Из воспоминаний о H. А. Белоголовом (Джаншиев)/ДО: различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
 
Строка 32:
}}
<div class="text">
<center>[[Файл:text_1901_vosp_o_belogolovom_oldorfo_text_1901_vosp_o_belogolovom_oldorfo/img/d/dzhanshiew_g_a/text_1901_vosp_o_belogolovom_oldorfo/text_1901_vosp_o_belogolovom_oldorfo-1.jpg|302x328px|0x01 graphic]]<br>
 
<sup>1</sup>) Снимокъ съ горельефа, хранящагося у С. П. Бѣлоголовой.</center>
Строка 67:
До конца 1892 г. мы не видались съ Н. А., но продолжавшаяся между нами переписка давала возможность обмѣниваться мыслями. Отъ этого времени у меня сохранилась большая пачка писемъ H. А., могущихъ служить матеріаломъ какъ для характеристики его личности вообще, такъ и тогдашняго его настроенія. Письма большею частью съ оттѣнкомъ грусти, и всѣ отличаются необыкновенною отзывчивостью на текущіе русскіе общественные интересы. О чемъ бы ни заговорилъ Н. А., образъ далекой и пламенной любимой родины неизмѣнно являлся передъ нимъ. Такъ, въ началѣ 1892 г.,по поводу открытія лозанскаго университета въ полномъ составѣ всѣхъ факультетовъ, Бѣлоголовый писалъ мнѣ въ письмѣ отъ 25-го мая: «Этотъ разъ хворьба Юзи (малолѣтняго племянника-сироты, взятаго имъ на воспитаніе) пришлась особенно некстати, совпавши съ лозанскими праздниками. Университетскіе праздники удались какъ нельзя лучше; однихъ профессоровъ-гостей наѣхало около 200, да студентовъ гостей болѣе 600; оффиціальности никакой, полиціи еще того меньше, и этотъ наплывъ ничѣмъ не стѣсняемой молодежи, свѣжей и свободной, какъ-то необыкновенно оживилъ и помолодилъ все населеніе города, даже самаго почтеннаго возраста; какое-то молодое, задорное увлеченіе носилось въ воздухѣ — и при этомъ никакого скандала, ни малѣйшаго нарушенія общественнаго благоприличія за эти 4 дня… Профессора тоже держали себя крайне мило и хотя, именно французскіе, выступили въ своихъ средневѣковыхъ тогахъ, но запросто смѣшивались съ молодежью и со всѣми говорили хорошія рѣчи о хорошихъ вещахъ, и всѣ національности такъ смѣшались между собой, что не было „ни іудея, ни эллина“, ни даже нѣмцевъ и французовъ, а были представителя всѣхъ національностей, весело пировавшихъ на крестинахъ новаго университета. Да, изъ европейскихъ націй всѣ были тутъ, и только наша родная совершенно отсутствовала, словно она не существуетъ на бѣломъ свѣтѣ».
 
Когда къ осени 1891 г. стали все грознѣе и грознѣе обрисовываться размѣры надвигающагося народнаго бѣдствія, Н. А. весь ушелъ въ него и въ каждомъ письмѣ онъ возвращался къ нему. «Да, пути божіи неисповѣдимы, — писалъ онъ 5-го декабря 1891 г. — Приходило ли намъ въ голову, когда мы съ вами встрѣчали новый годъ, что Россію ждетъ голодъ, хотя въ сущности такую бѣду всегда болѣе или менѣе можно было предвидѣть, и въ предупрежденіяхъ недостатка не было. При этомъ нельзя не воздать хвалы ''Русс. Вѣд.'' за то, что онѣ цѣликомъ отдались выясненію размѣровъ голода и организаціи помощи, а безъ нихъ, только читая… „Новостей“ пришлось бы остаться въ совершенномъ невѣдѣніи обо всемъ, что происходить въ дѣйствительности… Мы, слѣдя издали, ждемъ теперь съ большою тревогою, какъ у васъ пойдетъ съ января и чѣмъ это кончится? Да, это не война, но во сто разъ похуже ея, уже хотя бы по одному тому, что жертвами будутъ легче всего дѣлаться кто послабѣе — женщины и особенно малолѣтнія дѣти. А что, не слышно ли у васъ, чтобы примѣръ гр. Л. Толстого увлекъ за собою кого нибудь, кто поѣхалъ бы помогать на мѣстахъ голодовки? или не позволяютъ?… А вѣдь на самомъ дѣлѣ это чуть ли не единственный способъ-быть истинно полезнымъ въ настоящую годину». — Когда возникла мысль объ изданіи  ''Русскими Вѣдомостями '' сборника въ пользу голодающихъ, H. А. желалъ обработать для него свою переписку съ M. E. Салтыковымъ, но не могъ выполнить своего намѣренія, такъ какъ все свое время отдавалъ неотложной срочной работѣ: составленію біографіи Боткина. За всѣми сборниками, выходящими въ пользу голодающихъ, онъ слѣдилъ съ большимъ вниманіемъ, выписывая всѣ безъ исключенія и дѣлясь въ письмахъ впечатлѣніями о прочитанномъ.
 
Зиму 1892—1893 гг. Н. А. провелъ въ Ниццѣ, въ извѣстномъ «русскомъ пансіонѣ» на окраинѣ города, въ rue Gounod. Въ этомъ пансіонѣ живали Герценъ, Салтыковъ, Елисѣевъ, Семевскій и другіе литтераторы. Съ водвореніемъ въ пансіонѣ Н. А. онъ сдѣлался какъ бы центромъ для русскихъ литераторовъ. Н. А. завелъ обѣды по средамъ, на которыхъ постоянными посѣтителями бывали почти всѣ, какъ постоянно жившіе, такъ и пріѣзжавшіе въ Ниццу представители русской интеллигенціи. Пансіонъ славился русскими блюдами, приготовляемыми бывшею крѣпостною, вышедшею замужъ за негра. Само собою разумѣется, что за обѣдомъ завязывалась бесѣда о Россіи и русскихъ дѣлахъ, заканчиваемая за самоваромъ.
 
Во время голода H. А. взялъ на себя тяжелую обузу сбора пожертвованій среди зажиточной русской колоніи въ Ниццѣ. Подписка шла очень туго, но все-таки H. А. удалось собрать порядочную сумму въ пользу голодающихъ, которымъ и изъ своихъ средствъ онъ немало пожертвовалъ. Пожертвованія шли чрезъ мои руки, причемъ H. А. всегда убѣдительно просилъ не оглашать его имени и свято уважалъ его волю, помня единственную размолвку нашу, обязанную своимъ происхожденіемъ крайней скромности H. А. Дѣло было такъ. Въ Лозаинѣ съ H. А случилось несчастіе: возвращаясь черезъ садъ отъ знакомыхъ темною ночью, онъ оступился въ яму, упалъ и сильно расшибся. Болѣзнь его очень безпокоила друзей его, и, когда онъ выздоровѣлъ, я помѣстилъ объ этомъ краткую замѣтку въ ''Русск. Вѣд.'' Она сильно огорчила Н. А., который мнѣ писалъ по этому поводу: «За какія  ''провинности'' вы меня наказали? Во 1-хъ, самый фактъ въ виду его быстрой и благополучной развязки — такъ ничтоженъ, что не заслужилъ оглашенія; во 2-хъ, я человѣкъ ''дикій '' и по своему характеру чувствую себя всегда крайне неловко, когда общественное вниманіе обращено на меня; оно гораздо больше меня стѣсняетъ и конфузитъ, чѣмъ льститъ самолюбію А въ довершеніе всего кое-кто изъ знакомыхъ, встревожившись газетнымъ извѣстіемъ, обратились во мнѣ съ запросами, и на эти письма приходится отвѣчать, что при моемъ больномъ пальцѣ составляетъ для меня чувствительное физическое наказаніе, въ нѣкоторомъ родѣ розгу».
 
Все мое почти шестилѣтнее знакомство съ H. А было для меня источникомъ высокаго нравственнаго наслажденія. Идеалистъ, оптимистъ, но безъ слащавой маниловщины, горячій патріотъ безъ человѣконенавистничества, H. А. горячо вѣрилъ въ русскій прогрессъ и, какъ главный факторъ его — въ просвѣщеніе русскаго народа. Въ минуты сомнѣнія, унынія, у этого испытаннаго друга свободы и просвѣщенія всегда находилось искреннее слово ободренія и утѣшенія. Сравнивая современныя условія дѣятельности съ временемъ освободительной эпохи, Н. А. писалъ въ одномъ изъ своихъ писемъ: «Современные дѣятели прессы имѣютъ нѣкоторое преимущество предъ дѣятелями болѣе близкой мнѣ эпохи; нынѣшніе хоть и мельче плаваютъ, но зато настойчивѣе стремятся и знаютъ ту синицу, которую хотятъ поймать не мечтая о далекихъ журавляхъ, а въ наше время совсѣмъ забывали мудрое французское изреченіе: qui trop embrasse — etreint mal»… Основной пунктъ profession de foi H. А. была непоколебимая вѣра въ прогрессъ и въ русскій народъ, и она давала ему твердую точку опоры при современномъ шатаніи мысли. «Тамъ въ пороховомъ дыму, — писалъ онъ въ 1892 году, — вамъ не такъ замѣтно, какъ мнѣ съ высоты птичьяго полета, что борьба со зломъ не совсѣмъ безрезультатна. Правда и то, что въ болѣе молодые годы естественна и большая страстность и меньшая терпѣливость, чѣмъ въ мой годы, когда увѣренность въ торжествѣ прогресса ''не уменьшилась, '', а только больше миришься съ мыслью, что торжество это отодвинулось въ такую даль, что лично присутствовать на немъ не придется. Вотъ, напр., завтра (19 февраля ст. ст.) можно спорить, пожалуй, что экономическое положеніе мужика за эти 30 лѣтъ не улучшилось, но что это далеко ужъ не та „святая скотина“ и что онъ сильно шагнулъ къ подобію человѣка — это неоспоримо, а потому» и пр.
 
Съ осени 1894 г. Н. А. переѣхалъ въ Москву, частью для воспитанія двухъ своихъ племянниковъ сиротъ, частью побуждаемый тою «тоскою по родинѣ», которая все время мучила за границею этого невольнаго абсентеиста. Опредѣливъ племянниковъ въ Лазаревскій институтъ, H. А. поселился по сосѣдству на Маросейкѣ, въ домѣ Боткиныхъ. Немилосердный климатъ родины далъ себя скоро знать. Уже въ началѣ 1895 года Н. А. слетъ въ постель и съ тѣхъ поръ онъ болѣе не поправлялся, и даже благопріятное лѣто того года, проведенное Н. А. подъ Москвою, въ имѣніи П. П. Боткина, Поповкѣ, не возвратило ему здоровья.
Строка 100:
[[Категория:Литература 1901 года]]
[[Категория:Дореформенная орфография]]
[[Категория:Импорт/lib.ru]]