Марсельеза (Андреев): различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
интервики
оформление
Строка 1:
{{Отексте
| КАЧЕСТВО =
| АВТОР1АВТОР = [[Леонид Николаевич Андреев]] ([[w:1871|1871]]—[[w:1919|1919]])
| НАЗВАНИЕ = Марсельеза
| ДАТАСОЗДАНИЯ = 1903 г
| ЧАСТЬ =
| ДАТАПУБЛИКАЦИИ =
| ПОДЗАГОЛОВОК = ''Отрывки из найденной рукописи''
| ИСТОЧНИК = http://andreev.org.ru/biblio/Rasskazi/Marsel.html
| ДРУГОЕИЗЦИКЛА =
| ДАТАСОЗДАНИЯ = 1903август г1903
| ВИКИПЕДИЯ =
| ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1905, «Нижегородский сборник»
| ИЗОБРАЖЕНИЕ =
| ИСТОЧНИК = http://andreev.org.ru/biblio/Rasskazi/MarselKrasnii1.html
| КАЧЕСТВО =
| ДРУГОЕ =
| ВИКИПЕДИЯ =
| ИЗОБРАЖЕНИЕ =
| ОПИСАНИЕИЗОБРАЖЕНИЯ =
| ПРЕДЫДУЩИЙ = [[Предстояла кража (Андреев)|Предстояла кража]]
| СЛЕДУЮЩИЙ = [[Весенние обещания (Андреев)|Весенние обещания]]
}}
Это было ничтожество: душа зайца и бесстыдная терпеливость рабочего скота. Когда судьба насмешливо и злобно бросила его в наши черные ряды, мы смеялись, как сумасшедшие: ведь бывают же такие смешные, такие нелепые ошибки. А он — он, конечно, плакал. Я никогда в жизни не встречал человека, у которого было бы так много слез, и они текли бы так охотно — из глаз, из носа, изо рта. Точно губка, пропитанная водою и зажатая в кулак. И в наших рядах я видел плачущих мужчин, но их слезы были огонь, от которого бежали дикие звери. От этих мужественных слез старело лицо и молодели глаза: как лава, исторгнутая из раскаленных недр земли, они выжигали неизгладимые следы и хоронили под собою целые города ничтожных желаний и мелких забот. А у этого, когда он поплачет, только краснел его носик да намокал платочек.
 
<div class="indent">
Вероятно, он сушил его потом на веревочке, иначе откуда набрал бы он столько платков?
Это было ничтожество: душа зайца и бесстыдная терпеливость рабочего скота. Когда судьба насмешливо и злобно бросила его в наши черные ряды, мы смеялись, как сумасшедшие: ведь бывают же такие смешные, такие нелепые ошибки. А он  — он, конечно, плакал. Я никогда в жизни не встречал человека, у которого было бы так много слез, и они текли бы так охотно  — из глаз, из носа, изо рта. Точно губка, пропитанная водою и зажатая в кулак. И в наших рядах я видел плачущих мужчин, но их слезы были огонь, от которого бежали дикие звери. От этих мужественных слез старело лицо и молодели глаза: как лава, исторгнутая из раскаленных недр земли, они выжигали неизгладимые следы и хоронили под собою целые города ничтожных желаний и мелких забот. А у этого, когда он поплачет, только краснел его носик да намокал платочек. Вероятно, он сушил его потом на веревочке, иначе откуда набрал бы он столько платков?
 
И во все дни изгнания он таскался к начальникам, ко всем начальникам, какие только были и каких он мог придумать, кланялся, плакал, клялся в своей невиновности, умолял пожалеть его молодость, давал обещания на всю жизнь не открывать рта иначе, как для просьб и славословий. И те смеялись над ним, как и мы, и называли его «Маленькая несчастная свинья», и кричали ему:
Строка 18 ⟶ 24 :
— Эй ты, маленькая свинья!
 
И он послушно бежал на зов: он думал каждый раз услышать весть о возвращении на родину, а они только шутили. Они знали, как и мы, что он не виновен, но его муками они думали напугать других маленьких свиней,  — как будто и так не достаточно трусливы они!
 
Приходил он и к нам, гонимый животным страхом одиночества; но суровы и замкнуты были наши лица, и тщетно он искал ключа. Теряясь, он называл нас милыми товарищами и друзьями, а мы качали головой и говорили:
Строка 24 ⟶ 30 :
— Смотри! Тебя услышат.
 
И он позволял себе глядеть на дверь, эта маленькая свинья. Ну разве можно было сохранить серьезность! И мы смеялись отвыкшими от смеха голосами, а он, ободренный и утешенный, присаживался ближе и рассказывал и плакал о своих любимых книжечках, оставшихся на столе, о своей мамаше и братцах, о которых он не знает, живы они или уже умерли от страха и тоски.
 
И мы смеялись отвыкшими от смеха голосами, а он, ободренный и утешенный, присаживался ближе и рассказывал и плакал о своих любимых книжечках, оставшихся на столе, о своей мамаше и братцах, о которых он не знает, живы они или уже умерли от страха и тоски.
 
Под конец мы его выгоняли.
 
Когда началась голодовка, его охватил ужас  — невыразимо-комичный ужас. Ведь он очень любил покушать, бедная свинья, и он очень боялся милых товарищей, и очень боялся начальников: растерянно бродил он среди нас и часто вытирал платком лоб, на котором выступило что-то  — слезы или пот. И нерешительно спросил меня:
 
— Вы долго будете голодать?
 
— Долго,  — сурово ответил я.
 
— А потихоньку вы ничего кене будете есть?
 
— Мамаши будут присылать нам пирожков,  — серьезно согласился я.
 
Он недоверчиво посмотрел на меня, покачал головою и, вздохнув, ушел. А на другой день заявил, зеленый от страха, как попугай:
 
— Милые—Милые товарищи! Я тоже буду голодать с вами.
 
И был общий ответ:
Строка 48 ⟶ 52 :
— Голодай один.
 
И он голодал! Мы не верили, как не верите вы, мы думали, и точто он ест что-нибудь потихоньку, и так же думали надсмотрщики. И когда под конец голодовки он заболел голодным тифом, мы только пожали плечами: «Бедная маленькая свинья!» Но один из нас — тот, что никогда не смеялся, угрюмо сказал:
 
«Бедная маленькая свинья!» И один из пас — тот, что никогда не смеялся, угрюмо сказал:
 
— Он наш товарищ. Пойдемте к нему.
 
Он бредил, и жалок, как вся его жизнь, был этот бессвязный бред. О своих любимых книжечках говорил он, о мамашемама-ше и братцах; он прогилпросил пирожков и клялся, что не виновен, и просил прощения. И родину он звал, звал милую Францию,  — о, будь проклято слабое сердце человека! Он душу раздирал этим зовом: «Милая Франция!» Мы все были в палате, когда он умирал. Сознание вернулось к нему перед смертью, и тихо он лежал, такой маленький, слабый, и тихо стояли мы, его товарищи. И все мы, все до единого, услышали, как он сказал:
 
— Когда я умру, пойте надо мноймною Марсельезу.
Мы все были в палате, когда он умирал. Сознание вернулось к нему перед смертью, и тихо он лежал, такой маленький, слабый, и тихо стояли мы, его товарищи. И все мы, все до единого, услышали, как он сказал:
 
— Что ты говоришь!  — воскликнули мы, содрогаясь от радости и закипающего гнева. И он повторил:
— Когда я умру, пойте надо мной Марсельезу.
 
— Что ты говоришь! — воскликнули мы, содрогаясь от радости и закипающего гнева.
 
И он повторил:
 
— Когда я умру, пойте надо мною Марсельезу.
 
И впервые случилось так, что сухи были его глачаглаза, а мы  — мы плакали, плакали все до единого, и, как огонь, от которого бегут дикие звери, горели наши слезы.
 
Он умер, и мы пели над ним Марсельезу. Молодыми и сильными голосами пели мы великую песню свободы, и грозно вторил нам океан и на хребтах валов своих нес в милую Францию и бледный ужас, и кровавокраснуюкроваво-красную надежду. И навсегда стал он знаменем нашим  — это ничтожество с телом зайца и рабочего скота и великою душою человека. На колени перед героем, товарищи и друзья!
 
Мы пели. На нас смотрели ружья, зловеще щелкалищелками их замки, и острые жала штыков угрожающе тянулись к нашим сердцам , — и все громче, все радостнее звучала громкая песня; в нежных руках бойцов тихо колыхался черный гроб.
 
Мы пели Марсельезу!
</div>
 
 
<div class="indent">
[[Категория:Русская проза, малые формы]]
''Август 1903 г.''
[[Категория:Литература 1903 года]]
</div>
[[Категория:Проза Леонида Николаевича Андреева]]
 
[[fi:Marseljeesi (Andrejev)]]