В Сабурове (Андреев): различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
викификация
оформление, дополнение
Строка 3:
| НАЗВАНИЕ = В Сабурове
| ДАТАСОЗДАНИЯ = 1899 г
| ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1899, (газета «Курьер», 1899, 18 апреля, № 107)
| ИСТОЧНИК = http://andreev.org.ru/biblio/Rasskazi/V%20Sab1.html
| ДРУГОЕ =
Строка 9:
| ИЗОБРАЖЕНИЕ =
| КАЧЕСТВО =
| ПРЕДЫДУЩИЙ = [[У окна (Андреев)|У окна]]
| СЛЕДУЩИЙ = [[Друг (Андреев)|Друг]]
}}
<div class="indent">
Село Сабурово стоит на высоком нагорном берегу Десны, господствуя над бесконечной гладью лугов, лишь на далеком горизонте оттеняемых узкой полоской синеватого леса.
 
Строка 16 ⟶ 19 :
Появился Пармен впервые в качестве работника у Федота Гнедых, мужика хворого и слабосильного. Работал Пармен много и не покладая рук, но как-то беззвучно и невидно, точно его и нет. Через три года Федот умер. Пелагея, жена его, поголосила, сколько полагается, над покойником, выветрила избу от мертвого духа и продолжала жить, как и раньше, т. е. разрываясь на три части, по количеству детей. Старшему, Гришке, было всего 11 лет, а Санька, весьма требовательная и воинственная девица, еще не была отнята от груди. Подождав немного, Пармен попросил вдову отпустить его.
 
— Платить тебе нечем, какой я тебе работник,- — заявил он коротко и резко.
 
Пелагея знала, что за золотые руки у Пармена, и в эту минуту он показался ей чуть ли не красавцем.
 
— Что я одна-то с ребятами поделаю,- — заплакала она.- — Не оставь ты меня, Еремеич, с малыми сиротами, будь им заместо отца… А я тебя по гроб твоей жизни не оставлю.
 
Пармен остался. Если раньше он работал за двоих, то теперь стал работать за десятерых, все так же тихо и безмолвно: одному ему был известен способ, посредством которого он ухитрялся делать невидимою свою рослую фигуру. Даже с Пелагеей, с которой он спал на месте покойного Федота, он был неразговорчив, и только Санька умела вызывать его на разговор и даже на шутку. Эта юная особа, только что усвоившая первые начала пешего хождения и лишь в важных случаях, когда требовалась особенная быстрота, передвигавшаяся на четвереньках, была совершенно чужда чувству красоты. Отсутствие носа у дяди Пармена не только ее не шокировало, как взрослых, но, впадая в крайность, она находила нос излишним придатком. Не говоря уже о том, что он являлся обыкновенно первой жертвой при ее многочисленных падениях,- — у матери ее, Пелагеи, существовала очень дурная привычка: завернув подол платья, хватать им Саньку за нос и немилосердно дергать. Хорошо еще, что нос был маленький, а с большим Саньке совсем бы и не управиться. Сидя у Пармена на коленях, Санька гладила пальцами блестящие края раны и, придерживая другой рукой для вящей ясности свою замазанную сопатку, наводила справки о том, какого приблизительно размера был дядин нос, и куда он девался.
 
— Собака откусила,- — шутил Пармен.
 
— Жучка?- — спрашивала Санька, тараща глаза.
 
— Она самая.
Строка 34 ⟶ 37 :
Постепенно Пармен привык к своему положению и значительно изменился нравом. Смеяться стал; раз, проезжая лесом, хотел запеть, но, видно, и горло было у него испорчено: звук получился такой, как будто ворона закаркала, а не мужик запел. Начал Пармен пользоваться и привилегией счастливых людей: вызывать к себе хорошее отношение. Его меньше чурались, и если продолжали звать «Безносым», то не ради насмешки или от злобы, а просто в отметку действительного факта. Была бы довольна и Пелагея, если бы ее взгляд давно не заметил на этом чистом небе облачка, грозившего превратиться в тучу. Дело было в Гришке. Смуглый, как цыганенок, красивый мальчуган чувствовал непобедимое нерасположение к Пармену. Говорливый со всеми, с Парменом он держался дичком и проницательным взглядом не по годам развитого ребенка провожал Пармена, когда тот укладывался на печи спать бок-о-бок с Пелагеей. В этом взгляде была и ревность и пренебрежение к «Безносому», занимающему место отце. Но еще больше, чем к матери, ревновал его Гришка к хозяйству, к дому, безотчетно возмущаясь тем, что какой-то чужак, пришелец, распоряжается, как своим, всем этим добром, идущим от деда, а то и прадеда.
 
— Воистину господь послал нам Пармена Еремеича,- — издалека заводила разговор Пелагея, искоса поглядывая на Гришку.
 
Обыкновенно тот молча уходил, но когда и он и брат Митька подросли настолько, что сами могли управиться с хозяйством, он начал, возражать матери.
 
— Прожили бы и одни,- — бурчал он.- — Эка невидаль. Думает,- — безносый, так всякое ему и уважение. Держи карман шире.
 
— Чистый ты, Гришка, змееныш,- — говорила Пелагея.
 
Пармен, в противоположность былой мнительности, ставший доверчивым даже до легкомысленности, ничего этого не замечал. Раз Григорий, уже семнадцатилетний здоровый малый, пришел домой особенно злой.
 
-Послушала бы, что люди-то говорят,- — сказал он матери.- — «У тебя, говорят, заместо отца Безносый». Ребята засмеяли, проходу не дают. Пожил, пора и честь знать.
 
Чуть ли не каждый день Григорий стал возвращаться к разговору на тему «пора и честь знать». Пелагея возражала, но с каждым разом все слабее. Ей самой начинало казаться странным хозяйничанье Пармена. «И чего он тут в самделе? — думала она, глядя на чужую, отвратительную физиономию Пармена, который, ничего не подозревая, с топориком охаживал кругом плетня.- — Ишь колотит, кабудь и вправду мужик». Митька, парень болезненный и ко всему равнодушный, делал вид, что не замечает озлобления брата.
 
Было это осенним вечером, в воскресенье. Пармен, благодушествуя, сидел в избе за чаепитием. Тряпочку, которой обвязывался его нос, дома из экономии он снимал, и теперь лицо его, покрытое красными рубцами, лоснилось от пота и было неприятнее обыкновенного. Потягивая из блюдечка жиденький чай, отдающий запахом распаренного веника, Пармен думал о Саньке, где-то гулявшей с девчонками, удивлялся этому невероятному мужику, Пармену, который пьет сейчас такой вкусный чай И так незаслуженно счастлив, размышлял о том, с чего он начнет завтрашний рабочий день… Вошел Григорий, хмельной и решительный. «Эк подгулял парнюга,- — усмехнулся Пармен.- — Пущай: это он силу в себе чувствует». Не снимая шапки, Григорий остановился перед Парменом. На губах его блуждала пьяная усмешка.
 
— Проклаждаетесь? Чай, значит, распиваете. Так. А на какие-такие капиталы?
Строка 58 ⟶ 61 :
В глазах Пармена мелькнул испуг, хотя губы все еще продолжали кривиться в улыбку. Григорий, пошатываясь, подошел к Пармену вплотную, вырвал блюдце и выплеснул чай.
 
— Довольно-таки покуражились. Достаточно. Прямо так скажем: пора и честь знать. А нам безносых не надоть. Пож-жалте! Пофорсили — и будет. А вот, ежели угодно… раз! — Григорий сорвал с крюка армяк Пармена и бросил его на пол.- — Два! — За шапкой последовал пояс, потом сапоги, которые Григорий с трудом достал из-под лавки.- — Три! Четыре!- — Пармен, раскрыв рот, смотрел на парня. Пальцы, в которых он держал блюдце, так и остались растопыренными и дрожали. Вдруг он смутился, из бледноты ударился в краску и засуетился, собирая разбросанные вещи.
 
— Ты что же это, пьяница, делаешь? — заголосила Пелагея, которой стало жаль Пармена. .
Строка 64 ⟶ 67 :
— А вы, маинька, не суйтесь. Ваше дело бабье, а ежели желаете, то вот… Семь! — Григорий выказал намерение сбросить еще что-то, но пошатнулся и плюхнулся на лавку.
 
— Что ж это, ничего,- — бормотал Пармен: — это правильно. Волчанка съела. Я уйду.
 
— Да плюнь ты на него непутевого,- — причитала Пелагея.- — Ишь, буркалы-то налил. Головушка моя горькая, доля ты моя бесталанная!..
 
— Восемь! -считал Григорий, опуская голову на грудь и засыпая. -Двенадцать!..
Строка 86 ⟶ 89 :
Сгрудившаяся в притворе, толпа всколыхнулась и сжалась еще более, давая дорогу причту. Прошел в светлых ризах священник; за ним, толкаясь и торопясь, беспорядочно двигались хоругвеносцы и молящиеся. Выбравшись из церкви, они быстро, почти бегом троекратно обошли ее. Радостно возбужденное, но нестройное пение то затихало, когда они скрывались за церковью, то снова вырывалось на простор. Надтреснутый колокол звонил с отчаянным весельем, и его медные, дрожащие звуки неслись, трепеща, в темную даль, через широкую, разлившуюся реку. Внезапно звон затих, и густое, дрожащее гуденье, замирая, позволяло слышать, как шумит река. Утомленное ухо ловило звук далекого благовеста.
 
— Это в Измалкове звонют,- — сказал один из, мужиков, прислушиваясь.- — Ишь как по воде-то доносит. По всей-то теперь земле звон идет…
 
И устремленным в темную даль глазам мужика представились бесконечные поля, широкие разлившиеся реки, и опять поля, и одинокие светящиеся церкви… И над всем этим, сотрясая теплый воздух, стоит радостный звон.
 
— Эх,- — вздохнул мужик полной грудью.- — Простору-то, простору-то и-и…
 
Пармен пошел домой еще до окончания церковной службы. В сторожке было холодно и пусто. Пармен разложил на столе кулич, яйца и хотел разговляться, но кусок не шел в горло. Поколебавшись, он снова оделся и пошел в село.
Строка 118 ⟶ 121 :
Сквозь вымытые к празднику стекла оконца отчетливо видна была часть избы. Прямо против Пармена сидела за столом Санька и с надувшимися, как барабан, щеками, с трудом что-то пережевывала. Глаза ее слипались, но зубы неутомимо работали. Рядом сидела Пелагея. Ее худощавый и острый профиль с слегка втянутыми губами был полон праздничной торжественности. Других Пармену видно не было. Вероятно, было сказано что-нибудь очень веселое, потому что Пелагея засмеялась, а Санька подавилась, и мать несколько раз стукнула ее по горбу. Пармен пристально смотрел в одну точку, не замечая, как была покончена еда и Пелагея начала убирать стол. Привел его в себя звук открывающейся двери. Захваченный врасплох Пармен отскочил в угол сарая и притаился, стараясь не дышать. На крыльцо вышел Григорий, посмотрел на посветлевшее небо, по которому зажглись запоздавшие звезды, почесался и продолжительно зевнул, оттолкнув от себя Жучку, заявившую о своем желании приласкаться. Оскорбленная собака направилась к Пармену я начала тереться около него.
 
— Цыц! Назад! — крикнул Григорий, но Жучка не шла.- — АЛЬ там кто есть? Мить, ты?
 
Пармен молчал, прижимаясь к стене. Григорий подошел и увидел сгорбившуюся фигуру.
Строка 134 ⟶ 137 :
Но Пармен и не думал уходить. Оцепенев, он бессмысленно смотрел на побледневшее от злости лицо Григория, потом на Митьку, который по настойчивому требованию брата стал шарить в его карманах, вытащив оттуда какую-то веревочку и коробок фосфорных спичек.
 
— А, поджигатель!- — заорал Григорий.- — Вот он твой благодетель-то, гляди!- — крикнул он матери, с испугом смотревшей на эту сцену, и, рванув, стукнул Пармена головой о стену.
 
Санька, глаза которой хотели, казалось, выскочить из своих впадин, легонько охнула.
 
— Да что ты!- — заговорил наконец Пармен.- — Нешто я могу. Опамятовайся, бог с тобой.
 
— Еще поговори, гунявый!
Строка 150 ⟶ 153 :
— Пусти его, Григорий! Пущай идет.
 
— Головушка моя горькая!- — запричитала Пелагея, скрываясь в избу и таща за собой Саньку, но та снова выскочила: у нее были свои мысли по поводу происходящего.
 
— Ну, так и быть, в последний раз,- — отпустил Григорий ворот Парменова полушубка.- — Только попомни мое слово: ежели еще раз увижу, безо всякого разговора колом огрею! Ну, чего стал! Иди, коли говорят!
 
Пармен поднял упавшую шапку и хотел что-то сказать, но трясущиеся губы не повиновались. Раза два открывался его рот, обнаруживая черные сгнившие зубы, но только одно слово вылетело оттуда:
Строка 158 ⟶ 161 :
— Про…щайте.
 
Сгорбившийся, как будто на его вороте все еще лежала тяжелая рука Григория, шагал Пармен по улицам. Огоньки всюду погасли, и, на селе царила тишина,- — только один какой-то неудовлетворенный пес меланхолически завывал, восходя до самых высоких, чистых нот и спускаясь оттуда до легкого повизгивания. До солнца было еще далеко, но ночной мрак начал уже рассеиваться и сменился сероватым полусветом. Внезапно сзади Пармена послышался частый, дробный топот босых ног. Детский задыхающийся голос кричал, вытягивая, последние слова:
 
— Дядя Без-но-сай! Дядя Безно-сай!..
Строка 174 ⟶ 177 :
— Куда ты бежишь-то, стрекоза? — недоумевал все более Пармен.
 
— Дядя Безносый, пирог,- — разрешилась наконец Санька, из благоразумной предосторожности не останавливаясь на знаках препинания.
 
Ее ручонка с трудом охватывала большой кусок пирога, порядком уже замусоленный. Присутствуя при объяснении Григория с Парменом, Санька без труда сообразила, что дядя Безносый приходил не поджигать, а разговляться, потому что живет он один и есть ему нечего. Раньше ему есть мамка давала, а теперь кто даст?
 
— Ешь,- — протягивала Санька пирог. Как все особы ее возраста, она любила видеть немедленное осуществление своих планов.- — Чего же ты не ешь?
 
Пармен, сжимая руками худенькие плечи, смотрел не отрываясь на ее пухлые щеки и вздернутый носик, не изменивший своим привычкам и где-то запачканный.
 
«Вот чудак-то: есть не хочет,- — думала с недоверием Жучка, косясь на пирог и легонько подрягивая задней ногой: -а я бы съела».
 
— Ну, ешь,- — просила Санька.
 
Вместо ожидаемого ответа Пармен подхватил ее на руки и прижал лохматую головенку к своей рубцеватой, шершавой щеке. Саньке было тепло и хорошо, пока что-то мокрое не поползло по ее шее. Отдернув голову, она увидела, что дядя Безносый, этот страшно высокий и сильный дядя Безносый — плачет.
 
— Чего ты? Не плачь,- — прошептала Санька.- — Не плачь,- — сурово продолжала она, не получая ответа.- — А то и я зареву.
 
Пармен знал, что значит, когда Санька ревет,- — значило это разбудить всю деревню,- — и прошептал, целуя большие влажные глаза:
 
— Ничего, Сашута, ничего, девочка. Так это я, пройдет. Не забыла, вспомнила.- — И снова слезы быстро закапали из глаз Пармена.- — Обидели меня, Сашута. Да что ты, голубка?
 
Закрыв один глаз рукой, в которой находился пирог, Санька выразительно скривила рот и загудела:
Строка 198 ⟶ 201 :
— У-у… Гришка… Злю-ка-а!
 
— Ну, что ты, Сашута,- — упрашивал ее Пармен.
 
— Разбо-й-ник,- — продолжала непримиримая девица. Со двора Гнедых послышался зов: «Саньк-а-а-а!»
 
— Не пойду-у,- — гудела Санька, несколько понизив тон.
 
Услышав голос Пелагеи, Пармен поспешно спустил Саньку наземь и, суетливо крестя ее, шептал:
Строка 217 ⟶ 220 :
 
Небо из серого стало белым, потом поголубело, а Пармен все сидел. И тосковал глубоко.
 
 
 
''1899''
</div>
 
[[Категория:Русская проза, малые формы]]
[[Категория:Литература 1899 года]]