Вместо вступления (Тургенев): различия между версиями

| ИЗЦИКЛА = Литературные и житейские воспоминания (1854-1883)

| ДАТАПУБЛИКАЦИИ = 1869 г., I том «СочиненийСочинения И. С. Тургенева», том I, изд. бр. Салаевых

Около пасхи 1843 года, в Петербурге произошло событие, и само по себе крайне незначительное, и давным-давно поглощенное всеобщим забвением. А именно: появилась небольшая поэма некоего Т. Л.,<ref>''Тургенев-Лутовинов''. Лутовиновы&nbsp; — род Тургенева со стороны матери. ''Ред.''</ref> под названием «[[Параша (Тургенев)|Параша]]».&nbsp; — Этот Т. Л. был я; этою поэмой я вступил на литературное поприще. С тех пор прошло почти двадцать пять лет, и вот, по поводу нового издания моих сочинений, мне захотелось побеседовать с читателем и передать ему хотя частицу тех воспоминаний, которые накопились у меня в течение четверти века… {{lang|lat|Grande aevi spatium!}},<ref group=*>ОгромныйГромадный периодотрезок времени! ''Ред.''</ref>&nbsp; — Не обещаю читателю ничего очень нового, ничего «пикантного»; предуведомляю его также, что многое должно будет остаться невысказанным или недосказанным. За причинами подобных недомолвок ходить недалеко. Все мы знаем, что многое изменилось с 1843 года, многое исчезло совершенно… но не все ещеещё связи порваны между нынешним настоящим и тогдашним прошедшим; много лиц осталось в живых&nbsp; — и не одни лица уцелели. А правду, беспристрастную и всестороннюю правду можно высказать только о том, что окончательно сошло со сцены. Потому я решаюсь ограничиться несколькими отрывками, несколькими отдельными главами из моих воспоминаний; внутреннее единство, я надеюсь, скажется в них; но от наружного единства, от последовательности рассказа отказываюсь заранее. Считаю, однако, нужным сообщить предварительно несколько данных, касающихся лично до меня и определяющих исходную точку моей деятельности.

Окончив курс по филологическому факультету С.-Петербургского университета в 1837 году, я весною 1838 года отправился доучиваться в Берлин.<ref>''Окончив курс по филологическому факультету С.-Петербургского университета в 1837 году...'' — здесь Тургенев не совсем точен, впрочем, причины этой неточности не вполне ясны. На самом деле он закончил первое (словесное, или филологическое) отделение философского факультета, о чём свидетельствует копия его аттестата, хранящаяся в ЦГИАЛ <small>(см.: Тургенев, ПСС и П, Письма, том I, с. 633; ''[[Николай Михайлович Лисовский|Лисовский Н. М.]]'' Новые материалы для биографии И. С. Тургенева. СПб., 1892, с. 6)</small>.</ref> Мне было всего 19 лет; об этой поездке я мечтал давно. Я был убежденубеждён, что в России возможно только набраться некоторых приготовительных сведений, но что источник настоящего знания находится за границей. Из числа тогдашних преподавателей С.-Петербургского университета не было ни одного, который бы мог поколебать во мне это убеждение; впрочем, они сами были им проникнуты; его придерживалось и министерство, во главе которого стоял [[Сергей Семёнович Уваров|граф Уваров]],&nbsp; — посылавшее на свой счетсчёт молодых людей в немецкие университеты. В Берлине я пробыл (в два приезда) около двух лет. Из числа русских, слушавших университетские лекции, назову: в течение первого года&nbsp; — [[Николай Владимирович Станкевич|Н. Станкевича]], [[ЭСБЕ/Грановский, Тимофей Николаевич|Грановского]], [[ЭСБЕ/Фролов, Петр Александрович|Фролова]]; в течение второго&nbsp; — столь известного впоследствии [[Михаил Александрович Бакунин|М. Бакунина]].<ref>История знакомства Тургенева с [[ЭСБЕ/Грановский, Тимофей Николаевич|Т. Н. Грановским]] (1813—1855) была изложена Тургеневым пятнадцатью годами ранее, в некрологической статье «[[Два слова о Грановском (Тургенев)|Два слова о Грановском]]». С [[Михаил Александрович Бакунин|Михаилом Бакуниным]] (1814—1876), который впоследствии стал одним из основоположников и теоретиков народничества и анархизма <small>(см.: ''Пирумова Н. М.'' Бакунин. Жизнь и деятельность. М.: Наука, 1966, с. 25—155)</small>, Тургенев познакомился в Берлине в июле 1840 г. и некоторое время жил с ним на одной квартире.</ref> Я занимался философией, древними языками, историей и с особенным рвением изучал [[Георг Вильгельм Фридрих Гегель|Гегеля]] под руководством профессора [[ЭСБЕ/Вердер, Карл|Вердера]].<ref>''...изучал Гегеля под руководством профессора Вердера''. — [[ЭСБЕ/Вердер, Карл|Вердер (Werder) Карл]] (1806—1893) — немецкий философ-гегельянец и драматург. Тургенев, Станкевич, Грановский и Бакунин, посещавшие его лекции, находились с ним в дружеских отношениях, о чём неоднократно говорится в письмах Тургенева <small>(см., например, письмо Тургенева к Т. Н. Грановскому от 4 (16) июля 1840 г., а также: Горбачева, Молодые годы Т, с. 8—10)</small>. Сохранились записанные Тургеневым конспекты лекций Вердера по философии Гегеля.</ref> В доказательство того, как недостаточно было образование, получаемое в то время в наших высших заведениях, приведу следующий факт: я слушал в Берлине латинские древности у [[ЭСБЕ/Цумпт, Карл-Готтлоб|Цумпта]],<ref>''...слушал в Берлине латинские древности у Цумпта...'' — [[ЭСБЕ/Цумпт, Карл-Готтлоб|Цумпт (Zumpt) Карл-Готтлоб]] (1792—1849) — профессор Берлинского университета, автор широко известной латинской грамматики и учебника по древней истории. В музее И. С. Тургенева в Орле хранятся пять тетрадей — записи лекций Цумпта о римских древностях (1838—1839) и ещё одна тетрадь, содержащая записи его лекций об «[[ЭСБЕ/Анналы|Анналах]]» [[Публий Корнелий Тацит|Тацита]] (1841) на немецком языке, принадлежавшие Тургеневу.</ref> историю греческой литературы у Бока&nbsp;Бöка — а на дому принужден был зубрить латинскую грамматику и греческую, которые знал плохо.<ref>''...историю греческой литературы у Бöка...'' — [[ЭСБЕ/Бёк, Август|Бöк (вернее, Бёк — Böckh) Август]] (1785—1867) — профессор Берлинского университета, один из основоположников античной [[ЭСБЕ/Эпиграфика|эпиграфики]]. Записанные Тургеневым на немецком языке лекции этого профессора по истории греческой литературы хранятся в ИРЛИ.</ref> И я был не из худших кандидатов.

Стремление молодых людей&nbsp; — моих сверстников&nbsp; — за границу напоминало искание славянами начальников у заморских варягов. Каждый из нас точно так же чувствовал, что его ''земля'' (я говорю не об отечестве вообще, а о нравственном и умственном достоянии каждого) велика и обильна, а порядка в ней нет. Могу сказать о себе, что лично я весьма ясно сознавал все невыгоды подобного отторжения от родной почвы, подобного насильственного перерыва всех связей и нитей, прикреплявших меня к тому быту, среди которого я вырос… но делать было нечего. Тот быт, та среда, и особенно та полоса ее, если можно так выразиться, к которой я принадлежал&nbsp; — полоса помещичья, крепостная&nbsp; — не представляла ничего такого, что могло бы удержать меня. Напротив: почти все, что я видел вокруг себя, возбуждало во мне чувства смущения, негодования&nbsp; — отвращения, наконец. Долго колебаться я не мог. Надо было либо покориться и смиренно побрести общей колеей, по избитой дороге; либо отвернуться разом, оттолкнуть от себя «всех и вся», даже рискуя потерять многое, что было дорого и близко моему сердцу. Я так и сделал… Я бросился вниз головою в «немецкое море», долженствовавшее очистить и возродить меня, и когда я, наконец, вынырнул из его волн&nbsp; — я всевсё-таки очутился «Западником», и остался им навсегда.<ref>''Я бросился вниз головою в «немецкое море», долженствовавшее очистить и возродить меня ~ очутился «западником», и остался им навсегда''. — Позднее [[Фёдор Михайлович Достоевский|Достоевский]] «ядовито обыграет в „[[Бесы (Достоевский)|Бесах]]“ эту черту — «уважение к классической немецкой культуре», — как отмечает Н. Ф. Буданова в статье «Проблема „отцов“ и „детей“ в романе „Бесы“» <small>(см.: Достоевский. Материалы и исследования. 1. Л., 1974, с. 168)</small>.</ref>

Мне и в голову не может приттиприйти осуждать тех из моих современников, которые другим, менее отрицательным путемпутём достигли той свободы, того сознания, к которым я стремился… Я хочу только заявить, что я другого пути перед собой не видел. Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел; для этого у меня, вероятно, недоставало надлежащей выдержки, твердоститвёрдости характера. Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага за тем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенныйопределённый образ, носил известное имя: враг этот был&nbsp; — крепостное право.<ref>''Мне необходимо нужно было ... Враг этот был — крепостное право''. — Не исключено, что рассуждение Тургенева о «своём враге» нашло отражение в исповеди Версилова в романе Достоевского «[[Подросток (Достоевский)|Подросток]]» (1875). Об этом см.: <small>Достоевский, т. 17, с. 331—332 (примечания Е. И. Кийко)</small>.</ref> Под этим именем я собрал и сосредоточил всевсё, против чего я решился бороться до конца&nbsp; — с чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя Аннибаловская клятва; и не я один дал еееё себе тогда.<ref>''Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал её себе тогда''. — В первой части «[[Былое и думы (Герцен)/Часть 1|Былого и дум]]» [[Александр Иванович Герцен|Герцен]] рассказывает о том, как он и [[Николай Платонович Огарёв|Н. П. Огарёв]] дали в конце 1820-х годов клятву на [[ЭСБЕ/Воробьевы горы|Воробьёвых горах]], «в виду всей Москвы, пожертвовать <...> жизнью на избранную <...> борьбу», т. е. на борьбу с крепостным правом.</ref> Я и на Запад ушелушёл для того, чтобы лучше еееё исполнить. И я не думаю, чтобы моемоё западничество лишило меня всякого сочувствия к русской жизни, всякого понимания еееё особенностей и нужд. «[[Записки охотника (Тургенев)|Записки Охотника]]», эти, в своесвоё время новые, впоследствии далеко опереженныеопережённые, этюды были написаны мною за границей; некоторые из них&nbsp; — в тяжелыетяжёлые минуты раздумья о том: вернуться ли мне на родину, или нет?<ref>''«[[Записки охотника (Тургенев)|Записки охотника]]» ... были написаны мною за границей''. — И здесь не совсем точно. Известно, что в России Тургенев написал «[[Певцы (Тургенев)|Певцы]]» (1850, Тургенево — Петербург), «[[Свидание (Тургенев)|Свидание]]» (1850, Тургенево — Петербург), «[[Бежин луг (Тургенев)|Бежин луг]]» (1850—1851, Москва) и позднее «[[Стучит! (Тургенев)|Стучит!]]» (1874, Спасское).</ref> Мне могут возразить, что та частичка русского духа, которая в них замечается, уцелела не по милости моих западных убеждений, но несмотря на эти убеждения и помимо моей воли. Трудно спорить о подобном предмете;&nbsp;— знаю только, что я, конечно, не написал бы «Записок Охотникаохотника», если б остался в России. Скажу также, что я никогда не признавал той неприступной черты, которую иные заботливые и даже рьяные, но малосведущие патриоты непременно хотят провести между Россией и Западной Европой, той Европой, с которою природапорода, язык, вера так тесно еееё связывают. Не составляет ли наша, славянская раса&nbsp; — в глазах филолога, этнографа&nbsp; — одной из главных ветвей индо-германского племени? И если нельзя отрицать воздействия Греции на Рим, и обоих их вместе&nbsp; — на германо-романский мир, то на каком же основании не допускается воздействие этого&nbsp; — что ни говори&nbsp; — родственного, однородного мира на нас? Неужели же мы так мало самобытны, так слабы, что должны бояться всякого постороннего влияния и с детским ужасом отмахиваться от него, как бы он нас не испортил? Я этого не полагаю: я полагаю, напротив, что нас хоть в семи водах мой&nbsp;, — нашей, русской, сути из нас не вывести. Да и что бы мы были, в противном случае, за плохенькийплохонький народец! Я сужу по собственному опыту: преданность моя началам, выработанным западною жизнию&nbsp; — не помешала мне живо чувствовать и ревниво оберегать чистоту русской речи. Отечественная критика, взводившая на меня столь многочисленные, столь разнообразные обвинения&nbsp; — помнится, ни разу не укоряла меня в нечистоте и неправильности языка, в подражательности чужому слогу.<ref>''Отечественная критика ... ни разу не укоряла меня в нечистоте и неправильности языка, в подражательности чужому слогу''. — Это утверждение Тургенева получило критический отклик в рецензии «Литературная новость. Заметка для любознательных стариков и старушек» [[Дмитрий Иванович Минаев|Д. Д. Минаева]], скрывшегося под псевдонимом Д. Свияжский: «Да, отечественная критика, — писал он, — при всех её нападках на г. Тургенева, никогда не сводила его деятельность к почтенной, но более чем скромной роли „сберегателя чистоты русской речи“» (Дело, 1869, № 12, с. 48—49).</ref>

А впрочем&nbsp; — {{lang|it|«basta cosi»}};<ref group=*>Хватит«хватит, бастадовольно!» ''Ред.''(дословно: баста!)</ref>; довольно распространяться о собственной особе; буду говорить о других. Это интереснее и для читателя, и для меня самого. Позволяю себе заметить, что отрывки из моих воспоминаний, которые я решаюсь представить на суд публики, следуют друг за другом в хронологическом порядке и что первый из них относится ко времени, предшествовавшему 1843 году.

{{right2|''Баден-Баден. 1868 г.''}}