят ''точь-в-точь'' таким языком, каким говорят лакеи;
Хор. Что ж, по вашему мнению, вернее природе: ''новая комедия
Молодой человек. Разумеется, ''новая комедия.'' „Каменный гость“, во-первых, уже потому хуже ''новой комедии'', что в нем есть несообразности, которых в ней нет. Так, в нем является и говорит статуя командора, а статуя ведь ходить и говорить не может; кроме того, в ней еще тот же недостаток, что действующие лица не конкретны в отношении к языку. Их язык можно перевести по-каковски вам угодно, и они от этого ничего не потеряют. ''Новая же комедия
Хор. Ну, а Шекспира можно переводить?
Строка 274:
Любитель славянских древностей. Вот до чего довела их натуральная школа!»
Несмотря на то, что Эраст Благонравов предупреждал читателей, что он не разделяет всех убеждений, которые высказывают действующие лица его фантазии, даровитая шутка привела тогдашнюю критику в совершенное остервенение <sup>9</sup>. Но, как сначала ни недоумевала, как, по появлении шутки Эраста Благонравова, ни остервенилась критика, все-таки она должна была согласиться с общественным мнением. Она признала (добрая, великодушная критика!), что явился новый талант, сильный, свежий и наиболее близкий к таланту, ныне давно уже спящему в могиле, к таланту, первенствовавшему тогда по всем правам <sup>10</sup>. Бедная критика! Вот именно в этом-то, в этой-то близости к Гоголю она тогда ошиблась и ошибается ''даже до сего дне;'' в этом-то таился тогда и таится ''даже до сего дне
«Новое слово» ускользнуло от определений старой критики, ускользнуло сначала, и с этого-то пункта началась настоящая история нового литературного явления.
Строка 282:
И критика стала в очевидно комическое положение к новому явлению. Появилась «Бедная невеста», а она ждала совсем не того после комедии «Свои люди сочтемся». Еще прежде Островский рассердил критику отсутствием всякой желчи, всякой резкости линий, всякой выпуклости в маленьких, простеньких и, надобно сказать правду, весьма милых сценах, известных под именем «Неожиданного случая», — от которых совершенно напрасно отрекся автор, издавая полное собрание своих сочинений… Эту беспритязательно-простую и между тем психологически тонкую шутку даровитого человека критика встретила воплями на бесцветность выведенных в ней характеров, упреками за слабость пружин, двигающих в ней отношения <sup>11</sup>, или, в переводе на прямой язык, осердилась на то, что отношения сами по себе легкие художник очеркнул легко, характеры безосновные и бессодержательные изобразил в их безосновности и бессодержательности, не выдумал гиперболического узла, не отнесся с ядовитою насмешкою к таким беззлобным и бескровным существам, как выведенные им Розовый и Дружнин.
Но с появления «Бедной невесты» критика положительно стала сердиться на лица, выводимые поэтом, на манеру отношений поэта к изображаемому им быту, то есть на самый быт, гостеприимно растворивший перед ней свои широкие двери в созданиях поэта. Критика постоянно становилась то в положение Мерича или даже Милашина, то в положение Виктора Аркадьевича Вихорева и жены Маломальского, или даже тетушки, набравшейся в Таганке образования <sup>12</sup>. Становясь на их точки зрения, она винила Хорькова в ''неблагородстве
«Бедность не порок», самая смелая, хотя и не самая оконченная из драм Островского, озлобила дряхлую критику, озлобила и на ''друга'' ее, Гордея Карповича, и на ''врага
С неудовольствием на жаргон драм Островского тесно связано было неудовольствие на самый быт, им изображаемый. Собственно, критика сама не знала, чего хотела; при появлении «Бедной невесты» раздались ее сетования, что Островский оставил быт, который он так мастерски изображает; потом она вопияла на то, что этот быт говорит своим языком, имеет свои, ей неведомые, нравы, представляет свои типы, которые она не желала видеть выводимыми и в несуществовании которых она так жарко хотела убедить и себя и других. ''Непереносен'' был ей этот быт — употребляя выражение комедий
«Новое слово!» — употребляю теперь с некоторою гордостью это выражение, высокопарность которого выкуплена легкомысленным или недобросовестным посмеянием, которому оно подверглось, — вот коренная, основная причина негодования старой критики на писателя, которому, по всему праву, по общему признанию массы, принадлежит, несмотря на его недавнее появление, несмотря на многие недостатки, несомненное первенство во всей драматической нашей литературе.
С 1847 до 1855 года (я беру пока все еще одну ''первую'' эпоху деятельности Островского) Островский написал всего только девять произведений, и из них только пять значительных по объему и шесть по содержанию; только четыре из них давались на театре, но эти четыре, без церемонии говоря, ''создали
А между тем новое слово Островского было ни более ни менее как ''народность'', слово, собственно, уже ''старое'', ибо стремления к народности начались в литературе нашей не с Островского, но действительно ''новое
<center>III</center>
Строка 308:
Под именем народа в тесном смысле разумеется та часть его, которая наиболее, сравнительно с другими, находится в непосредственном, неразвитом состоянии.
Литература бывает народна в обширном смысле, когда она в своем ''миросозерцании'' отражает взгляд на жизнь, свойственный ''всему'' народу, определившийся только с большею точностью, полнотою и, так сказать, художественностью в передовых его слоях; в
В тесном смысле литература бывает народна, когда она или 1) приноровляется к взгляду, понятиям и вкусам неразвитой массы для ее воспитания, или 2) изучает эту массу как terram incognitam {неизвестную землю ''(лат.).''}, ее нравы, понятия, язык как нечто особенное, диковинное, чудное, ознакомливая со всем этим особенным и чудным развитые и, может быть, пресытившиеся развитием слои. Во всяком случае, в том или в другом, существование такого рода народной литературы предполагает исторический факт разрозненности в народе, предполагает то обстоятельство, что народное развитие шло не путем общим, цельным, а раздвоенным.
Первого рода народность есть то, что на точном и установившемся языке цивилизации зовется nationality {национальность ''(фр.).''}, второго рода — то, что на нем же в не слишком давние времена получило определенный термин: popularite, litterature populaire {народность, народная литература ''(фр.).''}.
''В первом
''Во втором
Определения эти, как вы видите, просты и ясны в их логической постановке. Но опять-таки логическая постановка — не жизненная постановка. В жизни нашей они, эти простые определения, страшно запутались. По-видимому, нечего бы, кажется, и доказывать простую истину, что литература всякая, а следственно и наша, чтобы быть чем-нибудь, чтобы не толочь воду, не толкаться попусту, должна быть народна, то есть национальна, равно как другие искусства, равно как наука, равно как жизнь, — а ведь к этому результату, простому, как 2Х2=4, мы только что понемногу приходим после многих и, надобно признаться, безобразных споров о том, что 2Х2=4, а не стеариновая свечка.
С другой стороны, дело в высшей степени простое и ясное, что ''народная
Вот тут подите и ставьте логические определения, если вы человек из плоти и крови…
Строка 326:
Ясно, например, что, говоря о народности по отношению к Островскому или об Островском как о народном писателе, я употребляю слова: народность, народный — в смысле слов: национальность, национальный.
Но ведь на этом смысле слова многие не помирятся, и будут правы, что не помирятся. Островский, скажут, конечно, писатель, берущий содержание своей деятельности из известного быта, народного в тесном, а не в обширном смысле слова, быта ''неразвитых
<center>IV</center>
Строка 336:
Писателей из народного быта, специально посвятивших себя воспроизведению этого быта в литературе, было у нас до сих пор два рода.
Одни, и это были первые выступившие и наиболее прославившиеся, как будто заезжие иностранцы, представляли публике свои записные книжки, куда вносили чудные, странные речи, описания чудных, странных нравов, и т. д. Таков г. Григорович, о котором в наше время даже и критической статьи не напишешь <sup>21</sup>, ибо все, что можно о нем сказать дельного, выражается в немногих словах; то, в чем он большой мастер, — изображение петербургской мелочной и суетной жизни и анализ болезни нравственного лакейства, — столь же мало стоило художественной разработки, как очерки жизни дам петербургского полусвета, предмет постоянной и любимой деятельности другого, тоже даровитого писателя, г. Панаева. В том же, что стоило художественной разработки, в изображении типов и нравов крестьянского быта, г. Григорович не только что не мастер, а решительно заезжий иностранец. Он не владеет даже языком синтаксически свободно, и единственная критика на него была бы — перевод любой из его страниц якобы ''народных'' разговоров на простой и свободный народный язык. Что касается до типов, то все они сочинены по Жорж Занду, да и вся-то деятельность г. Григоровича на этом поприще пошла от Жорж Занда. Тем только разнится от Занда г. Григорович, что Занда всюду, даже в самых ложных ее произведениях по этой части, занимает человек, анализ души человеческой, а г. Григорович — чисто ландшафтный живописец, да и то не с широкой кистью, и людские фигурки у него большею частию поставлены для украшения ландшафта. Прибавьте к этому однообразную до противности ''деланность'' постройки произведений г. Григоровича, и вы поймете некоторое отвращение, которое деятельность этого, впрочем весьма даровитого в других отношениях, сочинителя на поприще изображений народного быта возбуждала и возбуждает в людях, знающих народный быт не по слуху. Вообще это ''пейзанская
Другого рода писатели, выступившие после, были уже полными хозяевами в изображаемом ими быту, были чистые специалисты, или, пожалуй, жанристы, — в лучшем смысле этого слова, как ''г. Максимов'', — или в худшем, как
=== КОММЕНТАРИИ ===
Впервые: Русский мир, 1860, No 5, 16 янв., с. 20; No 6, 20 янв. с. 243; No 9, 30 янв., с. 35-36; No 11, 6 февр., с. 44. Печатается по: ''Изд. 1967
<center>''Письмо первое''
Строка 357:
<sup>5</sup> Об этой встрече нет никаких сведений.
<sup>6</sup> Речь идет о «реальной критике» Н. А. Добролюбова. О споре ''Г.
''<sup>7</sup>'' «Материальное» здесь противополагается «идеальному», духовному началу, так как, с точки зрения Г., «эстетики» типа А. В. Дружинина стали равнодушны к идеалу и возвышенным чувствам, проповедуя чисто физиологическое наслаждение искусством.
''<sup>8</sup> Г.
<sup>9</sup>'' Философия
<sup>10</sup> В романе Тургенева «Рудин» женоненавистник Пигасов уверял, что женщина может сказать: «дважды два — стеариновая свечка» (гл. 2).
<sup>11</sup> Статья Н. А. Добролюбова «Темное царство» ''(Совр.
<sup>12</sup> Царская цензура много лет запрещала постановку пьесы «Свои люди — сочтемся!» (1849) на сцене. Премьера состоялась ровно через год после напечатания этих строк — 16 января 1861 года в Александрийском театре.
<sup>13</sup> ''Г.
<sup>14</sup> Имеется в виду рецензия А. Пальховского: «Гроза». Драма А. Н. Островского" (Московский вестник, 1859, No 49). Действительно, «юный рецензент» вульгаризировал идеи Добролюбова о «темном царстве» и истолковал образ Катерины как сатирический, отрицательный. Позднее Добролюбов в статье «Луч света в темном царстве» резко иронически отзовется об этой статье Пальховского.
Строка 377:
<sup>15</sup> Статья А. Пальховского «О русской женщине. По поводу романа г. Гончарова „Обломов“ (Посвящается исключительно читательницам)» (Московский вестник, 1859, No 28) содержала наивные советы женщинам немедленно бросить «хозяйственные хлопоты» и заняться нравственным и интеллектуальным воспитанием мужчин. Нелепо усматривать в такой статье воздействие идей Добролюбова, как это ниже делает ''Г.''
<sup>16</sup> ''«Небожественная комедия»
<sup>17</sup> Цитата из «Грозы» (действие 4, явление 1).
<sup>18</sup> ''Г.
<sup>19</sup> С художниками-фламандцами Дружинин сравнивал И. А. Гончарова в рецензии «Русские в Японии в начале 1853 и в конце 1854 годов. Из путевых заметок И. А. Гончарова. СПб., 1855» ''(Совр.
<sup>20</sup> ''Гибеллины
<sup>21</sup> Кальдерон был католическим священником (придворным капелланом). Религиозные мотивы нашли отражение и в его пьесах.
Строка 395:
<sup>24</sup> Речь идет о грубой статье некоего Н. П. Некрасова „Сочинения А. Островского“ (Атеней, 1859, No 8). Она появилась в последнем номере „западнического“ журнала, просуществовавшего менее полутора лет.
<sup>25</sup> Имеется в виду статья Н. С. Назарова „Сочинения А. Островского“ ''(Отеч. зап.
<sup>26</sup> Цитата из „Евгения Онегина“ (гл. 7, строфа XXV).
Строка 405:
<sup>29</sup> Там же, явление 6.
<sup>30</sup> ''Неуеденов
<sup>31</sup> Цитата из драмы А. Н. Островского „Не сошлись характерами“ (картина 3, явление 4).
<sup>32</sup> Намек на статью А. В. Дружинина „Сочинения А. Островского“ ''(БдЧ
<sup>33</sup> Речь идет о рецензии М. И. Дарагана „Гроза. Драма г-на Островского“ (Русская газета, 1859, No 8).
Строка 425:
<sup>1</sup> Цитата из «Полтавы» (песнь третья).
<sup>2</sup> «Новым словом» ''Г.
<sup>3</sup> Здесь и ниже ''Г.'' упоминает произведения Островского, опубликованные в
<sup>4</sup> А. Н. Островский на первом этапе работы над комедией «Свои люди — сочтемся!» пользовался незначительной помощью актера и драматурга Д. А. Горева-Тарасенкова, почему под «Сценами из комедии…» и появились инициалы обоих (А. О. и Д. Г.). Но в дальнейшем Островский продолжил работу над пьесой один и, естественно, поставил под ней лишь свою подпись. Неожиданно в 1856 году либеральная печать, особенно «Санкт-Петербургские ведомости», обвинила Островского в утаивании соавторства Горева, что вызвало бурную журнальную полемику.
Строка 433:
<sup>5</sup> Из цензурных соображений Островский был вынужден переработать текст пьесы «Свои люди — сочтемся!» для Собрания сочинений 1859 года. В новом варианте пьеса заканчивалась приходом квартального и неудачной попыткой Лазаря Подхалюзина дать ему взятку.
<sup>6</sup> Действительно, поправки Островского в пьесе «Не так живи, как хочется» для издания 1859 года невелики, но существенны. Однако автор, как справедливо отметил ''Г.
<sup>7</sup> Имеются в виду рассказы В. И. Даля о купечестве и мещанстве: «Колбасники и бородачи» (1844), «Отец с сыном» (1848) и др.
<sup>8</sup> «Сон по случаю одной комедии» опубликован в ''Москв.
<sup>9</sup> Неодобрительные (но без всякого «остервенения») отзывы о «Сне…» Алмазова содержались в обзорных статьях И. И. Панаева ''(Совр.'', 1851, No 5) и А. Д. Галахова ''(Отеч. зап.
<sup>10</sup> Намек на А. В. Дружинина, который уверял, что Островский подражает Гоголю, но не сказал еще нового слова в литературе («Письма иногороднего подписчика о русской журналистике» — ''БдЧ
<sup>11</sup> Имеются в виду анонимные рецензии на альманах «Комета», где был опубликован «Неожиданный случай» ''(Совр.'', 1851, No 5; ''Отеч. зап.'', 1851, No 5). Автором второй из них был, очевидно, П. Н. Кудрявцев, которому принадлежат все известные нам отзывы об Островском в
<sup>12</sup> ''Вихорев, Маломальского, тетушка
<sup>13</sup> Подразумевается рецензия Тургенева на «Бедную невесту» ''(Совр.
<sup>14</sup> В обзоре П. Н. Кудрявцева «Журналистика» ''(Отеч. зап.
<sup>15</sup> Здесь и ниже излагаются точки зрения, выраженные в рецензиях на «Бедность не порок» Н. Г. Чернышевского ''(Совр.'', 1854, No 5) и П. Н. Кудрявцева ''(Отеч. зап.
<sup>16</sup> Имеется в виду пьеса А. Красовского «Жених из Ножевой Линии» (1854), а также драмы А. А. Потехина «Суд людской — не божий» (1854), «Шуба овечья — душа человечья» (1854) и др.
Строка 461:
В редакционном предисловии «Статья г. Якушкина в „Русской беседе“ содержалось осуждение псковской полиции за арест писателя П. И. Якушкина; однако тут же оговаривалось, что полиция имела право заподозрить человека, переодевшегося в народную русскую одежду (Русский вестник, 1859, сентябрь, кн. 1; Современная летопись, с. 94).
<sup>19</sup> ''Г.'' не прав, так как Н. А. Добролюбов с самого начала своей деятельности считал народность главнейшей проблемой развития литературы как искусства. См. его статьи: „Кольцов А. В.“, „О степени участия народности в развитии русской литературы“, из более поздних статей — „Луч света в темном царстве“, „Кобзарь“ Тараса Шевченко». Другое дело, что толкование народности у критиков было различное: Добролюбов понимал под народностью искусства отражение интересов трудящихся масс, ''Г.
<sup>20</sup> Герой пьесы А. Н. Островского «Семейная картина» (1847).
<sup>21</sup> ''Г.
<sup>22</sup> Пьеса А. А. Потехина «Суд людской — не божий» была опубликована в ''Москв.
</div>
Строка 476:
[[Категория:Аполлон Александрович Григорьев]]
[[Категория:Литература 1860 года]]
[[Категория:Импорт/lib.ru]]
|