Пекин (Пясецкий)/Азия 1900 (ДО): различия между версиями

Содержимое удалено Содержимое добавлено
Новая: «{{Азия (Крубер, Григорьев, Барков, Чефранов) | АВТОР = П. Я. Пясецкій | НАЗВ…»
(нет различий)

Версия от 17:00, 15 ноября 2018

Пекинъ
авторъ П. Я. Пясецкій
Изъ сборника «Азія. Иллюстрированный географическій сборникъ». Опубл.: 1900. Источникъ: А. А. Круберъ, С. Григорьевъ, А. Барковъ, С. Чефрановъ. Азія. Иллюстрированный географическій сборникъ. — М., 1900.

[51]

Пекинъ.

До столицы остается всего одинъ переѣздъ. И какъ я доволенъ, что не вчера ночью, а сегодня утромъ мы выѣзжаемъ въ Бей-Цзинъ. Не знаю, что вы чувствуете теперь, читатель, когда ваши мысли уносятся къ такъ называемой Великой Столицѣ Востока, но я почти въ лихорадочномъ волненіи отъ ожиданія и нетерпѣнія увидать ее скорѣе; я [52]точно готовлюсь къ чему-то чрезвычайно важному… Да, ничего подобнаго не испытываешь, подъѣзжая къ европейскимъ городамъ, какъ бы они знамениты ни были.

Утро стоитъ знойное. Мы проѣзжаемъ то улицами селеній, съ ихъ лавками, харчевнями и вывѣсками, то полями, мимо фермъ, кладбищъ и деревень, стоящихъ подъ тѣнью восточныхъ туй, можжевельниковъ и плакучихъ ивъ; и онѣ такъ часты, что мнѣ кажется — я ѣду все по одному огромному имѣнію съ безчисленными хозяйственными и жилыми постройками.

Наконецъ, передъ нами открылась длинная улица предмѣстья Пекина, Данъ-По, широкая, просторная, но очень грязная, по причинѣ недавнихъ дождей; а въ глубинѣ ея явилась и величественная стѣна столицы съ возвышающимся здѣсь надъ нею огромнымъ и оригинальнымъ бастіономъ. Въѣхавъ въ улицу предмѣстья, я сразу почувствовалъ рѣзкую перемѣну въ воздухѣ, который здѣсь наполненъ такими противными испареніями, что было бы хорошо на время потерять обоняніе; зато какая любопытная картина для глазъ, какая невообразимая пестрота! Китайцы, почти исключительно мужчины, въ бѣлыхъ одеждахъ, полуголые или почти голые, снуютъ во всѣхъ направленіяхъ; разныхъ возрастовъ дѣти, старики, няньчащіе ребятъ, ослы, лошади, мулы — все слилось и толчется на мѣстѣ, или движется съ шумомъ и гамомъ; воюду лавки съ разнымъ товаромъ, — отъ каменнаго угля, гробовъ и мяса до предметовъ туземной роскоши; дымятся харчевни и кузницы; продавцы всякой всячины ходятъ съ своимъ товаромъ и стучатъ, поютъ или кричатъ каждый свое для привлеченія къ себѣ вниманія покупателей, другіе ѣдятъ и пьютъ. Жалкіе, отверженные гости на земномъ пару — нищіе, съ страшными лицами и косматыми головами, выпрашиваютъ милостыню; посреди улицы упала и издыхаетъ лошадь; ревутъ или стоятъ спокойно верблюды, посматривая на все своимъ кроткимъ и нѣсколько надменнымъ взглядомъ и задумчиво пережевывая въ сотый разъ свою жвачку. Солнце ярко освѣщаетъ и печетъ своими лучами этотъ оживленный базаръ, эту шумную толкучку, зтотъ муравейникъ, черезъ который мы проѣзжаемъ верхомъ, и все приближаемся къ высокой кирпичной стѣнѣ, пока совершенно скрывающей отъ насъ жизнь интереснаго города.

Теперь ясно, съ подробностями, рисуется передъ нашими глазами упомянутая величественная башня съ четырьмя рядами амбразуръ, изъ которыхъ должны бы грозно глядѣть на приближающихся жерла пушекъ; но всѣ амбразуры пусты, а въ двухъ или трехъ вставлены лишь деревянные щиты, на которыхъ нарисованы черные кружки съ краснымъ ободкомъ, долженствующіе изображать собою дула орудій и какъ бы объясняющіе, для чего сдѣланы въ башнѣ какъ эти, такъ и всѣ [53]остальныя окошечки. Наконецъ, мы у основанія стѣны, служащей подножіемъ описанной башни. Окружающая Пекинъ стѣна такъ высока, что стоя даже не очень близко къ ней нужно сильно поднять голову, чтобъ увидѣть ея верхній зубчатый край. У основанія ея вырытъ каналъ, который, такъ же какъ и она, окружаетъ столицу со всѣхъ сторонъ, и черезъ него здѣсь перекинутъ мостъ; за нимъ пошла гладкая дорога, сложенная изъ большихъ каменныхъ плитъ. Далѣе, въ томъ мѣстѣ, гдѣ стѣна образуетъ округленный поворотъ, эта дорога расширилась въ площадь, на которой толпился народъ и продавались фрукты и всякій старый хламъ.

Обогнувъ упомянутый полукруглый выступъ стѣны, мы въѣхали черезъ гигантскія ворота, показывающія страшную толщину ея, во дворъ, который также обнесенъ со всѣхъ сторонъ стѣною, одинаковой высоты съ внѣшнею: на немъ растутъ деревья и стоитъ кумирня, изящная крыша которой покрыта желтой черепицеЙ; и этотъ желтый императорскій цвѣтъ напомнилъ намъ, что мы находились въ резиденціи богдыхана. Изъ дворца повернули налѣво, черезъ другія ворота, и теперь вступили въ столицу[1].

Тутъ мостовая… читатель думаетъ, стала гораздо лучше, — нѣтъ, она кончилась сейчасъ за воротами, и за нею пошла просто земляная, пыльная дорога. Широкая улица, обставленная двумя непрерывными рядами одноэтажныхъ домиковъ, которые заняты исключительно лавками, была занята народомъ, пѣшимъ или ѣхавшимъ — по преимуществу верхомъ на ослахъ, гремящихъ надѣтыми на нихъ бубенчиками и оглашающихъ воздухъ своимъ отвратительнымъ ржаньемъ. Кромѣ двигающагося народа, на скамеечкахъ сидятъ подъ огромными зонтиками и навѣсами множество продавцовъ съ фруктами и разными готовыми кушаньями, разставленными въ чашкахъ или разложенными на лоткахъ, и все это, конечно, покрывается толстѣйшимъ слоемъ пыли, осѣдающей изъ воздуха, который переполненъ ею до густоты. Далѣе ряды лавокъ прервались, и въ улицѣ уже нѣтъ ни того многолюдства, ни того раздирающаго уши разнороднаго шума. Изъ воротъ невзрачныхъ и на видъ пустыхъ домовъ выглядываютъ жители — мужчины, а иногда и женщины, толстыя, набѣленныя и некрасивыя, а также хорошенькія, молоденькія дѣвушки; изъ разносчиковъ тутъ встрѣчались только продавцы цвѣтовъ.

Двигаясь далѣе, мы подъѣхали къ огромной, заново раскрашенной башнѣ, въ окраскѣ которой преобладалъ красный цвѣтъ. Она деревянная, на каменномъ фундаментѣ, въ которомъ черезъ перекрещивающіеся [54]пролеты проходятъ крестомъ двѣ улицы. Кругомъ ея верхняго этажа обходитъ галлерея подъ навѣсомъ изогнутой черепичной крыши, поддерживаемой деревянными колоннами: выше находится еще этажъ, меньшей вышины, безъ галлереи, а лишь съ одними окнами, закрытыми рѣшетками, и надъ ними вторая черепичная крыша, высокая и изящно отдѣланная. Отъ этой башни мы повернули направо въ другую улицу, и она представила самую любопытную картину, какую я когда-либо видѣлъ.

Средина улицы представляется возвышенною въ видѣ насыпи или вала около сажени вышины, такъ что ѣдущій здѣсь, особенно верхомъ, находится на значительной высотѣ и смотритъ на стоящіе по бокамъ одноэтажные дома нѣсколько сверху. Здѣсь опять почти каждый домъ выходитъ на улицу лавкою или магазиномъ и фасады послѣднихъ отдѣланы съ поражающею, совершенно своеобразною роскошью: весь фасадъ дома, напримѣръ, представляетъ ажурную рѣзьбу по дереву, вызолоченную или только покрытую лакомъ; узоры ея чрезвычайно сложны и разнообразны: на однихъ домахъ изображены въ фигурахъ цѣлыя поэмы, другіе украшены букетами и гирляндами цвѣтовъ, красиво сгруппированными фруктами, или вѣтками и листьями, на третьихъ представлены разные звѣри, птицы и другія животныя или просто арабески того или другого стиля. Издали эти изящные фасады магазиновъ, особенно вызолоченные, чрезвычайно похожи на иконостасы нашихъ церквей. Разсматривая подробности ихъ, дивишься искусству и терпѣнію рѣзчиковъ, а съ другой стороны приходишь къ заключенію, что, значитъ, эта рѣзная работа, которая у насъ такъ высоко цѣнится, здѣсь вовсе не дорога, если подобныя сокровища выставляются прямо на улицѣ, снаружи, гдѣ они подвергаются пыли и дождю.

Но вотъ другая характерная особенность Великой Столицы: рядомъ съ описанными блестящими и раззолоченными магазинами (или собственно напротивъ ихъ) тянется линія балагановъ, прикрытыхъ какими-то тряпками, вродѣ одѣялъ нищихъ; а па землѣ повсюду грязь, соръ и всякая рухлядь; въ этомъ ряду помѣщаются мясныя, зеленныя и другія лавки, каждая съ своими вывѣсками, самыхъ разнообразныхъ формъ, цвѣтовъ и значеній, а именно: висящія разноцвѣтныя доски съ надписями, бумажная бахрома, цвѣтныя перья, куски матерій, столбы съ различными фигурами и проч. И, буквально, нѣтъ ни одной сажени, на которой бы не было людей.

Далѣе мы подъѣхали къ новой стѣнѣ, но улица продолжалась, проходя чрезъ двойныя ворота Хоу-Мынь. Здѣсь на открытомъ воздухѣ, только подъ широкимъ навѣсомъ этихъ воротъ, расположенъ ресторанъ, ведущій, какъ видно, весьма оживленную торговлю. Вотъ какъ [55]онъ устроенъ: въ промежуткѣ между двумя проѣздами стоять большіе столы съ разными горячими кушаньями, фруктами, чайниками съ горячей водой и множествомъ разной посуды: это — буфетъ. Въ другихъ Улица въ китайскомъ городѣ.Улица въ китайскомъ городѣ. мѣстахъ, по сторонамъ проѣзжей дороги, разставлены столики для посѣтителей, и многочисленная прислуга снуетъ на самой дорогѣ, перебѣгая отъ одного столика къ другому, выслушивая заказы и исполняя требованія гостей, которые тутъ ѣдятъ и пьютъ. [56]

Мы проѣзжаемъ черезъ ресторанъ верхомъ и такъ близко отъ самихъ столовъ, что того и гляди задѣнешь кого-нибудь изъ посѣтителей или стащишь у него ногою тарелку съ кушаньемъ. Тутъ же черезъ этотъ оригинальный ресторанъ безпрестанно проѣзжаютъ телѣги. Въ воздухѣ стоитъ пыль, кухонный чадъ и табачный дымъ; откуда-то пахнетъ опіемъ; всѣ говорятъ каждый свое, и каждый говоритъ, какъ кричитъ, потому что иначе даже ближайшій сосѣдъ ничего не услышитъ.

Черезъ эти ворота мы вступаемъ въ такъ называемый Императорскій городъ, т.‑е. въ центральную часть Пекина, обнесенную со всѣхъ сторонъ особенной стѣной, а въ глубинѣ улицы, которую окаймллютъ съ боковъ низкія зданія казармъ для манчжурскихъ войскъ, тянется поперекъ розовая стѣна, окружающая, слѣдовательно, третій внутренній четыреугольникъ, такъ называемый Запрещенный городъ, — Цинь-чэнъ, и скрывающая отъ глазъ простыхъ смертныхъ всего міра таинственную обитель богдыхановъ — дворцы и сады Сына Неба, какъ величаютъ китайцы своего императора. Эта розовая стѣна наполовину облиняла, штукатурка ея обвалилась, по своему верхнему краю она одѣта темножелтой эмалированной черепицей, во многихъ мѣстахъ перебитой и упавшей; а Фундаментъ ея опускается въ воду канала, окружающаго Запрещенный городъ также со всѣхъ сторонъ.

Изъ-за стѣны видны лишь деревья да изящныя крыши нѣкоторыхъ дворцовыхъ зданій, стоящихъ отдѣльными павильонами. Далѣе надъ стѣною поднимается невысокая, искусственно сдѣланная горка, на которой устроены три босѣдки съ разнообразными крышами изъ синей и желтой эмалированной черепицы. Эта горка, какъ гласитъ исторія, вся состоитъ изъ каменнаго угля, представляющаго тотъ запасъ топлива, который былъ сдѣланъ для дворцовъ во время осады Пекина маньчжурами. На ней же лишилъ себя жизни послѣдній императоръ минской династія.

Итакъ, путешественникъ можетъ видѣть: только упомянутый каналъ съ мраморной оградой и нѣсколькими такими же мостами черезъ него, стѣну, верхушки деревьевъ, крыши нѣкоторыхъ зданій и упомянутыя три бесѣдки; но онъ не увидитъ изъ-за стѣны ни одного человѣка и не составитъ себѣ ни малѣйшаго понятія о совершающейся за нею жизни. А близость ея только усиливаетъ желаніе познакомиться со всѣми ея подробностями, и я чувствую себя неудовлетвореннымъ. Совсѣмъ не таково было мое представленіе, созданное по описаніямъ и китайскимъ картинамъ: я никакъ не представлялъ себѣ дворца китайскаго императора, во-первыхъ, въ такой степени скрытымъ за стѣнами; во-вторыхъ, не ожидалъ увидать вокругъ, вблизи самого дворца, такой запущенности и упадка, такого неприбраннаго вида, — напримѣръ, [57]разрушающихся старыхъ зданіи, готовыхъ упасть деревьевъ, толпы пріютившихся тутъ же грязныхъ нищихъ и т. п. Я зналъ о разрушеніи и упадкѣ китайской столицы, но не думалъ, что они достигли такой степени.

Итакъ, мы въ Пекинѣ, въ домѣ русскаго посольства, въ средѣ своихъ земляковъ. И, увидавъ себя снова посреди европейскаго комфорта, мы почувствовали всю его прелесть и превосходство надъ китайскимъ умѣньемъ или, правильнѣе, ихъ неумѣньемъ жить; но нельзя не пожалѣтъ о томъ, что комфортъ очень скоро дѣлаетъ человѣка нѣжнымъ тепличнымъ растеніемъ.

На слѣдующій день я проснулся рано и, по усвоенному мною обычаю, спѣшилъ взобраться на какой-нибудь возвышенный пунктъ, чтобы съ него осмотрѣть городъ и оглядѣться въ немъ. Мнѣ совѣтовали совершить для этой цѣли прогулку по стѣнѣ, раздѣляющей Пекинъ на два большихъ отдѣла — маньчжурскій или татарскій городъ, и китайскій. Г. Поповъ, драгоманъ русскаго посольства, предложилъ быть моемъ руководителемъ, и мы отправились вмѣстѣ.

Пекинскія городскія стѣны имѣютъ тридцать футовъ вышины и двадцать пять ширины въ основаніи, кверху же нѣсколько съуживаются; на нихъ всходятъ по особеннымъ, для этой цѣли устроеннымъ откосамъ или спускамъ, при входѣ на которые находятся всегда запертыя ворота, но за ассигнацію, равняющуюся нѣсколькимъ тысячамъ чохъ, по пекинскому счету, а на наши деньги копѣйкамъ пятнадцати, привратникъ открылъ ихъ и пропустилъ насъ безъ всякихъ препятствій и предосторожностей. Скоро мы уже шли по широкой, одѣтой квадратными плитами, верхней плошади стѣны, мѣстами густо заросшей травой и кустарникомъ, мѣстами покрытой цвѣтниками; и я, смотря оттуда на зелень почти непрерывныхъ садовъ, въ которыхъ мелькали крыши домовъ, забывалъ, что иду по стѣнѣ многолюднаго Пекина, а не по дорожкѣ въ какомъ нибудь паркѣ.

Долго шли мы по стѣнѣ, все въ одномъ направленіи, и я все ожидалъ, когда же наконецъ откроется передо мною столица во всемъ ея величіи, о которомъ мнѣ такъ много разсказывали май-май-чэнскіе китайцы, да и не они одни.

Когда же я увижу зеркальныя воды ея обширныхъ прудовъ и чудеса китайской архитектуры, — ея волшебные сады съ дворцами, балконами, мостами и бесѣдками, какіе являются европейцамъ въ ихъ воображеніи? Смотрю во всѣ стороны, ищу глазами того изящества, роскоши и красоты, какими щеголяютъ другія столицы, — ищу, но ничего, говорящаго о нихъ, о резиденціи Сына Неба, не вижу.

Спутникъ наконецъ указалъ мнѣ на дворецъ богдыхана. Но я не хотѣлъ вѣрить ни его словамъ, ни своимъ глазамъ, — до такой степени [58]то, что было видно отъ дворца, не отвѣчало моему ожиданію и представленію, — я досадовалъ на то, что видно такъ мало и что увидать остального невозможно ни подъ какимъ предлогомъ. Приходилось довольствоваться описаніями и создавать ссбѣ какіе угодно образы на слѣдующія темы: „Сѣни Обширнаго Міра“, „Сѣни Совершеннаго Спокойствія“, „Сѣни Прочнаго Мира“, „Спокойный Дворецъ Неба“, „Дворецъ Земного Отдохновенія“ или „Дворецъ Супруги Неба“, „Дворецъ Напряженія Мыслей“, „Храмъ Великаго Счастія“ и другія подобныя названія зданій Запрещеннаго города. Если же вы, читатель, придете на то мѣсто внутренней пекинской стѣны, гдѣ я стою въ настоящую минуту и откуда всего виднѣе доступныя части дворца, то вы увидите лишь слѣдующее: заросшую травою площадь, черезъ которую проходитъ вымощенная каменными плитами дорога, ведущая черезъ довольно неуклюжее зданіе, вродѣ сарая съ тройными воротами, на слѣдующій дворъ; увидите этотъ дворъ, также обнесенный стѣною, также съ каменною дорогою посрединѣ и со вторымъ подобнымъ, но болѣе красивымъ зданіемъ, имѣющимъ также трое воротъ; за нимъ виднѣются сады, и между деревьями возвышается рядъ углубляющихся въ перспективу зданій, съ довольно огромными крышами желтаго, зеленаго и синяго цвѣтовъ. Вотъ и все; но и это малое доступно глазу наблюдателя лишь въ общихъ чертахъ, потому что большое разстояніе мѣшаетъ видѣть какія-либо подробности. А всѣ ворота на заперти.

Спутникъ мой указалъ еще на немногія лучшія зданія города, возвышающіяся надъ общимъ уровнемъ домовъ; но они отстоятъ очень далеко отсюда и виднѣлись въ туманѣ. Кромѣ же этихъ немногихъ зданій, глазу рѣшительно не на чемъ остановиться. Пекинъ, разсматриваемый съ высоты, даже вовсе не имѣетъ характера города, и только по уходящемъ въ даль стѣнамъ, да отдаленности возвышающихся на нихъ башенъ и деревьевъ, можно судить о его значительной величинѣ; видомъ же своимъ онъ скорѣе походитъ на пригородъ или подгородное село, весьма богатое садами, между которыми разсѣяны дома съ сѣрыми крышами и такія же ограды. Отсюда же можно видѣть, что Пекинъ стоитъ среди огромной равнины, на сѣверной и западной окраинахъ которой возвышается вдали хребетъ Инъ-шань.

Мы прошли верстъ пять вдоль стѣны, миновавъ нѣсколько устроенныхъ на ней домиковъ, въ которыхъ живутъ караульщики для охраненія здѣсь… не знаю чего; при этихъ домикахъ находятся дворики, цвѣтники и содержатся нѣкоторыя домашнія животныя.

Стѣна настолько высока, что городской шумъ, когда находишься на ней, слышенъ слабо, а потому я черезъ нѣсколько времени услыхалъ странные, довольно нѣжные дрожащіе звуки, которые лились откуда-то сверху. Я долго искалъ ихъ источника, и спутникъ мой, замѣтивъ это, [59]объяснилъ, что оригинальную музыку, которую я слышу, производятъ летающіе надъ нами вертящіеся голуби, благодаря особаго рода свисткамъ, прикрѣпленнымъ къ ихъ хвостамъ. Свистки эти дѣлаются изъ самаго легкаго матеріала, продставляютъ большое разнообразіе въ величинѣ, формѣ и по числу свистящихъ трубочекъ, которыхъ бываетъ отъ трехъ до семи въ каждомъ; а принципъ вездѣ одинъ и тотъ же, т.‑е. обыкновеннаго свистка; звуки же происходятъ отъ сопротивленія воздуха во время быстраго полета голубей. Для прикрѣпленія ихъ расщепляютъ одно изъ хвостовыхъ перьевъ и продѣвъ черезъ эту щель тонкую ножку свистка, имѣющую маленькую дырочку, вкладываютъ въ послѣднюю тоненькій клинышекъ вродѣ колесной чеки. Первоначально, говорятъ, эти свистки имѣли другое назначеніе, а именно предохраненіе голубей отъ хищныхъ птицъ, а потомъ превратились въ оригинальные музыкальные инструменты. Пекинцы, какъ видно, большіе охотники до этой музыки, потому что почти во всѣхъ концахъ столицы раздается этотъ дрожащій мелодичный свистъ, не лишенный нѣкоторой прелести.

Возвращаясь назадъ, мы остановились у одной изъ башенъ, построенной надъ воротами, черезъ которыя проходитъ самая главная улица Пекина Хо-Да-Мынь. Она была переполнена людьми всякаго рода, и въ это время по ней проходила богатая похоронная процессія; мы остались тутъ, пока вся она не прошла передъ нашими глазами. Процессія растянулась по крайней мѣрѣ на версту, но она не представляла одной непрерывной массы людей, а всѣ участвовавшіе въ ней шли отдѣльными группами на нѣкоторомъ разстояніи одна отъ другой, каждая въ своей особенной роли: одни несли какіе-нибудь символическіе знаки — флаги, зонтики особаго рода, какъ выраженіе извѣстнаго званія покойнаго; другіе имѣли въ рукахъ мѣдные «ло», въ которые колотили весьма усердно палками, но даже звуки мѣди не могли заглушить раздирающаго душу воя наемныхъ плакальщицъ; третьи сопровождали два паланкина и экипажъ, принадлежавшіе умершему; четвертая группа, наконецъ, несла его тѣло въ гробу подъ балдахиномъ, уставленнымъ на огромныхъ тяжелыхъ носилкахъ. Въ этой послѣдней группѣ участвовало человѣкъ шестьдесятъ, которые всѣ были одѣты въ одинаковое платье зеленаго цвѣта съ большими кругами яркихъ цвѣтовъ. За гробомъ въ нѣсколькихъ повозкахъ ѣхали родственники и друзья покойнаго въ бѣлыхъ, т.‑е. траурныхъ, одеждахъ. Это зрѣлище, печальное по своему существу, имѣло по внѣшнему виду скорѣе веселый торжественный характеръ: столько здѣсь было громкихъ звуковъ, столько блеска и яркихъ цвѣтовъ, необыкновенно оживлявшихъ картину; и самый катафалкъ былъ наряднѣе всего: онъ весь обитъ пунцовой шелковой матеріей, а на верху и по угламъ онъ имѣлъ позолоченныя украшенія, отъ которыхъ расходились на четыре [60]стороны плоскія и широчайшія, также позолоченныя цѣпи, поддерживаемыя людьми.

Почти всѣ вещи для этихъ процессій берутся напрокатъ, какъ, напримѣръ, катафалкъ, символы, одежда для участвующихъ въ процессіи людей, точно такъ, какъ и самые эти люди нанимаются изъ уличныхъ нищихъ. Похороны для нихъ — истинный праздникъ, потому что въ этотъ день они будутъ накормлены и, кромѣ того, пройдутся по городу въ нарядныхъ одеждахъ. На свои тряпки или почти голое тѣло они надѣваютъ нарядное ярко-цвѣтное платье; украшаютъ свои большею частью паршивыя головы форменными шляпами и, довольные какъ своимъ щегольскимъ костюмомъ, такъ предстоящими «чы-фань» (обѣдомъ) и денежнымъ вознагражденіемъ, они весело идутъ вдоль улицы, часто довольно откровенно смѣясь и заигрывая между собою.

Въ одну изъ другихъ нашихъ прогулокъ намъ довелось познакокомиться съ однимъ изъ обычныхъ явленій пекинской жизни, — съ поливаніемъ нѣкоторыхъ наиболѣе пыльныхъ столичныхъ улицъ. Какъ въ поливаніи улицъ вообще, такъ и въ китайскомъ способѣ производитъ его нѣтъ ничего особеннаго; но дѣло въ томъ, что здѣсь оно производится тою водою, которая собирается въ лужахъ, стоящихъ по сторонамъ упомянутаго выше средняго возвышенія. Эти лужи набираются во время дождей, и вода въ нихъ, постоянно пополняемая разными помоями и другими жидкостями, стоитъ цѣлое лѣто. Онѣ являются такимъ образомъ открытыми помойными ямами, и судите сами, какова должна быть въ нихъ вода. Отъ разросшихся водорослей она имѣетъ ярко-зеленый цвѣтъ и содержитъ огромное количество всякаго рода органическихъ примѣсей, которыя разлагаются въ ней и образуютъ различные газы, собирающіеся въ видѣ пузырей подъ пленкой, которая покрываетъ ихъ поверхность, такъ что подъ ней не сразу угадаешь присутствіе воды. Послѣдняя до того грязна и насыщена всякими гадостями, что кажется на видъ густою; пока она стоитъ неподвижно, такъ сказать, подъ своей корой послѣдняя препятствуетъ газамъ выдѣляться и подниматься въ воздухъ.

И вотъ по вечерамъ, когда поднятая съ улицъ густѣйшая пыль стоитъ въ воздухѣ и душитъ людей, они принимаютъ противъ нея мѣры посредствомъ поливанія дороги… но чѣмъ? — только что описанной водой изъ упомянутыхъ лужъ! И не испытавъ того, что бываетъ слѣдствіемъ этой поливки, нельзя себѣ представить всего ужаса того смрада, какой распространяется тогда въ воздухѣ. Скажу только, что обыкновенный, то-есть всегда болѣе или менѣе зловонный воздухъ пекинскихъ улицъ показался бы чистѣйшимъ воздухомъ полей въ сравненіи съ тою удушающею и производящею тошноту атмосферой, какую производитъ это убійственное „гигіеническое мѣропріятіе“. Мнѣ кажется, [61]что никогда прежде обоняніе мое не страдало въ такой степени, какъ здѣсь, въ этихъ улицахъ, во время или послѣ поливки ихъ; мнѣ казалось, что можно задохнуться здѣсь отъ зловредныхъ газовъ, и я старался какъ можно скорѣе, не дыша, проѣхать политое пространство.

А китайцы, повидимому, были совершенно равнодушны къ этой неизобразимой вони и какъ будто вовсе не замѣчали ея. Вотъ странные или, скорѣе, несчастные люди! Имъ, разумѣется, не проходятъ даромъ подобные эксперименты надъ своимъ здоровьемъ и жизнью: частыя эпидеміи оспы и тифа уносятъ постоянно большое количество жертвъ, а глазными болѣзнями страдаетъ чуть не большая половина населенія.

Да, Великая Столика Востока требуетъ немедленнаго и радикальнаго обновленія… А во время оно въ ней была устроена замѣчательная система водосточныхъ трубъ и водопроводовъ, остатки которыхъ еще и теперь можно видѣть кое-гдѣ. Они представляются въ видѣ каналовъ, не очень глубоко лежащихъ подъ землей, но обложенныхъ каменными плитами, скрѣпленными цементомъ. Въ Пекинѣ все приходитъ въ страшный упадокъ, судя по тому, что здѣсь встрѣчаешь на каждомъ шагу, — рядомъ золото и грязь, дорогую рѣзьбу и падающія зданія, изящнѣйшіе мраморные барельефы и жалкія развалины; и остатки старины вездѣ величественнѣе, богаче, изящнѣе, чѣмъ позднѣйшія произведенія архитектуры и искусствъ.

Нѣсколько дней спустя, мы отправились съ г. Поповымъ въ китайскій городъ съ цѣлью побродить по разнымъ магазинамъ. Пройдя нѣсколько улицъ и миновавъ колоссальныя ворота Цянь-Мынь, находящіяся въ знакомой читателю стѣнѣ, раздѣляющей Пекинъ на двѣ часта, мы вступили въ китайскую половину столицы, и только здѣсь я увидалъ всю ея кипучую жизнь, передъ которой въ манчжурскомъ городѣ, хотя также очень оживленномъ, можетъ показаться пусто, безжизненно и тихо. Тотчасъ за Цянь-Мыньскими воротами открывается большая, окруженная домами и лавками площадь, пересѣкаемая такъ называемою „Охраняющею городъ рѣкою“, — Ху-Чэнъ-Хэ, черезъ которую перекинутъ широкій каменный мостъ въ три проѣзда, украшенный четырьмя рѣзными мраморными оградами. У европейцевъ онъ извѣстенъ подъ названіемъ „моста нищихъ“, потому что эти жалкіе люди избрали его своимъ пріютомъ, сдѣлали, такъ сказать, клубомъ своимъ. Въ настоящее время членовъ этого клуба было довольно много на-лицо, и ужъ, конечно, ни одинъ непривычный человѣкъ не пройдетъ мимо группы пекинскихъ нищихъ, не удостоивъ ихъ вниманія, а передъ нѣкоторыми невольно останавливаешься и также невольно произносишь какое-нибудь восклицаніе ужаса или сожалѣнія… Видъ ихъ страшенъ: такую худобу тѣла, не исключая даже молодыхъ людей, я видывалъ только въ больницахъ на смертномъ одрѣ; ихъ одеждѣ, едва [62]прикрывающей нѣкоторыя части тѣла, не придумаешь названія; ихъ грязную и испеченную на солнцѣ кожу можно принять за кожу только потому, что видишь ее на человѣкѣ; ихъ молчаливое движеніе воочію представляетъ хожденіе ожившихъ мертвецовъ, а обращенные къ прохожимъ крики о милостынѣ раздираютъ душу; на ихъ лицахъ читаешь то выраженіе безсильной злобы, то чувства крайняго стыда, то послѣднія проявленія угасающей жизни… Да, эти нищіе, въ которыхъ съ трудомъ, признаешь такихъ же людей, какъ самъ, производятъ на душу европейца потрясающее и въ высшей степени тягостное впечатлѣніе. Я уже успѣлъ привыкнуть къ этимъ зрѣлищамъ, такъ какъ не разъ видѣлъ подобныхъ нищихъ въ лежавшихъ на пути къ Пекину китайскихъ городахъ; только тамъ они не встрѣчалась въ такомъ множествѣ, какъ здѣсь. Но воображаю, какое впечатлѣніе произволъ бы одинъ изъ подобныхъ типовъ, явившись на улицахъ любого изъ европейскихъ городовъ, гдѣ, я увѣренъ, никто не видалъ ничего подобнаго. Туземцы же такъ привыкли къ нимъ, что совсѣмъ ихъ не замѣчаютъ, словно бы ихъ и на существовало: нищіе ходятъ или сидятъ иа улицахъ, иногда лежатъ на плитахъ самой дороги, а ихъ только обходятъ, предоставляя имъ полную свободу заниматься своими дѣлами.

Когда мы шли черезъ ворота Цянь-Мынь, гдѣ безпрестанной вереницей проходятъ взадъ и впередъ люди и проѣзжаютъ телѣги, въ нихъ посреди дороги лежалъ на пыльныхъ камняхъ мальчишка лѣтъ двѣнадцати; онъ метался, какъ въ судорогахъ, и, не знаю отъ чего, страшно кричалъ, заглушая даже уличный гамъ; но ни одинъ человѣкъ не обратилъ на него вниманія больше того, сколько было нужно, чтобы только не натолкнуться на него. Всѣ люди проходили мимо, точь въ точь съ тѣмъ же участіемъ, съ какимъ пробирался при мнѣ мулъ, тащившій телѣгу: онъ опустилъ голову и, разсматривая глубокомысленно взглядомъ бившагося на землѣ человѣка, немножко пятился въ сторону и осторожно переставлялъ свои ноги, чтобъ нечаянно не наступить иа него.

Не берусь рѣшить, что доказываетъ подобное безпримѣрное равнодушіе къ страданіямъ и нуждѣ ближняго, — черствость ли сердца, крайній ли эгоизмъ, сознаніе ли своего безсилія помочь этимъ погибшимъ людямъ, или справедливое презрѣніе къ нимъ за ихъ собственные пороки, которые привели ихъ въ состояніе такой нищеты. А можетъ-быть и у нихъ причины тѣ же, что и у иностранцевъ, такъ же безучастныхъ къ нимъ, какъ и туземцы; европейцы сначала охотно подавали милостыню, но теперь рѣшительно отказались отъ прежней благотворительности и не даютъ ни единаго чоха ни одному, по той простой причинѣ, что сто̀итъ дать одному, чтобъ вся ватага осадила васъ и послѣдовала за вами во всѣ улицы, куда бы вы ни зашли; они не [63]сдѣлаютъ вамъ обиды, не употребятъ ни малѣйшаго насилія, боясь отвѣтственности, но такъ надоѣдятъ своими безотвязными, тысячу разъ повторяемыми просьбами, что вы не рады будете жизни. Иногда бываетъ достаточно не только дать что-нибудь, а просто выразить сочувствіе или участіе, чтобы повторилась та же исторія. Вотъ почему и спутникъ мой не далъ мнѣ остановиться и узнать причину крика мальчишки, валявшагося по землѣ въ воротахъ; а мнѣ очень хотѣлось и узнать и помочь. Посмотрите лучше вотъ сюда, обратился онъ ко мнѣ, указывая въ сторону. Мы стояли у лѣваго края моста и я сталъ смотрѣть на сплошныя массы домовъ, возвышавшихся по обоимъ берегамъ рѣки. Они стары, ветхи, по всей вѣроятности очень неудобны для жизни, по глазу художника доставляютъ много наслажденія красотою своихъ подробностей и оригинальностью. И вѣроятно я бы долго простоялъ здѣсь, заглядѣвшись на интересную картину, еслибы около насъ не явились два полуголыхъ, мускулистыхъ малыхъ, которые принесли на коромыслѣ огромный ушатъ, наполненный самыми отвратительными жидкостями, и, поставивъ его на мосту, стали выливать черпакомъ его содержимое въ рѣку, будто бы „охраняющую горолъ“… Вотъ она опять — гигіена.

Мы невольно поторопились уйти и направились сначала прямо по широкой и вымощенной улицѣ — Цянь-Мынь-Да-Цзѣ, а потомъ повернули направо въ пересѣкающую ее боковую улицу. Эта послѣдняя такъ узка, что двѣ китайскія телѣги, которыя значительно уже нашихъ, едва-едва могутъ разъѣхаться въ ней и то почти взбираясь на лѣстницы, ведущія въ лавки и магазины, какими она окаймлена съ обѣихъ сторонъ. Отъ этой тѣсноты улицъ масса разсѣянныхъ повсюду людей кажется еще больше; узкость улицъ, кромѣ того, увеличивается вывѣсками, которыя не прибиты къ стѣнамъ или дверямъ, какъ у насъ, а представляютъ доски, повѣшенныя въ вертикальномъ направленіи, на особыхъ крюкахъ, торчащихъ въ улицу… Опять ужасно неудобно, но въ высшей степени красиво и такъ своеобразно, что не видавши этихъ улицъ-корридорчиковъ, пестрѣющихъ самыми яркими цвѣтами и позолотой, нельзя представить себѣ всей ихъ оригинальной прелести. Еще труднѣе вообразить себѣ степень оживленія этихъ улицъ людьми и животными, которыя безостановочною толпой движутся по двумъ противоположнымъ на правленіямъ, и притомъ не соблюдая правой и лѣвой стороны.

Мы заходили во многіе магазины, видѣли множество прекрасныхъ вещей по части фарфоровой и металлической эмалированной посуды, множество вещей рѣзной работы, лаковыхъ издѣлій и проч.; но цѣны на все мнѣ показались дорогими. Тутъ на сотни рублей не много купишь, — надо приносить тысячи… Хотя почти во всѣхъ [64]магазинахъ существуетъ, какъ объявлено prix-fixe, тѣмъ не менѣе вездѣ запрашиваютъ безсовѣстно и потомъ уступаютъ за одну пятую, одну шестую спрошенной цѣны. Запрашиванье высокихъ цѣнъ мало распространено въ Китаѣ и здѣшнія исключенія должно объяснять присутствіемъ и нѣкоторыми обычаями европейцевъ, которые сами на все повышаютъ цѣны, часто соря деньгами, въ надеждѣ хоть этимъ снискать себѣ расположеніе туземцевъ, — разсчетъ, конечно, фальшивый.


Примѣчанія

  1. Такихъ воротъ для въѣзда въ нее и съ такими же башнями надъ ними существуетъ шестнадцать. — Примѣч. автора.